След за кормой

Ь

Я
Ь

Ч

Т

Д
Пленник духов

Нак вышел на рыбную ловлю рано утром.
У каждого из Людей Воды было излюбленное для охоты место.
Рыболовных участков хватало близ самого жилья: племя Людей Воды было немногочисленно, а река, широкая и глубокая, изобиловала рыбой.

Её называли

Тал, а это означало:

Большая река.

И, если бы на берегах

Тала поселилось ещё десять, сто или тысяча таких племён, река прокормила бы всех.

Но ни один Человек Воды не представлял себе, если бы на свете могло существовать такое множество людей.
Ближайшими соседями Людей Воды были Люди Гор, немногочисленное племя которых обитало в скалистых пещерах.

До их поселения хороший ходок, выйдя на рассвете, мог дойти к вечеру следующего дня.
Старик

Гу, проживший дольше всех Людей Воды, утверждал, что древние времена, когда ещё мать его матери была маленькой,

Люди Гор и Люди Воды составляли одно племя.

Но пищи не стало хватать, орехов и ягод недоставало на всех едоков, охотники со своими копьями и луками всё реже убивали кабанов, лосей и оленей, напуганные птицы покидали леса… И тогда, после долгих раздумий, половина племени оставила родной край и ушла на север, к

Талу.

Там, в глинистых откосах берега переселенцы вырыли несколько пещер.

Племя росло, и пещеры год от году расширялись.
Река вначале пугала людей своей необозримой ширью, грохотом волн, разбивавшихся во время бурь о берега, рёвом неведомых чудищ, высовывавших из воды чёрные усатые морды.
Взрослые переселенцы до самой смерти не освободились от страха перед рекой.

Но их дети и дети их детей привыкли к виду речных просторов, и хотя прятались по своим норам от осенних и зимних ураганов, но знали, что ураганы уйдут, не причинив вреда, если оставить им на берегу приношения: полусгнивших рыб или испорченные рыболовные принадлежности.
В ту отдалённую пору, о которой здесь идёт рассказ, женщины в племени были главнее мужчин.

Такой порядок назывался матриархатом.

При матриархате мужчины племени бродили по горам и лесам, занимаясь охотой, а женщины вели всё домашнее хозяйство, растили детей.
Когда Люди Воды поселились на берегу

Тала, главным занятием мужчин по-прежнему была охота на крупную лесную дичь.

Но большим подспорьем стала рыбная ловля.

Рыболовством занимались и мужчины, и женщины, и подростки.
Лучше всего Людям Воды жилось летом, когда вокруг было много дичи и рыбы.

Дичь подстерегали на водопоях, рыбу прокалывали копьями в прозрачной воде у берега.

Для сна времени оставалось мало, зато напряжённый труд вознаграждался богатой добычей.
У каждой пещеры валялись бы груды костей, кишок, полусгнивших звериных и рыбьих голов, если б всё не подчищали добровольные санитары — уже почти одомашненные собаки.
Дети в летнюю пору собирали в лесах грибы и ягоды, заготавливали дрова.
Приближалась зима.

Кончался сбор грибов и ягод.

Только горькая калина украшала красными гроздьями лишённые листвы прозрачные перелески.

Рыба уходила в глубокие ямы.
Когда река застывала, рыболовы пробивали каменными топорами лунки во льду и с надеждой вглядывались в тёмную воду.

Но добыча попадалась очень редко.
Суровая жизнь приучила Людей Воды к выносливости: они могли обходиться без пищи по нескольку суток кряду.

Зато, если охотникам удавалось загнать и убить оленя, быка или лося, каждый член племени поедал невероятное количество мяса, как говорится, про запас.
В голодное зимнее время плохо пришлось бы собакам, если бы они продолжали держаться близ жилья.

Но, наученные инстинктом, они скрывались на зиму в лесах и появлялись, когда им уже не грозила опасность быть съеденными.
Весной, когда стаивал снег, люди выкапывали съедобные коренья, ели улиток, бродили по болотам в поисках утиных и гусиных яиц и с тоской смотрели на бешено ревущий, жёлтый

Тал, дожидаясь, когда вода войдёт в берега и очистится от песка и ила.
Не надо, впрочем, представлять себе жизнь Людей Воды беспросветно мрачной.

Их потребности были гораздо меньше, чем наши, и малейшая удача, малейший успех делали человека счастливым.
Люди Воды быстро забывали печаль, легко переходили от горя к радости.
Люди Воды любили украшения.

Они радовались, как дети, находя красивые раковины.

Они втыкали в волосы разноцветные птичьи перья и отполированные рыбьи кости… И эти невинные забавы приносили им много счастья.

В тяжёлой борьбе за существование изощрялся ум древних людей, развивались способности, становились более совершенными приёмы труда.
Но пора вернуться к

Наку, который давно всматривался в воду, поджидая добычу.

Рыболовы тех отдалённых времён уже знали удочку; но при охоте на крупную рыбу главным орудием служило им копьё с заострённым кремневым наконечником.
Для рыбалки

Нак выбрал хорошее местечко.

Весенние воды приносили с верховьев реки неисчислимое количество древесных стволов; большинство их проплывало мимо, но некоторые задерживались у берегов.
Водоворот повернул громадное дерево так, что корнями оно оказалось в заливчике, берега которого густо обросли кустарником.

Корни плавучего ствола прочно переплелись и сцепились с береговыми кустами, и течение уже не могло унести дерево; оно лежало на воде подобь лодочному причалу.
Из всех рыболовов селения

Нак первым обратил внимание на выдававшийся в реку ствол.

Ведь крупная рыба держится не у берега, подальше от него.
С некоторым страхом

Нак ступил на мокрый шероховатый ствол хватаясь рукой за ветки.

В другой его руке было копьё.
Когда

Нак взглянул на воду, несущуюся под ним, когда почувствовал, как вздрагивает и зыблется на воде дерево, страх его намного возрос.

Голова юноши закружилась, ему почудилось, что река тянет его к себе, и он с криком ужаса закрыл глаза.
Но время шло, а он,

Нак, ещё был жив!

Тал не схватил его… Да полно, может ли он, в самом деле, стащить его,

Нака, одного из первых удальцов селения?
Нак приоткрыл один глаз, потом другой: всё по-прежнему!

Так же струится под ногами река и дрожит дерево, а он,

Нак, смельчак молодец, не боящийся реки, стоит, сжимая толстую ветвь сильной рукой.
Нам, отдалённым потомкам первобытных людей,

Нак, быть может показался бы не очень красивым: невысокий лоб; спутанная шапка грубых тёмно-рыжих волос, больше похожая на звериную гриву; курчавая рыжеватая шерсть, сплошь покрывающая руки и ноги; подвижные волосатые уши; чересчур длинные на наш взгляд руки и короткие мускулистые ноги с сильными, цепкими пальцами.
Но, хотя

Нак был невысок и сутуловат, голова его смело откидывалась назад, живые зоркие глаза под густыми бровями горели умом и жаждой познания.

Нет, конечно, для своего времени

Нак был очень красив, и немало девушек заглядывались на него.
Пытливый ум человека заставил

Нака сделать ещё шаг по стволу, потом другой…
Ничего страшного не произошло:

Тал, по-видимому, благосклонно относился к смелому предприятию

Нака.

И тогда взор юноши привлекла смутная тень, мелькнувшая в глубине реки.

Меткий удар — и на конце копья забился большой осётр.
Нак пришёл в восторг: такую крупную добычу не часто достанешь с берега.
Нак вернулся в свою пещеру с хорошим уловом.

Сколько рыб он принёс, не мог сосчитать ни один мудрец селения: там была кучка в две рыбы, и ещё кучка в две рыбы, и ещё, и ещё… Люди Воды, как и Люди Гор, умели считать только до двух.
Улов

Нака очень пригодился, потому что остальным рыболовам в этот день не повезло.
Однако в последующие дни никто не решался рыбачить с найденного

Наком местечка, даже если оно и оставалось свободным, когда юноша уходил на охоту.

Только мальчишки, холодея от ужаса, осмеливались становиться на ствол и делать по нему два-три шага…
Нак же совсем освободился от суеверного страха перед рекой.

В поисках более крупной добычи он пробрался в самую крону дерева, где расчистил среди ветвей удобное для ловли рыбы место.
Выше ствола образовался островок из наносов.

Далеко выдавшийся в воду ствол задерживал плывущие по реке ветки, куски коры, плети водорослей.

А под такими наносными островками, как известно, любит держаться рыба.

Скоро узнал об этом и

Нак.
В погоне за упавшим с дерева жуком или гусеницей крупные рыбы выскакивали из-под укрытия и становились добычей меткого копья человека.
В день, когда начинается наш рассказ,

Наку особенно повезло: он перебросал на берег много больших рыбин.

Их подхватывал и складывал в кучу его младший братишка

Фах.
Нак в безудержном восхищении так быстро бегал взад и вперёд по стволу, кидая на берег добычу и возвращаясь к излюбленному месту, что незаметно раскачал дерево, и оно освободилось из продолжительного плена.
Ещё несколько скачков по стволу — и вдруг с берега донёсся дикий вопль:

Фах заметил, что между корнями плавучего дерева и сушей образовался просвет, в котором блестела вода.

Нак не сразу понял, что случилось: он долго боролся с огромным лососём, которого подцепил на копьё.

А когда, наконец, справился с сильной рыбиной и побежал к

Фаху, то увидел между стволом и берегом такое пространство чистой воды, через которое не перескочить было даже ему —

Наку, искусному прыгуну.
Нака охватил ужас:

Тал, наконец, поймал его!
За сотню лет, в продолжение которых жили у реки Люди Воды, они ещё не научились плавать.

Они видели, как переплывают реку лось или бык, преследуемые медведем, но им не приходило в голову, что может держаться на воде и даже плыть человек.

Случаи, когда дети или взрослые падали в реку, всегда кончались трагически: страх мгновенно отнимал у тонущего силы, и он камнем шёл ко дну.
Фах кричал всё пронзительнее.

Из пещер выскочили люди.

То, что они увидели, заставило их оцепенеть от ужаса.

Огромный ствол, удаляясь от берега, быстро плыл мимо селения.

На стволе стоял

Нак с копьём в руке, а на копьё ещё трепыхалась его последняя добыча.
Нак не кричал и не плакал: мужчине подобало встречать гибель в гордом молчании.

Но с берега доносились плач и вой женщин, и юноша особенно хорошо различал среди всех голосов голос матери.

Не отрывая покрасневших глаз от родных и друзей,

Нак скрылся за поворотом реки.

Течение было таким стремительным, что быстроногие подростки (первым среди них мчался

Фах) скоро потеряли из виду дерево и маленькую фигурку державшегося на нём

Нака.
Долго не расходились в тот день Люди Воды, точно ожидая, что совершится чудо и

Тал вернёт отважного рыболова… Две женщины, держась за руки — статная, высокая

А, мать

Нака, и юная сестра его Нга, — оставались на берегу до поздней ночи.

И, лишь когда уже ничего нельзя было разглядеть на тёмной поверхности реки, они разжали руки и медленно побрели к своей пещере.

Обратный

Чудо не совершилось.

Река не принесла

Нака, и всё же он вернулся.

Он пришёл по берегу, усталый и измученный, с ногами избитыми и кровоточащими от долгих переходов, но дух его не был сломлен необычайным приключением.

И голова юноши по-прежнему гордо откидывалась назад: ведь он не поддался коварной реке, сумел победить её и вырвался из водяного плена.
Долго было бы рассказывать подробно обо всём, что случилось с

Наком за время путешествия.
Нака спасло мужество.

Когда юноша понял, что

Тал перехитрил его, он решил бороться до конца.

Ужас не ослабил его мускулов, он цепко держался на плывущем дереве, и, когда течение вращало ствол,

Нак всегда успевал очутиться на верхней, надводной части.

Лосося с копья

Нак снял и насадил на острый сухой сук.

Правда, он в то время не думал о будущем: просто освободил оружие для последней битвы с

Талом.
Но солнце близилось к закату, а хитрый враг всё ещё не пытался напасть.

Бой будет ночью», — решил

Нак и почувствовал острый приступ голода: он ничего не ел с утра.

Как пришлась кстати его добыча!
Люди Воды уже отвыкли питаться сырой рыбой, но выбирать не приходилось, и

Нак, съев добрую половину рыбины, почувствовал, что силы его восстановились…
Ночь прошла, как долгий кошмар.

В плеске волн, рассекаемых плывущим стволом, в шуме прибрежных лесов, в заунывных криках ночных птиц юноше чудились враждебные голоса, предвестники близкой опасности.

По временам

Нака клонило ко сну, но он сознавал, что спать нельзя, что при первом повороте дерева он очутится в воде, и тогда

Тал убьёт его.
Рассвет ободрил юношу: река ещё не овладела им,

Наком!

Он доел остатки лосося и приготовился к новым испытаниям.
За второй день плавания

Нак миновал два людских поселения: должно быть, по суше путь к ним был слишком долог, так как Люди Воды, странствуя по берегу, никогда не доходили даже до ближайшего поселения.

Люди, стоявшие по берегам с копьями, должно быть тоже рыболовы, встречали

Нака изумлёнными возгласами.
Очевидно, эти племена шли от общего с Людьми Воды корня, но разделились очень давно.

Нак понимал их речь, однако были в ней и незнакомые ему слова.
Предания говорили о том, что горное племя разделялось уже не раз.

Выгоняемые голодом и теснотой, наиболее сильные и смелые мужчины и женщины уходили в дальние края на поиски лучшей доли: они-то и спустились вниз по

Талу.
Подходил второй вечер плавания.

Нак со страхом думал, как он перенесёт ещё одну ночь без сна.

Но река, которая всё время текла прямо, вдруг круто повернула налево.

Течение било в правый берег, и

Нак обезумел от радости: перед ним вырастала лесистая береговая круча.

А тут кстати в спину

Наку подул ветер и ещё сильнее погнал дерево.
Но какое разочарование!

Когда до земли было уже недалеко и

Нак приготовился к прыжку, ствол остановился и течение начало заворачивать его обратно.

Рассвирепевший

Нак яростно ударил копьём в широкую спину

Тала, который, очевидно, пытался задержать ствол древко коснулось дна.

Толчок немного приблизил дерево к суше.

Нак снова и снова изо всех сил упирался копьём, как шестом, в дно реки и с восторгом видел, как послушный ствол подплывает к берегу.

Когда до берега оставалось три-четыре шага,

Нак прыгнул и очутился на суше.

Освобождённое дерево, покружившись в водовороте, словно приглашая

Нака продолжить путешествие, медленно отплыло и исчезло, в вечернем сумраке.

Юноша забился в чащу береговых кустарников истомленный, крепко проспал до позднего утра.
На завтрак он добыл крупного окуня и, не мешкая, пустился обратный путь.
Нелегко было пробираться по лесной чащобе, по высоким травам, где никогда не ступала нога человека.

Часто попадались звериные тропы, но они уводили от реки, а

Нак боялся заблудиться.

И он упорно шёл и шёл вперёд, поднимаясь на холмы, спускаясь в долины, продираясь сквозь заросли и заботясь только о том, чтобы с правой сторон до него доносился неумолчный речной шум.
Хуже всего приходилось путнику, когда встречались притоки

Тала.

Небольшие речки

Нак переходил, опираясь на древко копья.

Если же они оказывались глубоки,

Нак возвращался и искал брод помельче.
Но встретился ему приток, перебрести через который оказалось не возможно.

И тогда на помощь

Наку пришёл опыт, а опыту помогло то, что у берега плавало дерево, хотя и не такое большое, как то, которое унесло юношу, но способное выдержать его вес.
Нак перебрался на ствол и долго думал: ум первобытного человека не был таким гибким, как наш.

И всё же юноша нашёл правильное решение: он упёрся древком копья в дно реки, и ствол медленно тронулся в путь по воле человека.

Это было первое управляемое судно!
Плыло оно, на наш взгляд, возмутительно медленно, путь его бы; чрезвычайно извилистым, часто

Нак ударял копьём по дну реки не так как следовало, и всё же противоположный берег приближался.
На середине русла

Нак попал в ловушку: шест не достал дна.

Не юноша не растерялся: он стал гневно бить копьём коварную реку; и получилось нечто вроде гребли.

Ствол продолжал потихоньку плыть к другому берегу.
Многому научила смышлёного

Нака первая переправа.
На пути домой

Нак останавливался в селениях, мимо которых проплывал вниз.

Их жители были добродушны и гостеприимны.

Они кормили

Нака, уговаривали остаться у них на житьё, но не сердились за отказ: они понимали, что путника ждёт родное племя.

Быт людей нижних поселений оказался почти таким же, как у родичей

Нака: те же каменные топоры и ножи, те же луки и копья, только наконечники копий люди нижних селений делали не из кремня, а из острых костей больших рыб.

Нак убедился, что такие наконечники лучше поражают добычу, и сам научился их делать.
И вот настал счастливый день, когда

Нак предстал перед изумлёнными и восхищёнными соплеменниками.
Постройка

Прошло немало лет после путешествия

Нака.

Его волосы уже начали серебриться на висках, когда, наконец, созрели мысли, которые долго в тайне от всех вынашивал

Нак.
Летним утром

Нак в сопровождении нескольких подростков появился на берегу речного залива.

Заработали каменные топоры, и на воду были спущены стволы поваленных бурей деревьев, очищенные от ветвей.
Нак начал первый урок плавания на деревьях.

Стоя на стволе и держась за кору цепкими пальцами ног, он плыл вдоль берега, упираясь шестом в тинистое дно.

Неожиданно ствол покачнулся, и

Нак рухнул в воду, подняв сноп брызг.

Мальчишки, наблюдавшие за действиями наставника с почтительным и суеверным любопытством, заорали от страха: им показалось, что

Тал наказал гибелью нарушителя его покоя.

Но вскоре вынырнула облепленная тиной голова

Нака, он стоял на дне залива смеялся.
Ещё несколько забавных падений

Нака в воду, и ребят стала манить весёлая игра с рекой, которая уже казалась не такой страшной.
— Теперь я, — сказал смелый

Гок, сын сестры

Нака, и взобрался на ствол.
Всё же его сердце замирало от страха, и когда после первого толчка шестом он свалился с дерева, то неистово завопил.

Но там, где он упал, было мелко.

Гок даже не скрылся под водой и поднялся весь измазанный грязью.
После первой неудачи

Гок догадался сесть на дерево верхом.

Оказалось, что в таком положении пловец держится на стволе устойчивее.
В первые дни

Нак не позволял мальчишкам уплывать далеко.

Но когда они приучились крепко держаться на стволах, а упав, бесстрашно вскарабкивались обратно, запрет был снят.

Поведение мальчишек на воде всегда одинаково, живут ли они в наше время или жили пятнадцать тысяч лет назад.

В заливе начались весёлые битвы.

Каждый старался угодить концом своего бревна в бревно товарища, чтобы сбить пловца в воду.

Сколько было крика, шума смеха!

Отважным бойцам много раз в день приходилось испытывать радость победы и горечь поражения.
Но вот однажды

Гоку и его товарищу

Фа пришла в голову мысль сражаться, против «неприятелей» вместе.

Поставив бревна ряда и сцепившись свободными от шестов руками, они направляли на противников свой «корабль».

Никому не удавалось сбить

Гока и

Фа, и никто не мог выдержать натиска двух соединённых брёвен.

Они устойчиво держались на воде.
Новая затея ребят не ускользнула от наблюдательного

Нака.

По обыкновению, он долго думал, а потом связал два бревна полосами гибкой коры.

Теперь обе руки пловца были свободны.
* * *
Шли годы.

Люди Воды совершенствовались в постройке плотов.

Они уже скрепляли по нескольку брёвен, привязывая их концы к толстым поперечинам.

Такие плоты были очень устойчивы и поднимали по десять человек сразу.
В глубоких местах заливов, где шесты не доставали дна, пловцы научились грести.

Люди заметили, что толстые шесты лучше загребают воду, но их тяжело держать, и стали обтесывать их нижние концы.

Так появились вёсла.
Не думайте, что умение строить плоты и управлять ими развивалось быстро.

Для этого потребовались многие годы и даже десятилетия.
Вначале плаванием на плотах по заливам и озёрам забавлялись в знойные летние дни мальчишки.

Потом плотами стали пользоваться рыболовы.

На глубине они поражали копьями огромных рыб, каких никогда не удавалось добывать на мелководье.

С плотов они стали закидывать сети.

Плавая на плотах, легче было тянуть большие невода.

Противоположный, северный берег

Тала манил людей из разросшегося поселения Людей Воды: там было нетронутое изобилие плодов, грибов и ягод, рыболовные и охотничьи угодья.

Правда, по зимам люди ходили туда по льду, охотились, рвали калину, собирали сушняк.

Но зимой пещеры не выкопаешь, а прожить до весны на открытом воздухе невозможно.

Так и оставался тот берег незаселённым.
И только лет через сто после смерти

Нака отважный

О переплыл на плоту ширь

Тала.

А ещё через поколение на другом берегу появились пещеры семей, покинувших поселение из-за тесноты.

Лёгкие плотики, управляемые женщинами и подростками, постоянно шныряли по реке: оба берега поддерживали тесную дружбу.

Первая

Прошло ещё несколько десятилетий.

Рассказ о необычайном путешествии

Нака, первого человека, научившегося плавать на деревьях, передавался Людьми Воды из поколения в поколение.

Они помнили, что, когда их предок, унесённый коварным

Талом, спускался по реке, он видел поселения дружелюбно встречавших его людей, речь которых была ему понятна.
Через три поколения после

О, когда Люди Воды вполне овладели искусством водить плоты, пятеро смелых юношей во главе с

Багом захотели повторить путешествие своего предка.

Они снарядили надёжный плот из сухих брёвен, запаслись вёслами и шестами, погрузили оружие и продовольствие и ранним весенним утром тронулись в путь.
Уже в полдень они увидели первое поселение на берегу

Тала.

По рассказу о путешествии

Нака, это должно было случиться гораздо позже, но раздумывать не приходилось.

Юноши дружно взмахнули вёслами и прибились к берегу возле чужого посёлка.
Толпа жителей сбежалась навстречу.

Люди не удивились при виде плота, зато прибывшие были поражены, заметив в береговых заливчиках плотики, подобные тем, какие строились и у них в селении.

Значит, племя людей с Костяными Наконечниками Копий тоже умеют плавать на плотах?» — изумлённо думали

Баг и его товарищи.
Люди Воды узнали, что поселение это возникло две и ещё две человеческих жизни назад.

Его ещё не было, когда тут проплывал

Нак.
— Как вы научились плавать на плотах? — спросил

Баг.
Люди с Костяными Наконечниками Копий не помнили, когда и как это случилось.

Кто-то из их предков ещё в старом поселении — на два пешеходных дня пути вниз по реке — построил первый плот и научил этому искусству других.
Быть может, строителя надоумило построить плот появление

Нака на плывущем дереве, быть может, он додумался до всего самостоятельно, — кто знает!

Одни и те же изобретения повторяются в разных местах: везде одинаково работает пытливая человеческая мысль, ведя людей вперёд.
Люди с Костяными Наконечниками Копий подарили пришельцам хорошо выделанные тюленьи шкуры;

Люди Воды боялись тюленей и не охотились за ними.
Через шесть дней

Баг и его товарищи пешком вернулись в родное селение, обогащённые опытом своих соседей.
Хорошо плыть на плоту вниз по реке, но невозможно подниматься на нём против течения.

Даже в наше время, когда существуют мощные буксиры, плоты сплавляются только вниз.
Реки стали хорошими, удобными водяными дорогами, когда человек изобрёл лодку.

Как же появилась первая лодка?
У разных народов это было по-разному, а у людей, живших на берегу

Тала, это случилось так.
Около двух тысячелетий миновало со времени постройки первого плота.

Люди Воды уже не жили в пещерах: они рыли землянки и покрывали их хворостом и травой.

И землянки эти были гораздо удобнее пещер.

Всё новые и новые поселения возникали на берегах

Тала.
Люди научились заготавливать пищу на зиму.

Собачье мясо уже не ели.

Наоборот, собакам стали перепадать отбросы, не годившиеся в пищу людям.

Собаки привыкли проводить зиму близ жилья и окончательно одомашнились.

Они хорошо сторожили поселок от хищных зверей, а вскоре начали ходить с людьми на охоту.
О путешествии

Нака люди давным-давно забыли и думали даже, что не было такого времени, когда они боялись воды и не умели плавать на плотах.
В селении Красный Берег хромой

Ту слыл неуживчивым, угрюмым человеком.

В молодости ему пришлось схватиться с рысью, и она жестоко изуродовала правую ногу

Ту.

С тех пор он не мог принимать участия в охотах, так как передвигался с большим трудом.

Зато он сделался одним из лучших рыболовов Красного Берега: руки его были сильны и глаз зорок.
Однажды жителей села постигло несчастье: их большой плот оторвало от берега и разметало бурей, брёвна унесла река.

Пришлось приняться за постройку нового плота.
Срубить толстое дерево каменными топорами было трудной задачей.

Хромой

Ту поступил иначе.
У самого села рос огромный дуплистый тополь.

Он никому не был нужен, людям казалось, что такое испорченное дерево не годится для плота.

А

Ту решил всё-таки использовать и этот тополь, тем более что буря выворотила его из земли и бросила у самой реки.
Много недель провёл

Ту около тополя, обрубая его с двух сторон — ниже и выше дупла.
Односельчане смеялись над хромым и старались доказать, что его труд пропадёт напрасно.

Упрямый

Ту ничего не желал слушать.
И вот ствол был обрублен.

Что получится из этой затеи?» — гадали любопытные односельчане.

Они помогли

Ту спустить тополь на воду.

Это оказалось легче, чем предполагали, так как сердцевина дерева выгнила, а верхний слой был лёгким и сухим.
Тополь свободно колыхался на воде, погрузившись в неё лишь самой нижней частью.

Сидеть в дупле было удобно, и

Ту не удержался от соблазна испытать дерево на глубине.

Сев в один из концов дупла с веслом в руке,

Ту оттолкнулся от берега, и первая лодка с неожиданной быстротой поплыла по реке.
Судьба

Ту круто изменилась.

Мудрейший человек селения стал пользоваться всеобщим почётом.
А по всему

Талу началась охота за дуплистыми деревьями.

Их находили в самых глухих местах, срубали и приволакивали к реке.

Если дупло было невелико, его расширяли при помощи горящих углей.

Потом стали выжигать лодки из цельных стволов.
Сообщение между соседними деревнями в весеннее и летнее время стало лёгким и удобным.
Ь

Я
Й

Ь
Прошёл никем не считанный, никуда не записанный ряд веков.
Перенесёмся мысленно за три с половиной тысячи лет до нашего времени и посмотрим, как жили тогда люди на берегах Большой реки.
Большая река, как и во времена

Нака и хромого

Ту, величаво несла полные воды меж берегов — высокого правого и низкого левого.

Сама река почти не изменилась, но за прошедшие тысячелетия большие перемены произошли на её берегах, теперь густо заселённых людьми.

Тёмные, непроходимые леса отступили.

Их место заняли поля, засеянные злаками.

На прибрежных лугах паслись низкорослые коровы, бродил; лохматые козы.

Охотник и рыболов становился земледельцем и скотоводом, но с трудом ещё привыкал он к этим новым занятиям.
Правда, те времена, когда земледелец ковырял плотную, травянистую почву заострённым колом, чтобы подготовить её к засеву, уже прошли.
Теперь землю пахали деревянной сохой, в которую впрягался бык.

Но, как и раньше, нелегко было целое лето оберегать поле от птиц и грызунов, а осенью обрывать вручную колосок за колоском и размалывать зерна между двумя камнями, чтобы потом испечь грубые лепёшки.
И всё же существование людей стало более обеспеченным, чем в те отдалённые времена, когда пищей прибрежных жителей служили только плоды охоты и рыбной ловли, грибы, ягоды да вырытые из земли коренья.

Люди не отказались от прежних промыслов, но неудачи в рыбной ловле и охоте уже не грозили человеку гибелью.
Другие заботы и тревоги омрачили жизнь человека.
Отошли в прошлое те времена, когда на берегах могучей реки царило равенство между Людьми Воды, когда орудия труда, шкуры и мясо добытых зверей, пойманная в реке рыба и собранные в лесу грибы и ягоды — всё было общим, когда человек ещё не знал слово «моё» и обо всём говорил «наше».
Людское общество уже разделилось на богатых и бедных.

Богатые имели прочные и тёплые дома, много домашнего скота.

А бедняки жили в лачугах (зима, к счастью, не была в тех краях долгой и суровой).

Хлеба бедняки сеяли мало, а стадо их в лучшем случае состояло из пары лохматых коз.

За тысячи лет изменился не только образ жизни людей, населявших долину Большой реки, — изменился их облик и язык.
Скудный запас слов, при помощи которых когда-то объяснялись Люди Воды и Люди Гор, увеличился во много раз.

Да это и неудивительно.

Вместе охотясь, вместе строя дома, люди должны сообщать друг другу свои мысли, должны называть орудия труда, которыми пользуются.
Труд человека создавал его язык.
* *

За прошедшие тысячи лет в благодатную долину Орúста (так теперь стали называть Большую реку) много раз приходили с севера, с востока и запада чужие племена.
Одни пришельцы, поселившись бок о бок с прежними хозяевами страны, постепенно сливались, роднились с ними, у них появлялся общий язык, возникали общие обычаи и верования.
Другие племена являлись как завоеватели.

Тогда тем, кому удавалось уцелеть в беспощадных битвах, убегали из родного края куда глаза глядят.

Иные укрывались в горах, где вели жалкую жизнь

Троглодúты — название, данное древними греками диким племенам, жившим в пещерах.] пока не вымирали от голода или не сдавались на милость победителей и становились их рабами.
Раб был вещью, принадлежавшей господину, а с вещью можно делать всё, что угодно: продать, купить, уничтожить.
У раба не было своего имущества.

Топор, которым он рубил дерево, сеть, которой он ловил рыбу, кнут, которым гнал коров на пастбище, — всё было собственностью хозяина, как и одежда раба, как и его пища.

Всё, что создавал раб, поступало в полное владение его господина, и тот выделял рабу лишь самое необходимое для его существования.
Во времена

Нака и

Ту у Людей Воды рабства не было.

Какой смысл захватывать пленника, который едва мог прокормить самого себя и ничем не был полезен хозяину?
Но, когда человек начал производить больше, чем потреблял сам, возникла частная собственность, и общество разделилось на богатых и бедных.

Самые сильные и ловкие, самые удачливые члены общины, сумевшие накопить больше имущества, теперь господствовали над бедняками.
И тогда-то появилось рабство.

Держать рабов стало выгодно: их работа давала больше, чем стоило их содержание.

Побеждённых в битве уже не истребляли, их забирали в рабство.
Захваченные рабы доставались старейшинам, военачальникам, жрецам.

У некоторых народов бедняки попадали в рабство к богатым соплеменникам, если им не удавалось расплатиться за взятое в долг зерно или другие продукты питания.
Рабовладельцы перестали работать: всё необходимое для жизни им доставляли рабы.
Так росло неравенство среди людей.

Богачи всё больше и больше угнетали бедняков.
Ко времени, о котором идёт рассказ, из смешения многих племён возникло племя тон-кролов, что означало: главные люди.

Тон-кролы именовали себя так гордо потому, что на среднем течении Ориста они были самым многочисленным и сильным племенем.
Тон-кролы уже вступили в бронзовый век: наряду с ещё многочисленными каменными орудиями у них появились орудия и оружие из бронзы.
Бронза сплавляется из меди и олова и выгодно отличается от металлов, входящих в её состав.

Бронза значительно прочнее меди, но много крепче мягкого олова.

Бронзовые топоры были крепки и остры, их употребляли как боевое оружие, ими срубали большие деревья, вытесывали брусья и доски.

Делать это каменными топорами было невозможно.
Далеко не везде встречаются рядом медные и оловянные руды.

Но тон-кролам повезло.

Медные руды они добывали в горах близ Ориста, а оловянная руда доставлялась из рудников, расположенных в горной стране утранов, приблизительно за шестьдесят дней пешеходного пути

День пешеходного пути у многих древних народов служил мерой дальних расстояний.

По теперешнему исчислению он составлял около 20 километров] от страны тон-кролов.

Почти весь путь проходил по Ористу, и это значительно облегчало перевозку руды.
Здесь мы должны вернуться к истории лодки.
Нечаянное изобретение хромого

Ту положило начало постройке дуплянок.

Но первые дуплянки и пришедшие им на смену челноки — их получали, выжигая сердцевину дерева, — едва ли можно было называть лодками: ни носа, ни кормы у них не было.
Челноки постепенно совершенствовались: стенки их становились тоньше, передняя и задняя части — острее.

Появились нос и корма; лодки лучше дуплянок рассекали воду, ими стало легче управлять.
Вместительность челнока легко увеличить, если прибить к его бортам доски.

Но где взять их?

Доски ведь не растут в лесу!
Мастера привлекли на помощь огонь.

Они обжигали бока толстого ствола, и сожженная древесина легко соскребалась каменными ножами.

Слой за слоем снимался со ствола.

Люди получали необходимую им доску лишь после многих недель упорной и искусной работы.
Две доски прибивались к бортам челна гвоздями из твёрдого дерева, щели замазывались смолой, и получалась глубокая, объёмистая, устойчивая лодка.

И как же гордилось такой лодкой сделавшее её племя, как берегло её!
Большую лодку один человек двигать не мог: число гребцов увеличивалось, доходило до десяти и более.

Они попарно сидели на скамейках, и каждый управлялся с одним длинным, тяжёлым веслом, вставленным в уключину.
У скамеек было и другое назначение: они скрепляли борта лодки, делали её очень прочной.
Когда в руках человека оказалось такое сравнительно совершенное орудие, как бронзовый топор, изготовление досок стало более лёгким делом, и люди перешли к постройке дощатых лодок; щели между лодками законопачивали и заливали смолой, чтобы не просачивалась вода.

Размеры лодок постепенно увеличивались.
На таких лодках сплавлялась вниз по Ористу на расстояние в рок — сорок пять дней пешеходного пути оловянная руда, которую тон-кролы выменивали в стране утранов.
Долог и опасен был путь.

В верхнем течении Ориста встречалось много мелей и перекатов, а за каких-нибудь два-три дня пути до страны тон-кролов Орист прорывался через ущелье, пробитое им в горах.

Это было страшное место, и называлось оно Воротами Смерти.

Обычно тон-кролы разгружали лодки, не доплывая до ущелья, и мешки с рудой перекладывали на спины вьючных животных.

И только самые отчаянные владельцы лодок решались доверить свою жизнь и имущество коварным духам ущелья.
Река неслась меж высоких чёрных утесов, грохоча и пенясь, разбиваясь об острые скалы, загромоздившие узкое русло.

Огромную выдержку и зоркость надо было иметь рулевому, чтобы невредимо провести лодку мимо всех опасных мест.
Малейший промах — и лодка налетала на влажный, изрытый водой край утеса, а через несколько часов на широкую гладь Ориста ниже ущелья выплывали обломки судна и изувеченные трупы людей.
Великой славой и почётом окружал народ кормчих, которым хоть однажды удавалось спуститься со своей лодкой через Ворота Смерти.
Ворота Смерти разделяли Орист на два огромных плёса — верхний и нижний.

Лодкам, построенным на верхнем плёсе, удавалось иногда прорваться на нижний; но ни одно судно с нижнего плёса никогда не попадало на верхний.

Пройти на лодке через Ворота Смерти против течения не могли бы и сами боги — так говорили обитатели берегов Ориста.
Детство

На высоком мысе, клином вдававшемся в Орист, стояла больша деревня, насчитывавшая до двух сотен отдельных жилищ.

Тон-кролы называли её

Тург, что на их языке и означало:

Высокий Мыс.
В

Турге, как и в других селениях тон-кролов, жители разделились на богатых и бедных.

Богатые имели обширные поля, где рабы сеяли и убирали хлеб, поступавший в амбары хозяина.

У богатых было много скота: коров, коз, овец.

Рабы пасли скот, из шерсти и шкур забитого скота выделывали одежду для хозяев, строили им дома, лодки для рыбной ловли…
Самым богатым человеком в

Турге был владелец литейной мастерской Гурм.

Дед и отец Гурма скопили немало богатств, а он их ещё увеличил.

Он уже несколько раз ездил к утранам за оловянной рудой и привозил её сразу на трёх лодках.
Гребли на лодках рабы Гурма.

Чтобы по дороге они не убегали, их приковывали к сиденьям бронзовыми цепями.

Рабы могли восстать и разбить цепи.

Боясь этого, владельцы лодок брали в путешествие двух-трёх мужчин из своей родни, вооружённых бронзовыми топорами и кинжалами.
К той поре, о которой идёт рассказ, человеческое общество уже перешло от матриархата к патриархату.

Главой семьи был теперь старший из мужчин — дед или прадед.

Дети, внуки и правнуки беспрекословно подчинялись его распоряжениям.

Вот почему богач, отправлявшийся за оловянной рудой, без труда набирал охрану лодки из членов своей семьи.
Бедняков в селениях тон-кролов кормило рыболовство, так как Орист всё ещё был очень богат рыбой.
Каждая семья бедняка строила себе большую лодку, заводила сети и невода и добывала пропитание тяжёлым рыбацким трудом.
Из рыболовов

Турга самым искусным строителем лодок был Урт.
Урт умел так хорошо конопатить и смолить пазы между досками, что сквозь них совсем не пробиралась течь.

За свою жизнь Урт сделал немало лодок богатым жителям села: на его лодках плавали и главный жрец Влок, и старейшина Ульм, и литейщик Гурм…
В строительстве лодок Урту помогали его младшие братья, племянники и сын Бирк.

Отец старался приучать Бирка к работе с малолетства.

Бирку было всего четыре года, когда Урт повёл его в первый раз на берег и велел присматриваться, как строятся лодки.

Семи лет Бирк уже обтесывал доски бронзовым топориком или вырезывал деревянные изображения богов, которые ставились на носу лодки, чтобы охранять её в плавании.
Но уже с десятилетнего возраста Бирк стал замечать, что деревянные божки плохо оберегают лодки, вверенные их попечению.

В первый раз Бирк задумался над этим, когда отцовская лодка опрокинулась во время бури, и сам он чуть не утонул.

Случилось это так.
Бирк с компанией мальчишек-сверстников отправился удить рыбу в большом заливе Ориста, расположенном выше села.

Клев был прекрасный.

Огромные медно-красные рыбы, которых теперь называют сазанами, жадно хватали червей, насаженных на большие бронзовые крючки.

Лески, связанные из оленьих сухожилий, вытягивались, но не рвались, и мальчишки с радостными криками перебрасывали добычу в лодку.
Ребята так увлеклись рыбалкой, что не заметили, как небо заволокло тучами, как ветер начал волновать воду.
Над самыми головами рыболовов блеснула молния, и оглушительно грянул гром.

Налетел вихрь, лодка опрокинулась, рыболовы и сазаны очутились в воде.
В ту пору у людей уже не было такого страха перед водой, как во времена, когда

Нак впервые поплыл на древесном стволе.

Люди умели хорошо плавать.

Этому искусству дети обучались с четырёх-пятилетнего возраста, и наши рыболовы могли переплыть Орист в самом широком месте.
Однако рыболовы побоялись оставить опрокинутую лодку: ведь они стащили её без спроса.

Было страшно подумать, что с ними сделает Урт, если они явятся без лодки.
Кое-как уцепившись за лодку, мальчишки старались направить её к берегу, ударяя ногами по воде.

Воды они наглотались вдоволь.

Налетевший вал ударил Бирка головой о борт.

Если бы не верные друзья,

Бирк бы утонул.
Страх перед сердитым Уртом оказался сильнее страха перед бурей, и лодку спасли.

Урт ничего не узнал.
В другой раз, когда Бирку было уже лет тринадцать, он с отцом и дядей поехал осматривать сети.

Буря, как всегда на южных реках, налетела внезапно.

Лодка наклонилась, зачерпнула бортом и выпрямилась.

Люди спасли суденышко только потому, что успели быстро отчерпать воду.
— Если бы лодка была нагружена рудой, ей пришёл бы конец, — задумчиво сказал Урт, когда опасность миновала. — Тогда ведь воду не вычерпаешь…
Урт знал много случаев, когда лодки с рудой гибли на верхнем плёсе Ориста, и теперь рассказал о них сыну.
Мальчик спросил:
— А разве нельзя, отец, как-нибудь защитить лодку от волны?
— Как ты её защитишь?

Это уж воля богов.

Тут ничего не поделаешь…
Но такое объяснение не успокоило Бирка.
Не боги строят лодки, а мы, люди, — думал Бирк. — Значит, нам и нужно придумать такие лодки, чтобы они не тонули».

Но придумать было не так-то просто.

Годы

Шли годы.

Бирк рос и мужал, и его всегда преследовала мысль: как усовершенствовать лодку, чтобы волны не заливали её во время бури.

Помогли Бирку ореховые скорлупки.
Половина скорлупки грецкого ореха — это ведь маленькая лодочка.

Если её осторожно спустить на воду, она поплывёт, слегка покачиваясь.

Но стоит набежать волне, заплеснуть в скорлупку воду, и лодочка идёт ко дну или опрокидывается.
Однажды Бирк сидел на берегу, раскалывая орехи, выковыривая вкусную мякоть и небрежно бросая скорлупу в воду.

Дул ветер, и крошечные лодочки, когда вода переливала через край и наполняла скорлупку, быстро шли ко дну.
Что, если закрыть половинку ореха так, чтобы вода в неё не попадала?»
Эта мысль пришла неожиданно, и Бирк страшно взволновался.

Он помчался домой и вернулся с запасом орехов и черепушкой, в которую набрал смолы.
Расщепляя орех,

Бирк уже не думал о мякоти и небрежно бросал её в сторону.

Сорвав с дерева лист, юноша намазал его смолой, заклеил им половинку скорлупки и спустил её в реку.

И что же?

Скорлупка легко заколыхалась на воде.

Скоро она попала на большие волны, но и там с ней ничего не случилось.

Она гордо поднималась на пенистый гребень, скатывалась в ложбину между волнами и как ни в чём не бывало появлялась на следующем гребне.

Одну за другой швырял Бирк заклеенные скорлупки в реку.

Флотилия неуязвимых маленьких суденышек заколыхалась на волнах…
Решение мучительной загадки было найдено: лодку надо закрыть сверху.
Быть может, кое-кому из моих юных читателей покажется, что Бирк потратил слишком много времени, раздумывая над таким простым делом.

Чего легче: сделал у лодки палубу, и всё тут!

Но не будем забывать, что Бирк жил более трёх тысяч лет назад и что мозг древних людей соображал не так быстро, как наш.

Люди старались во всём подражать своим отцам и дедам.

Всё новое казалось им ненужным, лишним или даже пугало.
Великой заслугой Бирка было уже одно то, что он понял, как защитить лодку, чтобы её не заливало водой.

Но не считайте, что после опыта с орехами у Бирка всё пошло гладко и легко и что он вскоре же построил первую палубную лодку.
Нет, далеко не так.

Когда Бирк радостно рассказал отцу о своём открытии и предложил построить лодку по его замыслу,

Урт глубоко вздохнул.
Как посмотрят на это богачи?

Одобрят ли строительство новых лодок жрецы?
В ту эпоху жрецы уже, по существу, являлись повелителями племён и власть их была гораздо больше власти старейшин.

Ни одно дело в семье не начиналось без совета с жрецами.

Они сумели убедить простых и доверчивых людей, что находятся в постоянном общении с богами, что боги благоволят к ним, жрецам, открывают им будущее и исполняют их просьбы.
Урт размышлял несколько дней, а потом сказал Бирку:
— Вот что, сынок!

Ты хорошо придумал, но не надо, чтобы об этом проведали богатые.

Учись строить закрытые лодочки, но втайне от всех.
Бирк решил сделать модель лодки с палубой из тонких дощечек.

Он спрятал свои инструменты в укромном месте, в лесу, и там строгал дощечки, выгибал их, скреплял…
Прошло несколько месяцев.

Не раз модели Бирка опрокидывались, потому что молодой строитель утяжелял палубу, и лодочке не хватало устойчивости.

Наконец, после многих неудач,

Бирку удалось построить модель маленького кораблика с палубой, прочно прикрывающей его внутренность, и с мачтой.
С мачтой?» — спросит читатель.
Да, с мачтой, потому что ещё за много-много столетий до того времени, когда жили Урт и Бирк, люди научились водить лодки под парусом.
Двигать большую лодку на вёслах трудно, особенно против быстрого течения, и люди стали пользоваться силой ветра.
Вы помните, как радовался.
Нак, когда ветер, ударяя ему в спину, подгонял его дерево к берегу широкого

Тала.

Ещё сильнее гонит ветер лёгкую лодку, если человек стоит в ней и, особенно, если распахнет полы одежды.
Вероятно, первыми парусами были грубые рогожи, сплетённые из растительных волокон и прикреплённые к рее — поперечине, подвешенной к верхнему концу мачты.

Быть может, парусами служили и звериные шкуры.
Увеличивался размер судна, увеличивались и мачта и площадь паруса, улучшался его материал.

Но очень долгое время, много тысячелетий, с парусом можно было плавать только при попутном ветре.

Люди в те времена ещё не умели маневрировать парусами так, чтобы использовать боковой и даже встречный ветер.

Лишь попутный ветер был полезен, и о нём молили богов усталые, истомленные гребцы.
Палубная

Когда модель первого корабля, спущенная в небольшой пруд на лесной полянке, легко поплыла по воде,

Бирк обезумел от восторга.

Схватив в руки изящный кораблик, длина которого не превышала полутора локтей,

Локоть — общепринятая мера длины в древнем мире, на наши меры около 40–50 сантиметров.] он вихрем помчался домой.

Было раннее утро.
Когда Бирк ворвался в дом со своим изобретением, вся семья была в сборе: мужчины ещё не уехали на рыбную ловлю, женщины не начали заниматься по хозяйству.
— Вот… отец… сделал… вот!.. — бессвязно выкрикивал Бирк, размахивая моделью. — Она будет плыть при любой буре… И в неё не зальётся вода!
Старик бережно взял в руки кораблик, осмотрел со всех сторон, погладил, как живое существо:
— Хорошая вещь!
Модель пошла по рукам.

Последним ею завладел тринадцатилетний Стур, младший сын Урта, и уже не выпустил из своих рук.

Урт объяснил, почему он приказал Бирку работать тайком.
— Я думаю, — сказал старик, — что и теперь ещё нужно молчать.

Давайте сделаем такую лодку, чтоб на ней можно было плавать человеку, и испробуем на реке…
— Но ведь тогда её все увидят, отец! — перебил Бирк.
— Да, увидят, — согласился Урт. — Этого не избежать.

Но, если она выдержит бурю, жрецы, быть может, не так враждебно встретят выдумку Бирка.
Посоветовавшись, решили строить новую лодку тоже в лесу, подальше от нескромных глаз.

Лодка будет невелика, и рыбаки, сделав её, легко перенесут к реке на плечах.

Женщинам строго-настрого приказали молчать.
Семья Урта давно уже готовила доски для новой лодки, так как старая начала ветшать.

Руководил постройкой Бирк.

Закончили строить лодку через три месяца.
Изящная лодочка была перенесена на Орист поздней ночью и спущена близ дома Урта.

Она держалась на воде прекрасно.

Но судить о её достоинствах было ещё рано: стояла хорошая погода, и плавать по Ористу в беспалубных лодках было ничуть не опаснее.
Лодочку унесли к дому Урта и спрятали под грудой хвороста.

Урт и его семейные нетерпеливо ждали бури.

Бурю редко кто приветствует, но Бирк молил богов, чтобы они послали ураган, и чем он будет свирепее, тем лучше!
И вот налетел желанный ураган!

Деревья в лесу стонали и падали.

Слетали крыши с домов.

По Ористу шли огромные валы, с рёвом набегая на берег.
Время для испытания палубной лодки было самое подходящее.

Урт и его домашние вынули лодку из-под хвороста и понесли к реке.

Плыть собирался Бирк, но Стур с мольбой бросился к отцу.
— Я!

Отец, разреши… я поплыву!
Урт поглядел на мальчика.

Стройный и ловкий, с копной курчавых волос на голове, он с надеждой смотрел на отца блестящими глазами.

Руки Стура были сильны, ноги цепки.
— Не боишься? — спросил Урт, указывая на бушующую реку.

Лицо Стура вспыхнуло самолюбивым румянцем.
— Тогда плыви, и пусть защитят тебя боги…
Весть о том, что будет испытываться новая, невиданная прежде лодка Бирка, разнеслась по селу мгновенно.

Все бедняки

Турга, несмотря на ураган, собрались на берегу.

Из богатых соизволил прийти сюда только владелец литейной мастерской Гурм.
Ветер трепал волосы мужчин, и женщин, развевал одежды.

Стур лихо оттолкнул лодочку, вскочил на палубу.
Волны подхватили лёгкое суденышко и повлекли его на простор.

Люди следили за движением лодки с жадным вниманием, а Бирк стиснул руки так, что суставы пальцев побелели.

Матушка Кубу забрела на отмель, волны обдавали её с головы до ног, но она не чувствовала ни холода, ни сырости и не отрывала глаз от своего ненаглядного сына.
А Стур лихо пританцовывал на палубе и махал зрителям то одной, то другой рукой.

И вдруг… крик ужаса пронёсся по берегу: огромный вал налетел на лодку, закружил её и опрокинул.
Затаив дыхание люди стремились взглядом пронизать волны.
Но вот лодка показалась на гребне волны.

Возле неё темнело пятно: это Стур крепко держался за мачту.

Кубу взволнованно благодарила богов,

Урт кричал сыну слова ободрения, но они тонули в рёве урагана.
Стур ловко повернулся — и лодка вдруг выпрямилась и понеслась по реке.

Зрители на берегу взвыли от восторга.

Только высокий чернобородый Гурм угрюмо молчал…
Лодочка поступила в полное распоряжение Стура и его товарищей.

Но через несколько дней она исчезла бесследно.
Напрасно огорчённые мальчишки обыскивали берега Ориста, его проток и ближайших озёр: следов лодки так и не нашлось.
— Напрасно стараешься, сынок! — сказал огорчённому Стуру отец. — Наша лодочка лежит с прорубленным дном где-нибудь на дне Ориста… Но всё равно мы, рыбаки, знаем теперь, насколько хороша выдумка Бирка!
Постройка

Прошёл год с того времени, когда испытывали палубную лодку Бирка.
Семья Урта почти забросила рыбную ловлю.

Питались старыми запасами солёной рыбы да тем, что добывали женщины и мальчишка Мужчины всё время работали в лесу, они готовили крепкие доски для бортов и палубы будущего судна и изогнутые смолистые корневища для рёбер.

Теперь рёбра судна, к которым прибивается наружная обшивка, называются шпангóутами.]
Литейщик Гурм первым из богачей

Турга понял преимущество палубной лодки: недаром он присутствовал при её испытании.

Во время своих путешествий по верхнему плёсу Ориста он лишился уже двух лодок с грузом руды, и ему хотелось избежать новых потерь.

Гурм предложил Бирку следующее: он,

Гурм, отправит за Ворота смерти два десятка своих рабов под надёжной охраной.
Рабы заготовят материал для корабля и построят его под руководством Бирка.
Работу Бирка богач обещал щедро оплатить: дать много зерна, бронзовые изделия, коровьи шкуры…
Бирк отказался: он будет строить корабль для своей семьи.

Гурм затаил злобу и молча расстался с юношей.
Бирк не стал держать предложение Гурма в секрете, он рассказал о нём рыбакам, и рыбаки стали почти ежедневно приходить на лесную вырубку и помогали семье Урта готовить материал для судна.
Не дремал и Гурм.
Однажды с вырубки исчезли две хорошие доски.

После этого случая срубленные и слегка обтесанные деревья Урт и его друзья перетаскивали в село, а готовые доски уносили в дома.
Работа по постройке судна началась осенью, но при тех простых, неусовершенствованных орудиях, которыми располагали тогда люди, должна была затянуться на всю зиму.
* *

С каждой неделей судно приобретало всё более законченные очертания.

Сначала в длинный и толстый, слегка выпуклый киль были привязаны шпангоуты, и судно стало походить на позвоночник огромного животного с отходящими от него рёбрами.

Потом шпангоуты стали снизу обшиваться досками, причём каждая верхняя доска пальца на два заходила на нижнюю.

Скелет корабля вместо кожи обрастал прочной деревянной оболочкой.
На носу была вырезана голова бога ветров Лона.

Бирк хотел обойтись без неё, потому что с детства не очень верил, что боги могли защитить судно от беды, но он понимал, что тогда ещё более вооружит против себя жрецов.

Скоро Бирк убедился, что и Лои не спас его корабль от врагов.
В одну из тёмных ветреных ночей Бирк тревожно открыл глаз сквозь бычий пузырь, затягивавший крошечное окошко, пробивался свет.

Бирк одним рывком оказался за дверью.

У берега Ориста малось багровое пламя: корабль горел!

Неистовый крик Бирка поднял на ноги всех домашних.

Схватив посуду, какая оказалась под рукой, люди понеслись к реке.

Пока взрослые боролись с огнём,

Стур бешено колотил палкой в бронзовую доску, висевшую на столбе в центре села: ею пользовались, чтобы сзывать народ на собрания.

Частый тревожный звон разносился по селу.

Собаки заливались отчаянным лаем.

Разбуженные люди выскакивали из домов и землянок и бежали к месту пожара.

Слышались возгласы:
— Что случилось?

Враги напали?
— Нет, горит корабль Бирка!
— Боги сказали своё слово!
— Боги!..

Это кто-нибудь

С каждой минутой число борющихся с огнём возрастало.

Бирк с опаленными волосами кидался в самые опасные места.

Урт, вывихнувший себе ногу, со стоном отполз в сторону от пожарища.
Пожар потушили.

При свете факелов Бирк осмотрел повреждения.

К счастью, они оказались не очень велики: по-видимому, строитель проснулся в самом начале пожара.

Доски обшивки сверху обуглились, но их можно было обстрогать и снова пустить в дело.

Шпангоуты и киль не пострадали, а это было главное.

Цела была и голова Лона, насмешливо поглядывавшая на людей своими высверленными в дереве глазами.

Главный жрец Влок, явившийся, когда пожар уже был потушен, авторитетно заявил:
— Это бог спас корабль!

Видите, пламя не осмелилось его коснуться!

И, конечно, это Лон разбудил тебя,

Бирк!

Надо принести ему за это благодарственную жертву.
Пришлось подчиниться.

В жертву Лону закололи трёх жирных баранов.

Мясо съели жрецы, а шкуры пошли на новую шубу Влоку.
С этих пор, не полагаясь на бдительность бога,

Урт и Бирк стали выставлять около корабля надёжную охрану.
Вскоре оказалось, что следовало охранять не только корабль, но и его строителя.
Как-то под вечер Бирк шёл берегом Ориста, направляясь к смолокуру, с которым строитель хотел сговориться о доставке смолы.

Думая о своём,

Бирк не замечал ничего вокруг.

Вдруг он споткнулся о выдавшийся из земли корень и упал на тропинку.

В тот же миг над самой его головой пропела стрела.
Бирк понял опасность своего положения мгновенно.

Оружия при нём не было.

Оставалось одно: притвориться мёртвым.

И, прежде чем птица успела бы один раз махнуть крылом,

Бирк испустил протяжный стон и вытянулся во весь рост.

Сердце билось так сильно, что юноша боялся: оно выдаст его хитрость.
Послышались осторожные шаги: кто-то крался из леса.

Ближе, ближе… Бирк точно окостенел.

Враг стоял долго, присматриваясь к лежавшему Бирку, но не догадался об обмане.

Он ушёл, однако Бирк до самой темноты лежал неподвижно, боясь, что за ним наблюдают издали.
Только ночью уполз он с тропинки и окольными путями пробрался домой.
С тех пор юноша проводил время только дома или на стройке корабля.
Чтобы исправить повреждения, причинённые пожаром, понадобилось две недели.

Потом работа двинулась дальше.
Шпангоуты были скреплены не скамейками, как у простых лодок, а прочными поперечными брусьями (теперь их называют бимсами); позднее на них настлали палубу.

В палубе были проделаны люки, чтобы можно было спускаться во внутренность судна, в трюм.

Люки закрывались плотно пригнанными крышками.
К бортам судна, поднимавшимся над палубой примерно на локоть, плотники прикрепили четыре пары уключин.

Если не будет попутного ветра, корабль станут двигать гребцы.

Если же Лон окажет милость, на мачте поднимут парус, и судно резво побежит, рассекая волны.
Знамение

Постройка корабля подходила к концу.

На наш взгляд, судно Бирка показалось бы совсем маленьким, но для той отдалённой эпохи оно имело достаточно внушительный вид.
Длина первого корабля была около двадцати локтей, ширина примерно семь локтей.

Он мог свободно поднять на наши меры около десяти тонн груза, и много крупной рыбы вместилось бы в его трюме.
Гурм смотрел на корабль Бирка завистливым взором: вот (пустить такие суда за оловянной рудой в страну утранов!

Но кто их построит?

Его рабы умели делать простые беспалубные лодки, и у них конечно, не хватило бы умения соорудить такой корабль.

До Гурма дошла молва о том, с каким трудом сам Бирк, изобретатель, добился правильного соотношения между частями корабля.
Гурму страстно захотелось присвоить себе работу Бирка.

Поразмыслив он отправился к главному жрецу Влоку и долго толковал с ним…
* * *
На высоком берегу Ориста близ

Турга собралась огромная толпа из многих окрестных селений: жрецы должны были вопрошать богов, угодна ли им новая выдумка рыбака Бирка.
По-разному узнавали жрецы воли богов: гадали по движению облаков и мерцанию звёзд, по сочетанию узоров на листьях деревьев и по внутренностям убитых животных, по расположению брошенной горсти камешков и по крику новорождённого ребёнка… Как?

Это было великой тайной жрецов, недоступной простым смертным.
Вот и теперь: двенадцать жрецов давно уже совещались в большом шатре из звериных шкур, воздвигнутом на «священном холме», а толпа почтительно переминалась с ноги на ногу, осмеливаясь лишь шепотом высказывать свои мысли.
Из шатра величавой поступью вышел Влок, верховный жрец

Турга и всех окрестных сёл.

За ним следовали остальные.
Влок зорко осмотрел благоговейно замершую толпу.

Лёгкий ветерок играл белой пушистой бородой жреца, и солнце ярко выделяло морщины на его точно вырезанном из тёмного дуба лице.

Вокруг шеи Влока обвивалась прирученная им ядовитая змея — ужас всех обитателей села.

Они свято верили, что жрец может натравить её на любого неугодного ему человека, и, конечно, не знали, что Влок предусмотрительно вырвал у змеи ядовитые зубы.

Одежда жреца была увешана амулетами.

Амулéт — предмет, который считался священным и был обязательной принадлежностью языческих обрядов.]
Там были фигурки животных, бронзовые колокольчики, звеневшие при каждом движении Влока, нож для заклания жертвенных коз и многое другое, что перечислять было бы слишком долго…
Среди толпы любопытных своим важным видом и богатой одеждой из бобровых шкурок выделялся старейшина селения Ульф.

Старейшина выбирался знатными.

Власть его была пожизненной, но не очень большой.

Он разрешал споры между жителями селения и главенствовал над ними в мирное время.

Во время войны не старейшины начальствовали над воинами, а особо избираемые вожди, прославленные силой и отвагой.
И вот Влок заговорил:
— По просьбе тон-кролов мы вопросили богов, угодно ли им, чтобы рыбаки строили лодки, какие выдумал наш односельчанин Бирк.

Ловить рыбу с таких кораблей нельзя!» — сказали нам милостивые боги.
В толпе пронёсся громкий гул разочарования.

Влок услышал его и продолжал:
— Да, нельзя!

Это противно воле богов, и если Урт не отступится от своих намерений, то боги нашлют мор на рыбу, и воды великого Ориста опустеют!
Лица Урта и Бирка выражали сомнение, и казалось, рыбаки тоже не очень верят, что их непослушание приведёт к таким ужасным последствиям.

Тогда Влок торжественно протянул иссохшую, морщинистую руку к заливу, на берегу которого стояла толпа.

Залив издавна славился обилием крупной рыбы.
— Я вижу, люди, вы сомневаетесь, что нам открыта воля богов.

Смотрите же!
Взоры всех мгновенно обратились к заливу.

Поражённые тон-кролы увидели, как из речной глубины медленно поднимаются вверх брюхом огромные медно-красные сазаны, длинные щуки с разинутой зубастой пастью, большие круглые лещи… Еле шевеля плавниками, умиравшие рыбы кружились в водовороте.
— Вот знамение богов! — сурово провозгласил Влок. — Хотите, чтобы так стало по всему великому Ористу?
— Нет, нет! — раздался рёв обезумевшей толпы.
Громче всех кричали Урт и Бирк.

Бирк мгновенно забыл о всех своих честолюбивых планах.

Дрожащий, потрясённый, вновь обревший незыблемую веру в богов, он робко смотрел в грозные глаза Влока.
— Отец, прости, — глухо говорил он. — Я покоряюсь воле богов.

Я разберу палубу, и пусть мой корабль станет обыкновенной рыбацкой лодкой…
Суровое лицо жреца смягчилось.
— В этом нет надобности, сын мой!

Боги сказали, что твой корабль предназначен совсем для другого.

Спасая твоё судно от гибели во время пожара, бог Лон имел особую цель, о которой мне дозволено сказать только теперь, хотя я давно знал о ней.

Всем здесь находящимся известно, в чём сила нашего племени.

За наши бронзовые изделия мы вымениваем у других народов оловянную руду, шкуры зверей и многое другое.

Бронзовое оружие помогает нам держать в страхе соседние племена и делать на них успешные набеги.

Но все вы знаете, что оловянную руду из страны утранов приходится привозить на лодках, а они часто гибнут от бурь, унося руду на дно Ориста.

И это сами боги навели Бирка на мысль построить судно, в котором можно безопасно перевозить руду.

Вы поняли меня, дети мои? — ласково обратился Влок к Урту и Бирку.
— Да, отец, — покорно ответил Урт. — Я уступлю корабль, кому ты прикажешь… Но только как же… Ведь мы затратили так много труда…
— Не горюй об этом, сын мой.

Почтенный Гурм, которому боги присудили новый корабль, даст тебе доски и всё необходимое для лодки.

Он даже прокормит вас, пока вы будете её строить…
Так богатый владелец литейной мастерской Гурм стал владельцем нового корабля.
Если бы тон-кролы знали, как было подготовлено «чудо», свидетелями которого они стали, оно, конечно, не поразило бы умы людей.

Но вся подготовка была совершена в великой тайне руками младших жрецов и их помощников.

В течение нескольких дней они незаметно уходили на дальние лесные поляны и там рвали ядовитые травы: цикуту, аконит, дурман, белену, болиголов… Тёмной ночью, накануне народного схода, жрецы опустили на дно залива огромные связки ядовитых трав, привязав к ним тяжёлые камни.

А чтобы рыба не ушла в главное русло реки, когда вода начнёт портиться, жрецы огородили залив сетями, скрыв поплавки под поверхностью воды.
Жрецы хорошо знали свойства ядовитых трав, и Влок рассчитал их действие наверняка.

Но, чтобы «чудо» оказало наибольшее действие на зрителей, в прибрежной чаще были спрятаны наблюдатели.

Трёхкратным криком кукушки они дали знать о моменте, когда отравленная рыба начала всплывать из речной глубины, и вот тогда-то Влок с другими жрецами вышел из шатра.

Понятно, в следующую же ночь сети, окружавшие залив, были сняты.

Всё сошло настолько удачно, что корабль, перешедший в собственность Гурма, отныне мог стоять на берегу без всякой охраны: боясь разгневать богов, никто из бедноты не осмелился бы причинить судну бы малейший вред.

Заполучив в свои руки прекрасный корабль Бирка,

Гурм решился осуществить смелый замысел, который давно уже бродил в его голове.
Предания тон-кролов сохранили рассказ о том, что их предки пришли из далёкого края, где восходит солнце, и во время своего странствия долго продвигались по берегу огромного водоёма, у которого невидно было другого берега.

Предания сохранили память и о том, что вода эта не годилась для питья, так как была горько-солёной.
Тон-кролы знали, что Орист течёт на восток к Большой Солёной Воде, но на берегах этой воды ни один тон-крол не бывал уже в течение многих поколений.
Гурму давно хотелось пробраться в эти неведомые края — разузнать нельзя ли и там вести выгодный обмен.

Но плыть туда на простой открытой лодке было страшно.

Теперь же, когда Гурм располагал надёжным судном, было бы просто глупо упускать возможность первым побывать у Большой Солёной Воды.
На корабле Бирка хорошо было возить руду из страны утранов, но ведь судно не переправить в верхний плёс через Ворота смерти, и поэтому Гурм решил испытать его на просторах нижнего плёса.

Если оно окажется прочным, то можно будет и в верхнем плёсе построить корабли по такому образцу.
Итак,

Гурм начал готовиться к далёкому путешествию.

Отплыть он рассчитывал в конце месяца большой воды,

Начало июня по нашему счёту.] чтобы успеть вернуться до наступления зимних холодов.
Гурм приказал своим рабам построить на палубе две каютки.

В передней могла поочерёдно есть и спать стража корабля.

В кормовой каюте будут помещаться Гурм и рулевой Кнот, от которого во многом зависела удача плавания.

Своим острым, наметанным глазом кормщик Кнот будет издали замечать мели и подводные камни и невредимо проводить мимо них корабль.
* * *
Пока заканчивались последние приготовления на корабле, литейщики Гурма выплавляли бронзовые изделия, которые хозяин повезёт для обменной торговли с другими племенами.

Это были различные орудия и украшения.
Охотнее всего тон-кролы торговали украшениями: бронзовыми браслетами, запястьями, ожерельями.

С меньшей охотой променивали они орудия — бронзовые ножи и топоры: такие вещи легко превращаются в оружие, а тон-кролы не хотели снабжать оружием окрестные народы.

И приказ жрецов (владельцы литейных вполне сознавали его мудрость) строго запрещал продавать чужестранцам кинжалы и прочные бронзовые щиты.

Эти драгоценные изделия разрешалось только дарить старейшинам и главным жрецам других племён, чтобы завязать с ними дружбу.

Опасности в этом не было: известно, что старейшины и жрецы не идут на битву в первых рядах, и поднесённое им оружие не подрывало военного могущества тон-кролов.
Со времени

Нака и

Ту человек значительно усовершенствовал оружие и добился того, что мог поражать дичь и врага на далёком расстоянии.
В племени тон-кролов мальчиков начинали учить стрельбе из лука с пяти-шести лет.

Постоянные упражнения под руководством строгих наставников вырабатывали из юношей замечательных стрелков.

В искусстве стрельбы не могло сравниться с тон-кролами ни одно из соседних племён.
Собираясь в неведомый путь,

Гурм решил взять на корабль не менее восьми стражей.
В древние времена торговля была опасным занятием, потому что повсюду находились любители захватить чужое добро силой.

С ними приходилось сражаться, защищая имущество.

Купец был одновременно и воином, начальником вооружённого отряда.
Вот почему Гурм позаботился о хорошем вооружении для охраны корабля.

Кроме боевых топоров и трёхгранных кинжалов, мастера-литейщики наготовили тысячи острых бронзовых наконечников для стрел, а рабы выстрогали сами стрелы, оперили их и прочно прикрепили к ним наконечники.
Младшему брату Гурма — Лоргу — было только четырнадцать лет, но он был высок и силён не по годам.

Он прекрасно владел луком: без промаха всаживал стрелу в летящую утку на расстоянии ста локтей.

А в рукопашной борьбе против него мог выстоять не всякий взрослый.

И вот этот-то юный богатырь настойчиво заявил о своём желании защищать корабль наравне с другими участниками экспедиции.
Матушка Сону не хотела отпускать младшего сына в опасное плавание, но мальчик сумел уговорить старшего брата.

Он поплывёт вниз по широкому Ористу, он увидит Большую Солёную Воду, о которой только понаслышке знали даже старики племени.

И ему,

Лоргу, придётся сразиться с ужасными чудовищами, без сомнения населяющими Большую Солёную Воду.

Уж если в Ористе встречаются рыбы, борьба с которыми опасна для человека, то какие же страшилища живут там!
И Лорг упражнялся по целым дням: стрелял из лука, рубил мечом кустарники и молодые деревца, вонзал кинжал в соломенное чучело… Мальчишки восторженной гурьбой бродили за Лоргом, восхищаясь его будущими великими подвигами.

Да что говорить о мальчишках, когда все свободные юноши селения завидовали Лоргу и многое отдали бы, чтобы оказаться на его месте.
У богача Гурма было около пятидесяти рабов; многие мужчины попали в плен с женами и детьми, других Гурм заставил соединиться браком со своими рабынями.
На обширных дворах Гурма и других богачей, обнесённых высокими заборами, руками пленников были выкопаны большие землянки.

Там и ютились рабы — по нескольку семей в каждой.
Убежать из

Турга было почти невозможно.

Ночью рабов караулили свирепые сторожевые собаки, а если раб убегал днём с поля или из лесу, где надзора не было, то за ним посылалась погоня с собаками.

Пойманного беспощадно избивали.

Если же побег повторялся, раба ждала смерть.
Легче было бы вырваться на свободу во время дальних плаваний за оловянной рудой, когда рабы становились гребцами на баржах, но рабовладельцы и тут нашли средство сохранить свою власть: они приковывали гребцов к скамьям бронзовыми цепями.

Охранники верой и правдой служили своим богатым родственникам и зорко стерегли рабов.
Старшиной рабов Гурма был Фаттар, черноволосый человек высокого роста и могучего сложения.

Во время последнего набега тон-кролов на страну круминов соплеменники избрали Фаттара своим военным вождём, так как он выделялся среди всех исключительной силой и отвагой.
Превосходство оружия принесло тон-кролам победу.

Фаттар, получивший несколько ран, был подобран на поле боя и вместе со многими другими круминами увезён к тон-кролам за тридцать дней пешеходного пути от своей страны.

Он стал невольником Гурма.
Гордой душе Фаттара ненавистно было рабство, и он попытался убежать вскоре после того, как попал в плен.

Его поймали и для примера другим наказали так жестоко, что только необыкновенная выносливость помогла Фаттару поправиться.

С тех пор он глубоко затаил мечту о свободе, но не расстался с ней.
Рабы уважали Фаттара и беспрекословно слушались его, и потому Гурм, хоть и неохотно, поставил гордого крумина во главе рабов.
Когда Гурм стал набирать гребцов для плавания вниз по Ористу, его выбор пал прежде всего на Фаттара:

Гурм боялся оставить бывшего вождя без своего надзора и предпочитал держать его у себя на глазах.
Когда Фаттар узнал, что он поплывёт на корабле к Большой Солёной Воде, глаза его на миг блеснули радостным огнём и тотчас опустились к земле: река Лагат, вдоль которой раскинулась страна круминов, впадала в Орист между владениями тон-кролов и морем.

Путешествуя по Большой реке,

Фаттар будет приближаться к родине…
— Воля твоя, хозяин, — сказал он равнодушно Гурму. — Но я бы лучше остался в

Турге, здесь от меня больше пользы.
Слова Фаттара окончательно убедили Гурма, что раб затевает что-то недоброе и что оставить его в посёлке нельзя.
— Ты поедешь со мной, — твёрдо сказал Гурм.
Он назвал Фаттару имена других рабов, которых намеревался взять с собой в плавание.

Это были робкие, покорные люди, и на их повиновение Гурм вполне мог рассчитывать.
Но тут начали твориться странные дела.

То один, то другой раб из числа назначенных в гребцы внезапно заболевал.

Одного мучили страшные колики, у другого шла горлом кровь, третий с трудом передвигался по земле ползком…
Напрасно призванный во двор Гурма жрец Влок произносил заклинания, звонил священными колокольчиками и даже совершал колдовской танец — больным это ничуть не помогало.

Пришлось заменить намеченных людей другими, далеко не столь надёжными.

Все вновь набранные гребцы оказались круминами, соплеменниками Фаттара.
Гурм утешал себя только тем, что, увозя с собой опасных людей, он обеспечит спокойствие в своём дворе.

А уж с Фаттаром и его товарищами он справится.
Покрепче цепи, два-три лишних стража — и Фаттар во время плавания присмиреет…» — думал Гурм.
Но он не был бы так спокоен, если бы знал, что в это время делают его рабы.

Будущие гребцы тайно собирались в лесу по два-три человека, взволнованно о чём-то шептались и расходились, стараясь, чтобы никто их не заметил.
Ещё больше встревожился бы Гурм, если бы ему стало известно, что Фаттар, работая на постройке каюток, незаметно сумел сделать в одной из них тайник и спрятал там полученные от рабов-литейщиков инструменты и оружие: три острых долота, молоток, несколько кинжалов…
Но всё это оставалось секретом для Гурма.

Даже те рабы, которых он считал самыми смирными и которые действительно не решились бы открыто выступить против хозяина, участвовали в заговоре и свято хранили его тайну.

Более того: те, кто первоначально должны были отправиться в путешествие, но чувствовали себя неспособными помочь Фаттару в борьбе с угнетателями, добровольно принимали снадобья, вызывавшие болезни, и втихомолку смеялись над безуспешными попытками Влока вылечить их.
А день отъезда приближался.

Принесёт ли путешествие свободу смелому Фаттару и его товарищам?..
Настал торжественный день отплытия.

Увешанный звенящими амулетами Влок громко прочитал молитвы,

Гурм, широко размахнувшись, швырнул в волны прекрасный бронзовый топор — жертву богу Лону.
Немало бедняков завистливым взором проследили за полётом топора и невольно запомнили место, где он погрузился в воду.

Жители берегов Ориста были прекрасными пловцами и ныряльщиками, и не так уж хитро казалось им достать со дна утопленную драгоценность.

Но недавнее «чудо» до такой степени напугало тон-кролов, что теперь ни один из них не решился бы даже пальцем дотронуться до вещи, посвящённой богу.
Гурм подал знак, один из стражей отвязал канат от вбитого в берег бревна и ловко вскочил на нос отплывавшего судна.
Кнот стоял у руля.

Рулём служило очень длинное весло, вытесанного из бревна.
Примерно посредине весла, чуть ближе к его верхнему концу, было просверлено отверстие, а на корме судна прочно укреплён вертикальный бронзовый штырь.

Руль, надетый на штырь, свободно вращался вокруг него.

Отводя верхний конец весла влево или вправо и двигая его лопастью в воде, рулевой поворачивал нос судна в желательном направлении.
Такое устройство руля не было изобретением Бирка: оно уже в течение многих столетий применялось на многовесельных лодках.

Разница была лишь в том, что для управления рулём на корабле Бирка требовалась гораздо большая сила, чем на лодке.
Кноту в плавании нужен был помощник, но Гурм решил не брать лишнего человека: вместе с кормчим у руля будет стоять по очереди кто-нибудь из стражей.
Течение подхватило судно.

Кнот направил его куда следует, гребцы взмахнули вёслами…
У Лорга, смотревшего на мать и сестёр, выступили на глазах слёзы.

Он поторопился вытереть их и боязливо осмотрелся: не заметил ли кто его слабости.

Но каждый был занят своими чувствами.
И вот корабль, гонимый сильными ударами вёсел, скрылся за изгибом берега.

Нижний

Страна тон-кролов простиралась вниз по Ористу на пять-шесть дней пешеходного пути.

Около 100–120 километров.] В этих краях можно было не беспокоиться о безопасности судна, и Гурм останавливал его на ночевки около селений, где жили его родственники и знакомые.

Кноту приходилось здесь плавать не раз, и он уверенно вёл корабль.
Фаттар и его товарищи держали себя очень смирно, и Гурм хвалил себя за то, что увёз опасных смутьянов из посёлка.

Но, если бы Гурму пришлось подслушать хоть одно тайное совещание крумина с его соплеменниками, он знал бы, что скромное поведение невольника — это лишь часть тонко продуманного плана.
Фаттар прекрасно понимал, что положение прикованных к скамейкам рабов не даёт им возможности вступить в открытый бой с людьми Гурма, охранявшими судно.

Даже если рабам удастся вооружиться спрятанными в тайнике кинжалами, топоры, копья и стрелы противников быстро покончат с мятежными гребцами.

Битва стала бы более равной, если бы удалось незаметно освободиться от цепей, но об этом нечего было и думать.

Предположим, что охрана и хозяева крепко уснут, — всё равно шум и звон разрубаемых бронзовых цепей подымут даже мёртвого…
Существовал единственный способ захватить судно, и его-то и выбрал Фаттар.

Надо было улучить момент, когда охрана хотя бы ненадолго покинет корабль.

Тогда достаточно будет выиграть расстояние в двадцать — тридцать локтей, и рабам не страшны будут мечи их стражей.

Если бы стражам даже и удалось вплавь догнать судно, то положение гребцов у борта корабля будет неизмеримо выгоднее для битвы.
И Фаттар внушал своим пылким товарищам — Круммоку,

Ковину и другим, что они должны вооружиться терпением.
— Путь далёкий и трудный, — говорил мудрый крумин, — не может быть, чтобы нам не представилось благоприятного случая…
Но вот окончились владения тон-кролов, другие племена населяли здесь берега Ориста, и хотя они не проявляли к тон-кролам открытой вражды, но всё же особо доверяться им не приходилось.
На ночь корабль причаливал к острову где-нибудь посреди широкого Ориста или к безлюдному болотистому берегу вдали от селений.

Костра корабельщики не разводили, довольствуясь холодной пищей, и устанавливали сторожевые вахты.

Одной вахтой командовал сам Гурм, другую он доверил Кноту.

Напрасно Лорг добивался чести стать старшим одной из вахт,

Гурм неизменно отказывал ему:
— Слишком крепко спишь, малыш.
— Ты даже не услышишь, если нас всех унесут враги, — угрюмо улыбаясь, добавлял Фаттар. — Не доверяй Лоргу вахты, хозяин!
Крумин втайне рассчитывал, что Гурм поступит наперекор ему и оставит брата вахтенным начальником: может быть, этим как-нибудь сумеют воспользоваться рабы.

Но, к сожалению,

Гурм соглашался с Фаттаром.
Лорг сердился:
— Это я-то малыш?

Я крепко сплю?!

Ну, так я вам докажу!
Но Лорг ничего не мог доказать, потому что, сколько раз ни становился на дежурство с первой вахтой, сон неизменно сваливал мальчика.
Гурм всё ещё не открывал торговли.

У приречных племён не было товаров, которые были нужны тон-кролам, и Гурм рассчитывал, что чем дальше он завезёт свои товары, тем выгоднее их променяет.
С каждым днём пути Орист становился всё шире и величавее.

Здесь он разливался по широкой равнине, и гор уже не было видно ни на севере, ни на юге.

Иногда Орист разбивался на два рукава, и Кнот направлял корабль в тот или другой рукав только после долгого раздумья.
Однажды Кнот ошибся.

Протока, вначале широкая и глубокая, стала суживаться; вода в ней неслась очень быстро, и Кнот с тревогой оглядывал на убегавшие назад лесистые берега.

И вдруг выбранный рукав снова разбился на две широкие, но мелкие протоки, где течение шумело по дну, усеянному галькой.
Что делать?

Возвращаться назад против сильного течения было невозможно.

В сопровождении двух стражей Кнот вылез из баржи и побрёл по мелководью на разведку.

Он вернулся только часа через три расстроенный и мрачный: в иных местах воды было едва по колено.

Посоветовавшись, хозяин и кормщик решили всё же пробиваться вперёд.
На беду, протока оказалась очень длинной, и вода в ней то собиралась в узком и глубоком русле, то снова растекалась по широкому мелкому перекату.
На перекатах корабль тащили все, начиная от Гурма и Кнота и кончая гребцами.

Длинные цепи позволяли им спускаться с судна идти рядом с ним.

Круммок и Ковин многозначительно переглядывались с Фаттаром: не здесь ли притаилась желанная свобода?

Фаттар с трудом сдерживал сообщников, когда за краем переката показывалась глубокая тёмная вода.

Оттолкнуть бы внезапно стражей, благо они не в полном вооружении, а только с кинжалами у пояса, и, воспользовавшись суматохой, вскочить на корабль, приналечь на вёсла… Опасно, но разве такое дело возможно без риска?
Сам Фаттар чуть не поддался искушению, когда усталые стражи, закончив переволакивать судно через очередной перекат и поставив его у спуска в глубоководье, сели на дно реки, чтобы освежить разгоряченные тела.
Они весело болтали, наслаждаясь прохладой, а Фаттара мучила всё одна и та же мысль:

Теперь или никогда!»
Выпрямившись во весь свой могучий рост, вождь круминов пытливо глядел вперёд, стараясь разгадать, далеко ли тянется плёс свободной воды.

Он уже открыл было рот, чтобы подать условленный сигнал, как вдруг за поворотом берега, покрытого мелколесьем, блеснули солнечные зайчики — один, другой… И Фаттар понял, что это играет солнце на мелкой волне следующего переката.

Готовый вырваться крик замер на его устах, и Фаттар тяжело опустился в воду.
— Что, приятель, и тебя, видно, разморило? — рассмеялся старик Ирт.
Фаттар не отвечал.
Он думал:

Слава богам, спасшим нас от гибели!

Если бы мы успели столкнуть корабль в воду, нас всё равно захватили бы на следующей отмели.

И тогда…»
Но что было бы тогда,

Фаттар старался не думать.

Нет, нельзя доверяться этой коварной протоке, надо ждать более удобного случая…
Ошибка Кнота стоила корабельщикам трёх дней тяжёлой работы, и после этого кормщик выбирал путь с великой осторожностью.
Прошло две недели плавания, а Фаттар и рабы всё ещё не смогли завладеть судном.

Иногда, где-нибудь на сухом берегу,

Гурм с братом,

Кнот и стражи выходили поразмяться и приготовить себе горячую пищу, но они не забывали основательно привязывать судно цепью к стволу дерева или к толстому пню.
Видно, его боги внушают ему такие предосторожности…» — зло думал Фаттар.
А Орист здесь разлился ещё шире и круто повернул на север.

Болотистые берега его стали совершенно непригодны для жилья, и часто на расстоянии целого дня пешеходного пути не встречалось ни одного селения, только редкие лачужки рыбаков.
Гурм хмурил свои лохматые чёрные брови.

Врагов здесь остерегаться не приходилось, однако, если так пойдёт и дальше, с кем он будет торговать?
В этих местах не селились люди, зато здесь было великое множество водяной дичи и рыбы.

Неисчислимые стаи уток, гусей, лебедей, журавлей покрывали тихие протоки и заводи; задумчивые цапли, стоя одной ногой на мелководье, косились на проплывавшее вдали невиданное сооружение; чёрные бакланы неожиданно выныривали из воды у самого носа корабля и с резким криком испуга взмывали вверх.

По ночам берега реки оглашались громким рёвом запрятавшихся в камышах выпей.

Здесь было на чём показать своё искусство Лоргу.

Его стрелы без промаха поражали дичь, а за день он набивал столько гусей и уток, что их вполне хватало на жаркое всему экипажу.

В этих пустынных местах корабельщики разводили большие костры без всякого опасения.
Когда дичь надоедала, люди закидывали в Орист невод и вытаскивали огромных осетров, севрюг, лососей, судаков…
Очень мучили путешественников маленькие кровопийцы комары.

По вечерам комары поднимались из камышей неисчислимыми миллионами, и весь воздух, застланный движущейся сероватой дымкой, звенел непрестанным ровным высоким гулом.
Провести ночь на открытом воздухе без надёжного укрытия значило оказаться с распухшим лицом, с раздутыми, сочащимися кровью руками.

Вовсе невозможно было спастись от комаров невольникам, закованным в цепи.

После двух-трёх бессонных ночей рабы обессилели и не могли даже грести.
К счастью, от комаров нашлось избавление.

Оказалось, что если отплыть от берега на полёт стрелы, то здесь уже редко-редко прожужжит какой-нибудь заблудившийся комар.

На ночлег стали останавливаться в главном русле вдали от берега, спуская с кормы и носа по тяжёлому камню.
Неожиданная

После отплытия Гурма Урт,

Бирк и другие рыбаки работали над постройкой лодки неохотно, вяло.

С постройкой корабля были связаны многие мечты и надежды.

И все они рухнули, когда безжалостные боги заставили отдать чудесное создание их рук богачу.
Противиться воле богов рыбаки не могли, показанное им знамение было слишком грозным: гибель рыбы в Ористе означала и их собственную гибель.

Но всё равно, как-то помимо их воли, руки с топорами двигались медленно, молотки ударяли слабо.
В один из дней, когда нежелание работать дошло до крайности Бирк и Стур отпросились у отца на рыбалку.

Урт отпустил их без возражений, тем более что дома нечего было есть: семья Гурма не очень выполняла его обещание кормить рыбаков.
Бирк и Стур взяли лодку у соседа и поехали удить сазанов в тот самый залив, где недели три назад произошло «чудо».
Если бы орланы,

Орлáны — крупные хищные птицы из семейства ястребов.

Живут на берегах рек и озёр, гнёзда вьют на деревьях, питаются главным образом рыбой.] чайки и бакланы умели говорить, они, вероятно, принесли бы большую благодарность жрецу Влоку за то обильное угощение, которое он им приготовил.

Ведь люди, поражённые суеверным ужасом, не осмелились и пальцем притронуться к рыбам, убитым богами, и эти рыбы стали добычей птиц.
Теперь залив выглядел по-прежнему, и можно было думать, что его прозрачную глубину населили новые стаи рыб.

Действительно, клев начался сразу.

Бирк и Стур, азартно соревнуясь, то и дело вытаскивали крупных сазанов.

Вдруг крючок Бирка за что-то зацепился.
Юноша потянул просмоленную пеньковую лесу, но она не поддавалась.

Бронзовые крючки для тон-кролов представляли немалую ценность, и Бирк призадумался: что делать?

А тем временем Стур, поддразнивая старшего брата, успел поймать двух хороших сазанов.

Бирк поднял удилище, постучал по нему, ещё раз подёргал за леску…
— Придётся нырнуть! — сказал он.
— Всю рыбу распугаешь! — огорчился Стур. — Посиди так. — Я буду глядеть, а ты ловить?!
В этот момент конец удилища Стура резко дернулся вниз и ушёл в воду.

Поклевка, да ещё какая!

Мальчик потянул… Увы, его крючок тоже за что-то зацепился.
Спор сразу прекратился, и теперь уже Стур начал уговаривать брата нырять.
— Не понимаю, — говорил Бирк, раздеваясь, — откуда взялись зацепы.

Дно здесь всегда было чистое.
И он прыгнул в воду.

Глубина была не очень большая, всего локтей семь.

Искусный ныряльщик,

Бирк быстро спустился на самое дно и обнаружил большую бурую охапку травы, в которой прочно засел крючок его лески.

Чтобы крючок не зацепился вторично,

Бирк решил поднять охапку в лодку.

Ему удалось сделать это с трудом, так как оказалось, что к охапке привязан камень.
Когда Бирк поднялся на поверхность, младший брат подхватил его ношу и перевалил её через борт лодки.

Освобождая крючок,

Бирк узнал в прочно увязанном снопе яйцевидные с крупными вырезами листья дурмана, пушистые листья белены, мелкие листочки и разветвлённые корневища цикуты с мощным стержневым утолщением… Теперь они были безвредны, потому что за три недели вода вымыла из них весь яд.
Обитатели

Турга были знакомы с ядовитыми растениями.

Скот, который пасся на лугах и лесных полянах, по инстинкту избегал их.

Случалось, что маленькие дети наедались плодов белены или дурмана и тяжко заболевали.
Странная догадка блеснула в уме Бирка.

Чтобы окончательно утвердиться в её правоте, он нырнул за крючком брата и достал из воды вторую вязанку ядовитых трав.
— Вот как получилось чудо Влока! — задыхаясь, проговорил юноша. — Вот почему подохли рыбы!
Бирком овладела такая ярость, точно он сам наелся белены.

Он безумствовал, колотил руками и ногами по лодке, выкрикивал проклятия.

Ошеломлённый и испуганный Стур напрасно старался успокоить бушевавшего брата, гладил его по голове и плечам, нежно прижимался к нему.
Наконец Бирк начал успокаиваться, на лице его появилась зловещая усмешка.
— Погодите же,

Влок и Гурм!

Мы вам покажем чудеса! — бормотал он.
Много ли ядовитых трав спустили жрецы на дно залива?

Он заставил Стура грести, а сам плыл возле лодки и время от времени погружался в воду.

Он видел: десятки огромных пучков ядовитой травы лежат на дне залива.
Через час на берегу залива собрались Урт и его друзья.

Бирк раскрыл им проделку жрецов.
— Нужно немедленно идти к Влоку и бросить ему в лицо вязанки ядовитых трав, — требовал Бирк.
Мужчины были более благоразумны.

С общего согласия решили ждать возвращения Гурма.

Но, когда он вернётся, обманщиков призовут к ответу и потребуют отдать украденный корабль.
В душе Бирка всё сильнее разгоралась злоба, и он с великим нетерпением ожидал, когда вернётся с моря его корабль.
Буря на

Не подозревая, какая встреча ждёт его в родном селе,

Гурм спокойно плыл к Большой Солёной Воде.

Пройдя к северу расстояние, равное шести дням пешеходного пути,

Около 120 километров.] Орист вновь повернул на восток.

С левого берега вливалась в Орист быстрая прозрачная река, воды которой долго ещё не смешивались с желтоватыми водами главной реки.
Наш Лагат!..» — думали крумины, махая тяжёлыми вёслами.
Они узнали это место: если повернуть налево, то через несколько дней покажется родная страна.
После впадения Лагата Орист стал так широк, что от одного его берега иногда не виден был другой.

Целая цепь озёр тянулась вдоль берегов, соединённая с рекой протоками.

Озёра изобиловали дичью, но заплывать туда корабельщики не решались.

В низовьях Ориста Гурму и его спутникам представился случай испытать судоходные качества построенного Бирком корабля.
С утра небо было безоблачно, но невыносимо парило.

Кнот тревожно посматривал на горизонт: он ждал грозы.
К полудню небо стало заволакиваться дымкой, прибрежные камыши зашелестели от лёгкого ветерка.

Птицы, видно, чуяли бурю: они неслись беспорядочными стаями, держа путь от глазного русла в непроходимую путаницу стариц и озёр.

Кнот становился всё мрачнее.

Его беспокойство передалось экипажу судна.
Туманная дымка поднялась кверху и превратилась сначала в облака, а потом в густые тучи.

Птицы исчезли.

Налетел, пригибая камыши самой воде, резкий ветер.

Ветру на этом речном просторе, среди низки берегов, было приволье.

По жёлтой воде Ориста пошли волны.

Они увеличивались с каждой минутой…
Кнот отдал рабам приказ грести изо всей мочи.

С двумя помощниками он еле управлялся у рулевого весла, направляя судно к видневшейся вдали бухте, сулившей некоторую защиту от бури.
Ураган достиг огромной силы.

Мутная вода Ориста кипела, как в котле.

Волны налетали со всех сторон, ударяя судно с бортов, с кормы, с носа.

Оно, как живое существо, стонало под их натиском и раскачивалось так, что мачта своей верхушкой чуть не касалась воды.

Иногда людям казалось, что, провалившись в бездну между валами и лёжа на боку, корабль больше не встанет, но в следующую минуту он взлетал на гребень волны:
Вот когда проверялась прочность работы Бирка, крепость деревянных и бронзовых гвоздей, прикреплявших обшивку к шпангоутам, добросовестность конопатки швов, надёжность щитов, закрывавших люки.

Если бы строитель был здесь, он бы по праву гордился своим детищем, мужественно боровшимся с бурей.
По приказу Кнота Гурм и Лорг укрылись в каюте, а стражи привязались верёвками к мачте.

Двоих гребцов волны снесли за борт, но рабские цепи спасли их: полузахлебнувшихся круминов втащили на судно.
Было темно как ночью.

Мрак освещали только частые молнии.

Судно, не поддаваясь ярости урагана, упорно пробивалось к намеченной цели.

Оно ещё не достигло её, когда ветер начал стихать и небо очищаться: летние грозы коротки.
К вечеру Гурм принёс жертву богу Лону: ведь это его благодетельная помощь спасла корабль.

Растянувшись на обсохшей палубе, люди делились воспоминаниями об урагане.

Все думали о том, что в такую бурю беспалубная лодка погибла бы обязательно.
— Великое дело сделал Бирк, — задумчиво сказал кормчий, и все признали правоту его слов.

Первая торговая

На следующий день корабельщики приплыли к месту, где Орист разбивался на три огромных рукава.

Какой из них выбрать?

Северный казался более широким и глубоким, и кормчий Киот после долгого совещания с хозяином решил плыть по северному рукаву.
Местность по-прежнему оставалась пустынной.

Мало кто решался поселиться среди бесконечных озёр и болот, в огромной низине, которая во время весеннего разлива, вероятно, вся скрывалась под водой.

Редкие избушки рыбаков стояли на высоких сваях, и их обитатели с тревогой и недоверием смотрели на громадную лодку, какую они никогда не видывали.
Из любопытства Гурм приказал подплыть к одной из рыбачьих хижин: интересно, какие могут быть товары у жителей этих необозримых водных просторов.
Семья рыбака пустилась было наутёк, но Гурм, стоявший на носу корабля, поднял руки вверх ладонями, показывая, что в них нет оружия, — общепринятый жест дружелюбия.
Мужчины, женщины и дети, стоя на узкой сухой площадке берега, с удивлением и недоверием рассматривали нежданных чужеземцев.

Загорелые руки и ноги рыбаков были обнажены, а туловища прикрывали одежды из тюленьих шкур.
В эту эпоху тюлени уже не встречались в среднем течении Большой реки, и невиданные ранее красивые шкурки с редкими блестящими волосами понравились тон-кролам.

Гурм решил выменять несколько таких шкур.

Он показал рыбакам красивые бронзовые браслеты.

При: виде украшений глаза мужчин и женщин заблестели восторгом.

Обмен затруднялся тем, что стороны не понимали друг друга.

Гурм, ткнув пальцем в одежду одного из рыбаков, дал понять, что он желает приобрести такие шкуры и за это даст браслеты.

Рыбаки, наконец, догадались.

Глава семьи, худощавый, но крепкий старик, и его сын поднялись по лестнице в хижину, высоко поднятую на сваях над рекой, и вернулись со связкой хорошо выделанных тюленьих шкур.

Гурм положил на камень браслет, старый рыбак бросил рядом шкуру.

Тон-крол спрятал браслет за спину, показывая таким образом, что эта цена ему не подходит.

Рыбак бросил вторую шкуру — браслет оставался за спиной Гурма.

Старик наклонился, чтобы убрать шкуры, но тут заголосили женщины, которым, как видно, очень хотелось приобрести украшение.

Поговорив с сыном, старик со вздохом прибавил к двум шкурам третью.

Но браслет всё ещё оставался за спиной Гурма.

Тогда рыбак решительно собрал все шкуры и, не обращая внимания на визг и плач женщин, приказал сыну отнести их в хижину.
Тогда Гурм, задержав руку молодого рыбака, положил на камень браслет.

Сделка состоялась:

Гурм взял три шкуры, а браслетом тут же завладели женщины.

С радостным смехом они начали примерять его на руку.
Торговля продолжалась таким же манером.

За несколько браслетов и запястий вся связка тюленьих шкур стала собственностью Гурма, и стороны расстались с изъявлениями взаимного дружелюбия.

Старик даже подарил чужестранцам огромного осетра, а Гурм, не желая быть побеждённым в великодушии, отдал рыбаку бронзовый нож — величайшую драгоценность для бедняков, затерянных в этой речной глуши.

Рыбачья семья долго смотрела вслед кораблю, пока он не скрылся за поворотом берега, а потом с великим восхищением начала вновь и вновь рассматривать покупки.
После такой удачной для Гурма сделки он уже не проплывал мимо рыбачьих хижин.

Он с удивлением убедился, что слух о нём и его чудесных товарах опередил его, и рыбаки уже не пытались прятаться при приближении его корабля.

Видно, жители низовья по известным только им внутренним протокам могли быстро сообщаться друг с другом на легких лодочках, плетённых из тальника и обтянутых тюленьими шкурами.

Торговля шла очень успешно.
И вот в один из ясных летних дней перед глазами изумлённых корабельщиков открылась необозримая зеленовато-синяя гладь, поднимавшаяся вверх до самого горизонта.
Большая Солёная Вода!
На

Гребцы опустили вёсла.

Гурм,

Лорг, кормщик Кнот, стражи, гребцы — все, как зачарованные, смотрели на необозримое пространство моря, и их охватывал невольный страх.
Так вот она, эта Большая Солёная Вода!

Она была спокойна и ласкова, но что здесь творится во время бури?

Люди недавно узнали, какие волны гонит ветер по нижнему Ористу, и догадывались, что здесь он поднимает целые водяные горы…
По знаку Кнота гребцы налегли на вёсла, и корабль тронулся.

Когда — берег стал лишь узкой синей полоской, кормщик остановил корабль.

Торжественная тишина стояла вокруг, и корабельщики не решались нарушить её громким словом.

Кнот опустил за борт кувшин на верёвке и, вытащив его, поднёс к губам.

На его лице отразилось удивление, и он передал кувшин Гурму.
От Гурма сосуд перешёл к Лоргу, потом к стражам и, наконец, к рабам.

Все убедились, что вода пресная.
— Значит, наши предки говорили неправду, что у Большой Воды горько-солёный, неприятный вкус! — воскликнул Лорг.
Гурм оборвал брата:
— Молчи, мальчишка!

Я понял, почему здесь сладкая вода: это всё ещё вода нашего Ориста!
Тем временем день стал клониться к вечеру, на небо набежали облачка, подул лёгкий ветерок и корабль стало покачивать.

Кнот сказал:
— Клянусь богами, погода меняется!

Скорее к берегу!
Дул попутный ветер, на мачте подняли парус, и судно быстро понеслось на юго-запад, к полоске берега, видневшейся вдали.
Лорг, смотревший назад, вскрикнул от испуга и схватился за лук.
— За нами гонятся морские чудовища! — воскликнул он.
Все поглядели туда, куда указывал мальчик.

Действительно, стая больших чёрных существ — не то рыб, не то зверей — мчалась за кораблем, то высовывая из воды длинные острые морды, то снова скрываясь.

Спинные плавники их резали волны.
Это были дельфины.

Крумины и тон-кролы видели их впервые.

Стая догнала корабль, обошла его и повернула назад.

Дельфины затеяли игру, знакомую мореплавателям наших дней, но изумившую Гурма и его людей.

Дельфины кувыркались в волнах, то и дело показывая блестящее белое брюхо, они носились вокруг судна, ныряли под ним с такой быстротой и лёгкостью, будто корабль стоял на месте.
Лорг натянул было лук, но Кнот задержал его руку:
— Не стреляй!

Может быть, этим зверям покровительствуют духи Большой Солёной Воды?
— А вдруг они сами и есть эти духи? — предположил один из стражей, и Лорг испуганно опустил лук.
У берега, на мелководье, дельфины отстали от корабля.

Заметив небольшую бухточку, корабельщики пристали на ночлег.

Места были незнакомые и, может быть, опасные, поэтому костер разводить не стали.

На первую вахту стал Гурм с половиной стражей.

Он зорко вглядывался в темноту берега, поднимавшегося плоскими уступами.
Ночью разбушевалась буря.

Волны с яростью били в берег, корабль скрипел и стонал, но проснувшиеся гребцы теперь уже не боялись, что он развалится под ударами.

Только качка не дала никому покоя до самого рассвета.
День занялся хмурый и бурный.

Лохматые серые тучи низко неслись над землей.

Пенистые волны набегали на низкий берег и с шипением откатывались назад.
Продолжать путешествие было невозможно.

Стражи сбились на берегу тесной кучкой, а гребцы, насквозь промокшие под брызгами волн, корчились на жёстких скамейках, проклиная дурную погоду и жестокого хозяина.
Штормовой ветер дул два дня.

Он утих лишь на третью ночь.
Корабль двинулся вдоль морского берега к югу.

Море здесь было мелкое, покрытое небольшими низкими островками и отмелями.

Часто путь преграждали длинные песчаные косы, отходившие от берега.

Их приходилось огибать.
Ни одного селения, даже ни одной рыбачьей избушки не виднелось на этом плоском, низком берегу, открытом ярости зимних бурь, налетавших с востока.

Зато море было населено густо.

Часто встречались стаи дельфинов, веселивших экипаж корабля своей игрой.

Завидев корабль, с низменных островков и песчаных кос спасались в воду тюлени.

Этот страх перед людьми доказывал, что на тюленей здесь охотятся.

Впрочем, об этом ясно свидетельствовала и груда тюленьих шкур в каюте Гурма.
Мелководье, у побережья кишело рыбой.

Насадив на крючки кусочки ракушечьего или крабьего мяса,

Лорг и молодой воин Фран вытаскивали больших стерлядей, упористых медно-красных сазанов, странных плоских камбал, головастых бычков… У бортов судна по поверхности воды плавали, колыхаясь, полупрозрачные изящные колокола медуз, но, пойманные в сосуд, они мгновенно обращались в грязноватую слизь.

У береговой линии можно было собрать сколько угодно ракушек и наловить юрких крабов.
Не менее, чем вода, был заселён и воздух.

Широко раскинув могучие крылья, парили в небе альбатросы, над водой носились буревестники, крикливые чайки ныряли в море за добычей, колонии длинноногих фламинго ещё издали поражали глаз необычной на море красной и розовой окраской.

По вечерам на островах тесно становилось от великого множества собиравшихся на ночевку птиц.
Разноперое население долго галдело и ссорилось из-за мест.

Потом у побережья наступала чуткая тишина.
На этом пустынном море особенно ярко проявлялась необычайная сила жизни, ещё не тронутой человеком.
Корабль Гурма уже целую неделю плыл к югу, следуя вдоль изгибов берега и не удаляясь от него, чтобы быстро найти убежище во время бури.

Часто судно натыкалось на мель, и требовалась усиленная работа всех людей, чтобы его стащить.
И вот тут-то Фаттар, наконец, поймал так долго ускользавший от него случай.

Корабль

Идя под парусом при довольно сильном ветре, корабль с размаху врезался в илистую отмель.

Лорг и Фран, раздевшись, прыгнули за борт и побрели на разведку.

Они узнали, что отмель узкой полосой вдается далеко в море, и обходить её было бы слишком долго.

Решили перетащить судно через мель, как не раз уже делали раньше.
Люди густо облепили судно с бортов и кормы, тащили и толкали его.

Суматохи и тесноты было много, а толку мало: руки срывались со скользких бортов, и корабельщики шлепались в воду.

Особенно путались под ногами рабы со своими длинными, мешавшими всем цепями.

В недобрый для Гурма час ему пришла мысль ускорить дело, и он распорядился, чтобы рабы влезли на судно.

Стоя возле мачты, купец приказал:
— Гребцы, влезьте на палубу и упирайтесь вёслами в дно, а вы, стражи, подталкивайте судно сзади.
При таком порядке корабль пошёл гораздо быстрее, а сердце Фаттара заколотилось так, что, казалось, пробьёт грудную клетку.

Выгоду своего положения сразу поняли и Круммок, и Ковин, и остальные крумины.

Они так усердно налегали на вёсла, что тон-кролы едва поспевали за кораблем.

Некоторые из них отрывались от судна и с хохотом падали в воду.
— Вы, там, на корабле, — весело кричали стражи, — не очень старайтесь, работнички!
— Ничего, ничего, — отзывался хозяин, — быстрее перейдём эту проклятую отмель.
Отмель кончилась внезапно, и судно сразу оказалось на глубине.

Несколько тон-кролов исчезли под водой, выплыли и, гогоча, начали с помощью товарищей выбираться на отмель.
— Подойдите обратно, — сурово приказал Гурм, которому не понравился возбуждённый вид рабов.
— Сейчас, хозяин! — со странной улыбкой ответил Фаттар. — Вот только вложим в уключины вёсла, а то, видишь, они не достают дна.
Гребцы начали быстро вставлять вёсла в гнёзда, и тут Гурм вдруг ясно представил себе всю глубину опасности.

Его с Кнотом окружало восемь сильных рабов.

Не пускаясь больше в разговоры, он размахнулся боевым топором, но могучая рука Фаттара вырвала топор из его руки.

Гурм был схвачен поперёк туловища и полетел в море вниз головой.

Двое задних гребцов обезоружили и сбросили с кормы Кнота.
Ещё не осознав всего происшедшего,

Гурм поплыл к отмели, поддерживая ушибленного при падении Кнота.

Навстречу им спешили Лорг и Фран.
— Туда, туда! — хрипло закричал Гурм, пропуская мимо себя Франа и Лорга и показывая им на корабль.
Лорг и Фран, голые, безоружные, безрассудно устремились к противнику.

На палубе корабля раздался презрительный смех, и несколько стрел засвистели в воздухе.

Одна из них вонзилась в плечо Франу, другая оцарапала щеку Гурма.
С беспощадной ясностью Гурм понял, что все выгоды положения на стороне восставших невольников и им, тон-кролам, грозит смерть.
— Назад, назад! — отчаянно закричал он Лоргу и Франу.
Те повернули.

У Франа еле хватило силы доплыть до отмели, и тут его подхватили товарищи.

Стрелы продолжали лететь.

И, хотя мятежные гребцы оказались не очень искусными стрелками, тон-кролы в страхе побежали.

Скользя, спотыкаясь и падая, они прыгали по илистому дну, стремясь уйти подальше от корабля, который вдруг стал для них смертоносным.

Вслед беглецам неслись насмешливые крики освободившихся рабов.
Когда тон-кролы оказались в безопасности от стрел, они остановились.

Гурм угрюмо слушал громкий и ясный звон, доносившийся с корабля: бывшие невольники разрубали свои цепи.
Один из круминов, стройный, золотоволосый Ковин, широко размахнувшись, хотел зашвырнуть в море ненавистную цепь, но Фаттар успел схватить его за руку.
— Глупец! — с укором воскликнул он. — Бронза нам пригодится, ведь она так дорого стоит.
— Ты прав, мудрый Фаттар! — молодой Ковин низко склонился перед вождём.
Фаттар стал за руль, и три пары гребцов дружно ударили вёслами.
Лагерь среди

Кнот долго махал кулаком вслед уходившему кораблю и изрыгал бессильные проклятия.

Наконец Гурм остановил его.
— Довольно, — мрачно сказал он. — Боги в этот несчастный день отвернулись от нас.

Хотя правильнее винить не богов, а мою собственную глупость… Остаться на судне одному с рабами!..

Я заслужил свою беду, и хватит об этом.

Подумаем о том, как вернуться на родину…
Гурм был человек с несгибаемой волей и железным упорством.

Он не хотел тратить время на бесполезные жалобы и сетования.
Чтобы добраться до берега, предстояло пройти около трёх тысяч шагов по неровному морскому дну, где илистые и песчаные отмели перемежались с глубокими ямами.

Стрелу из плеча Франа выдернули и рану кое-как перевязали обрывком материи, но юноша потерял много крови и лишился сознания.

Его приходилось нести на руках.
Уныло брели тон-кролы по воде;

Франа несли двое, часто сменяя друг друга.

Ушибленного Кнота поддерживал Гурм.

Ямы старались обходить.

Если это не удавалось, один из лучших пловцов брал раненого на спину, а другой поддерживал голову Франа над водой.

Лишь к вечеру измученные, мокрые тон-кролы выбрались наконец на берег.

Здесь они могли отдохнуть и не спеша обсудить своё положение.
На одиннадцать человек осталось девять трёхгранных кинжалов.

Фран и Лорг спустились с корабля разведывать отмель без всякого оружия, а у Гурма и Кнота восставшие отняли топоры, но забыли отобрать кинжалы, скрытые под одеждой.

Но у тон-кролов не было ни одного лука, и, значит, они не могли охотиться.

Лорг, впрочем, сказал, что лук и стрелы он сделает сам.
Нужно было ещё как-то одеть дрожавших от холода Франа и Лорга, и остальные поделились с ними одеждой.
К счастью потерпевших крушение (а их вполне можно так назвать, хотя корабль и не погиб), у Кнота на поясе оказался непромокаемый мешочек с кремнями и трутом.

Удалось развести большой костер, и тон-кролы высушили одежды.

Но дичь добывать было уже поздно, голод с грехом пополам утолили собранными у берега ракушками и крабами.

Ночью караульные посменно поддерживали огонь и присматривали за раненым.

Рана юноши воспалилась,

Фран метался в жару, бредил, просил пить.
Настало утро, а Фран по-прежнему был в бреду.

Суровый Гурм без всякой жалости оставил бы раненого родственника на произвол судьбы, лишь бы побыстрее совершить обратный путь.

Но он понимал, что, поступив так с Франом, пролившим за него кровь, он оттолкнёт от себя и стражей и Лорга, и ему придётся скитаться в чужих краях одному.

И Гурм решил остаться на берегу до выздоровления Франа.
Лорг, услышав об этом, запрыгал от радости, а простодушные тон-кролы начали превозносить доброту Гурма.
Старший из стражей, бывалый Ирт, нашёл для лагеря хорошее место.
В долине, меж невысоких холмов, протекала речка.

Берега её окаймлялись широкими полосами разноцветной гальки, перемешанной с песком.

Там, где полоса галечника расплеснулась во всю ширь,

Ирт и выбрал место для стоянки — посредине между ручьем и лугом.
— Комар держится в траве.

Здесь не так будет надоедать, — коротко объяснил охотник.
За галькой начинался благоуханный луг, густую высокую траву которого никогда не топтала нога человека.

Из травы поднимались головки тысяч и тысяч разнообразных цветов.

Прежде всего бросались в глаза венчики розовых пионов и пурпурных, испещрённых тёмными пятнами царских кудрей; источали нежный аромат тёмно-розовые гвоздики, алые маки и длинные белые кисти медовой кашки; чуть качались по ветру красные колокольчики тюльпанов; высокие стебли трав густо оплетала присосавшаяся к ним повилика с белыми душистыми цветочками.
Кое-где среди луга поднимались рощи стройных гладкоствольных красных дубов, клёнов с вырезными лапчатыми листьями, развесистых мелколистных грабов.

По берегам речушки росли тополи и ивы, склонявшие над водой свои серебристые листья.
Чтобы иметь защиту от солнца, дождя и насекомых,

Ирт предложил построить шалаш.

Все, кроме раненого Франа и высокомерного Гурма, дружно принялись за дело, быстро нарубили несколько десятков тополевых жердей для скатов, положили длинную толстую перекладину в развилки двух основных столбов.

Вооружившись кинжалами, строители отправились к лугу.

Люди чуть не с головой утопали в высоком разнотравье.

Вместо кос засверкали клинки кинжалов, и от века не кошенная трава стала падать зелёными рядами.

Из-под ног выскакивали юркие рыженькие перепелки, пёстрые стрепеты, серые куропатки.

За матками, как пушистые желтые шарики, катились птенчики, бойко шныряя среди высоких стеблей.
Тон-кролы носили скошенную траву к шалашу и по указаниям Ирта укладывали на длинные низкие скаты.

Большую копну навалили у входа, чтобы заложить его на ночь от насекомых.

Внутри шалаш был устлан толстым слоем мягкой травы, и в одном из углов бережно уложили раненого Франа.
Кнот набрал листьев подорожника, нажевал их и мягкую кашицу приложил к ране, чтобы она «вытягивала жар», как выразился кормчий.

Он решил дать больному отвар корней лекарственной травы — валерьяны.

Корешки валерьяны Кнот нашёл довольно быстро, но не было посуды вскипятить воду.
Лорг, рыская по окрестностям, нашёл на холмах несколько прошлогодних плодов дикой тыквы, уже засохших.

Разрубив их пополам и очистив от семян, тон-кролы получили миски.

Конечно, их нельзя было ставить на огонь, но обошлись и без этого.

Набрав в миску воды,

Ирт опустил туда раскалённую в костре крупную гальку, обтёртую пучком травы, и корешки валерьяны.

Приготовленным отваром напоили раненого, и тот впервые за сутки спокойно уснул.
Немало нужно пищи для десятка здоровых желудков, но в этом благодатном краю только слепой или безрукий мог умереть с голоду.

Главную заботу о пропитании взял на себя бывалый охотник и рыболов Ирт.
В прозрачной воде речки, то разливавшейся по широким мелким перекатам, то собиравшейся в глубокие омутки под обрывами, переплетёнными корнями ив и тополей,

Ирт заметил стайки форелей, уносившихся против течения, когда к ним приближался человек.

Покончив с приготовлением лекарств для Франа,

Ирт нарезал у речки несколько охапок гибких таловых прутьев и с помощью товарищей принялся плести два щита длиною в пять-шесть локтей каждый и высотою по два.
Со щитами отправились на рыбную ловлю.

Одним щитом перегородили речку в подходящем мелком месте, а с другим щитом ушли за несколько сот шагов вниз по реке.

Потом направились против течения и держали щит так, чтобы нижний край его касался дна.

Старались как можно больше шуметь: плескались, колотили по воде палками.

Испуганные форели бросались вверх, но там их задерживал прочно укреплённый в дне щит.
Пространство между двумя щитами, длиной в пять-шесть локтей и такой же ширины, превратилось в садок, сплошь заполненный рыбой: там бились тысячи форелей.

Даже сам Ирт поразился успеху своей затеи: в стране тон-кролов не было такого изобилия рыбы.
Рыболовы развеселились.

С громкими криками, схватившись за руки, они заплясали по хрустящей гальке, принялись бороться, а потом, расшалившись, начали наскакивать на Ирта, стараясь ударить его плечом так, чтобы сбить с ног.

Низенький плечистый Ирт, не шелохнувшись, выдерживал удары и вдруг, когда на него налетел нескладный долговязый Отс, мгновенно отскочил в сторону.

Отс упал в воду, в кипящую массу форелей.

Он вынырнул с большой форелью в зубах, вызвав сумасшедший хохот товарищей.
Обрадованные удачей, рыболовы решили наготовить рыбы впрок — на дорогу.

Можно было закоптить её или завялить.
Ирт вспомнил, что видел около моря углубление — нечто вроде высушенного солнцем пруда, на дне которого остались кристаллы соли.

Она оказалась слегка горьковатой, но вполне пригодной для употребления.
Соль в стране тон-кролов ценилась дорого, так как её привозили издалека.

Деловитый Гурм тотчас сообразил, что неплохо было бы ездить на море за даровым товаром.

Его воображению представился новый корабль… нет, два, три корабля, принадлежащие ему,

Гурму, и до бортов наполненные драгоценным грузом, добытым рабами.

В другой раз он уже не будет таким дураком и не позволит невольникам обмануть себя.
Гурм вспомнил о происшедшем с великой злобой.

Хорошо ещё, что Фаттар оказался не таким уж злопамятным.

Ведь что мешало вождю круминов и его людям, сбив цепи, пуститься в погоню за тон-кролами и перестрелять их всех из луков?

Зато если бы ему,

Гурму, удалось захватить в свои руки Фаттара, он казнил бы его страшной казнью…
Через несколько часов близ лагеря протянулись от дерева к дереву верёвки из гибкой и прочной коры мелколиственного кустарника, который тон-кролы называли кожевенным.

На верёвках развешаны были вычищенные и посоленные форели.

Из расставленных на земле тыквенных мисок доносился вкусный запах ухи, сваренной с диким луком и чесноком.

Уху, правда, приходилось хлебать через край, а рыбу доставать пальцами, но это никого не смущало.
На ложе из душистых трав, в безопасности от комаров, ночь провели прекрасно.

Даже Фран, вторично выпивший вечером отвар валерианы, спал спокойно.
Лорг с утра принялся мастерить лук.

Долгая практика показала тон-кролам, что лучшие породы дерева для луков — это вяз, яблоня, орешник.

Вязов и яблонь поблизости не было, но Лорг, когда искал тыквы, видел на холмах кудрявые орешники.

Он срезал несколько длинных ровных палок.

Дома, делая лук, употребляли выдержанное дерево, которое сохло на воздухе, в укрытии от солнца, по крайней мере два-три года.

Теперь, по совету Ирта, мальчик решил подсушить палку на огне.

Вбив два высоких кола с развилками, он положил на них прямую, очищенную от коры орешину, которую выбрал для лука, и развёл под ней небольшой костер.

Несколько часов Лорг терпеливо поддерживал огонь и поворачивал палку.

Наконец она стала значительно легче и твёрже.
И тогда Лорг начал обстругивать заготовку.

К концам палка утончалась, но не настолько, чтобы утратить прочность.

Строгая, мальчик время от времени пробовал упругость лука и думал, из чего бы сделать тетиву.

Из той коры, на которой вялились форели?

Она хоть и крепка, но порвётся при первом же выстреле.

Можно было бы сплести хорошую бечевку из конопли, как это делалось в

Турге, но здесь конопля не росла.

Выход из затруднения нашёл Ирт.

Тон-кролы носили высокие мягкие сапоги из коровьей кожи, а чтобы голенища не сваливались, подвязывали их под коленом прочными сыромятными ремешками.

Из этих ремешков Ирт и свил отличную тетиву.
Лорг с силой натянул лук, спустил тетиву, и она зажужжала почти так же громко, как у его старого лука, оставшегося на корабле.

Мальчик захохотал от удовольствия.

Теперь оставалось наготовить стрел.

Хорошую прямую стрелу сделать трудно, и одному Лоргу пришлось бы заниматься этим слишком долго.

Ему помогли молодые воины: общие интересы требовали, чтобы в их маленьком отряде, затерянном в неведомой глуши, оказался хотя бы один лук.
В дело опять пошли ореховые палки.

Обрезав их до нужной длины, каждую осторожно раскололи на четыре части, подсушили над костром, стараясь, чтоб заготовки не коробились, а потом обстрогали кинжалами.
Пока одни строгали стрелы, другие отправились на морской берег и принесли оттуда множество птичьих перьев.

Ирт выбрал лучшие из них и оснастил стрелы, привязав перья тонкими полосками крепкой коры.

Стрелы, конечно, были недостаточно гладки и прямы, а главное, у них не было бронзовых наконечников.

Но этому горю помочь не смогли: наконечники пришлось сделать из острых камешков, набранных на морском берегу.
Лорг имел теперь лук и дюжину стрел.

Ему не терпелось попробовать новое оружие, но было уже совсем темно, когда работа закончилась, и пробу пришлось отложить до следующего дня.
Лорг просыпался ночью раз десять.

То ему чудилось, что у него украли лук, и он в испуге шарил возле себя рукой, то казалось ему, что давно уже рассвело и пора вставать.
Наконец ночные тревоги кончились, и мальчик первым выскочил из шалаша, разметав закрывавшее вход сено.
На широком пляже был вбит кол, обмотанный травой, и Лорг начал стрелять в цель.

Поначалу дело не клеилось: мальчик ещё не привык к новому луку, да и к стрелам тоже надо было приспособиться.

У каждой стрелы была своя особенность, в зависимости от того, насколько точно она была выстрогана и какими перьями оснащена.

Одна стрела при полёте всегда забирала вправо, другая влево, третья описывала волнообразную линию, а четвёртая легонько подвывала…
До самого полудня упражнялся Лорг, и его с трудом уговорили поесть.
Но вот стрелы стали попадать в цель почти без промаха.

С тремя товарищами Лорг отправился на охоту, и через несколько часов они принесли связку гусей, уток и чёрноголового лебедя.

Правда, три стрелы пропали и притом из числа лучших, но Ирт утешил мальчика:
— Стрел тебе будет сколько угодно.

А вот сделать ещё три-четыре лука необходимо.
Само собой получилось так, что на суше главой отряда стал Ирт, и даже сам суровый Гурм ничего не решался предпринимать без его согласия.

Низенький, сухощавый, но крепкий и жилистый,

Ирт знал множество ремесел, был умелым охотником и рыболовом; он мог сделать силки для кролика и капкан на медведя, мог приманить голосом любую птицу, сплести сети и верши…
Совет, или, вернее, приказ,

Ирта был выполнен беспрекословно.

Через несколько дней у тон-кролов появилось ещё четыре хороших лука, и они наготовили сотни две стрел.

Правда, запаса кожаных шнурков хватило только на две тетивы.
На лугу, в высоких травах, водилось много кроликов, и на них была устроена облава.

Восемь человек образовали на лугу цепь; гикая, свистя и колотя палками по траве, они гнали кроликов на песчаный берег.

Здесь испуганные зверьки становились добычей Лорга и ещё двух стрелков.
Из кроличьих жил были сплетены недостающие тетивы, а шкурки Ирт обработал и, когда они были готовы, сшил из них тёплые, мягкие куртки Франу и Лоргу.

Шил он костяными иголками; нитками служили кроличьи сухожилия.

Однажды охотникам посчастливилось застрелить оленя.

Из его шкуры Ирт сделал Лоргу и Франу сапоги, и теперь они были одеты её хуже других.
Так проходила жизнь тон-кролов в лагере близ морского берега.

Фран быстро поправлялся.

Покой и хорошее питание восстанавливали его силы с каждым днём, и через две недели «лекарь» Кнот решил, что юноша совершенно здоров и может выносить тяготы дальнего пути.

Вверх по

Небольшая цепочка людей потянулась на запад.

Все тон-кролы, кроме Гурма, несли на плечах корзины из тальника с вяленой рыбой и копчёными кроличьими тушками — запас продовольствия на случай нехватки в дороге.
Лорг и Фран, замыкавшие шествие, с грустью оглядывались на покинутый лагерь: им жаль было расставаться с этим чудесным местом.
И ещё спустя много дней, бредя по пояс в воде и грязи или продираясь сквозь глухие, тёмные леса, вспоминали тон-кролы о солнечных полянах, о благоухающих луговых цветах и весёлых дубовых и кленовых рощах, о прохладной речке, куда так приятно было броситься с крутого берега, пугая проворных форелей.

После пяти дней трудного пути тон-кролы вышли на берег Ориста около того места, где река начинала течь на север.
Отсюда путникам достаточно было идти всё время против течения по правому берегу реки, чтобы через двадцать — двадцать пять дней добраться до родного селения.
Гурму пришло в голову, что не худо было бы отобрать у рыбаков лодки: лодки значительно облегчили бы их путешествие.

А рыбаки, конечно, не смогут сопротивляться отряду, вооружённому луками и кинжалами.
Ирт с трудом отговорил Гурма от такого жестокого и безрассудного поступка.

Когда Ирт говорил, что рыбаки умрут с голоду, лишившись единственного средства добывать пропитание,

Гурм только пожимал плечами и презрительно смеялся.

И, лишь когда Ирт стал доказывать, что, захватив лодки,

Гурм навсегда отрежет себе и тон-кролам возможность торговать на нижнем плёсе Ориста, богатый литейщик отказался от своих воинственных замыслов.
Вскоре тон-кролы вступили во владения соседних, не очень дружественно расположенных к ним племён.

Отряду грозила опасность попасть в рабство.
Вот почему тон-кролы спустились к югу от реки на день пешеходного пути и пробирались домой по лесам и горам, минуя деревни.

Но, чтобы и здесь не встретить лесорубов или охотников, они шли по ночам, а на день прятались где-нибудь в пещере или лесной чащобе.

Им очень пригодилась захваченная с морского берега провизия, потому что здесь охотиться и ловить рыбу уже не приходилось.
Добравшись до страны тон-кролов,

Гурм в первом же селении рассказал старейшине о своём несчастье и получил большую лодку.

И вот, наконец, после трёхмесячного отсутствия Гурм снова оказался в

Турге.
Чудеса случаются только

Самолюбивый Гурм открыл подробности своего неудачного путешествия жрецу Влоку и старейшине Ульму.

Но его спутники не молчали, и в тот же день весь

Тург узнал о смелом поступке Фаттара и его соплеменников.

Рабы радовались удаче своих товарищей, но с грустью думали о том, что в другой раз им уже не придётся перехитрить Гурма.
Трудно описать чувства горячего Бирка, когда ему стало известно о беде Гурма.

Бирк был отомщен: жадный богач потерял немалое имущество и лишился лучших рабов.

Но сердце щемила обида при мысли о том, что нельзя осуществить задуманное — отобрать свой корабль, о котором он неотступно мечтал целое лето.
После нескольких тайных совещаний Урт и его друзья выработали план действий.

А тем временем пострадавший, но не павший духом Гурм готовил своё.
Спустя несколько дней после возвращения, поздним вечером, когда село уже спало,

Гурм пришёл в дом Влока.

Жрец сидел возле углей, тлевших в бронзовой жаровне и слабо освещавших его жилище.

Гурм осторожно приблизился.

Долгий разговор вёлся шепотом.

Он закончился так:
— И ты думаешь, отец, что новое чудо не понадобится?
— Будь спокоен, сын мой!

Теперь рыбаки настолько покорны моей воле, что достаточно будет пригрозить им, и они согласятся исполнить любой приказ.

Да, по правде говоря, — жрец скупо улыбнулся уголками губ, — сейчас чудо сотворить было бы невозможно: травы засохли, и в них не хватит сока одурманить рыбу.
— Я надеюсь на тебя, отец!

Ты получишь такие подарки, каких тебе ещё никто не подносил!
— Корабли у тебя будут, почтенный Гурм!
И заговорщики расстались.
* * *
Младшие жрецы разнесли по

Тургу и всем окрестным селам весть, что в полдень следующего дня жрец Влок снова будет говорить с богами.
И в назначенный срок вокруг священного холма опять кишела огромная толпа народа.

В первых рядах виднелись хмурые, решительные лица рыбаков

Турга.
Продержав толпу часа два в мучительном ожидании, торжественная процессия вышла из шатра.

Обведя толпу строгим взглядом,

Влок заговорил:
— Боги отвратили от тон-кролов лицо своё и отдали построенный ими корабль чужеземцам круминам за то, что тон-кролы не были достаточно почтительны к богам.

Но боги станут вновь милостивы, если тон-кролы за предстоящую зиму построят два корабля.

Эти корабли нужны для того, чтобы совершить новое путешествие на Большую Солёную Воду и там принести обильные жертвы разгневанным богам.
В толпе наступило мёртвое молчание.

Его прервал Урт:
— Да позволено мне будет спросить, отец: кто должен строить новые корабли?
— Кто? — удивился жрец. — Понятно, вы, рыбаки: ведь вы достаточно опытны в этом искусстве!
— Так… — многозначительно протянул Урт. — А кто поплывёт на Большую Солёную Воду?
Влок поёжился и ответил неуверенным голосом:
— Поплывёт почтенный Гурм, так как он приобрёл большой опыт плаваниях…
— Опыт?!

Он вернулся без корабля, — заметил Урт при смехе толпы. — Не лучше ли будет, если поплывём мы, рыбаки?
Гнетущая тишина нависла над собранием.

Влок почувствовал, что власть над толпой от него ускользает.

Надо было во что бы то ни стало восстановить её.
— Вы что же, хотите, чтобы боги снова показали знамение? — грозно спросил он, обращая взор к заливу.
Влок был уверен, что его угроза приведёт народ в ужас.

Но ужас охватил его самого, когда послышался смелый голос Урта:
— Да, отец, мы хотели бы ещё раз увидеть знамение!
Урт бил наверняка.

Он знал, что «чудо» не подготовлено, так как рыбаки всю ночь сторожили залив, скрываясь в чаще.
Первый раз в жизни Влок растерялся.

Он знал, что позорно провалится, если потребует от богов дать знамение.

Но огромная толпа выжидала, спокойная, как небо перед грозой, и так же готовая в один миг разразиться молниями гнева.

И жрец пробормотал срывающимся голосом:
— Чудеса совершаются только раз…— И только тогда, когда они как следует подготовлены! — пронёсся яростный крик Бирка, который не мог сдержаться.
Бирк поднял руку, и из чащи выбежали два десятка мальчишек во главе со Стуром.

Они тащили над головами огромные вязанки ядовитых трав, почерневшие от долгого лежания в ямах, вырытых на берегу.
Влок не знал, что в то время, когда его помощники ходили по стране тон-кролов, объявляя о предстоящем собрании, рыбаки

Турга тоже не теряли времени.

Их посланцы тоже побывали повсюду и везде раскрывали подлую проделку жрецов.
Толпа расступилась перед мальчишками.

Они взбежали на холм и высоко подняли свою ношу.
— Смотрите, люди, смотрите! — громко кричал разъярённый Бирк. — Вот она, воля богов, отнявшая у нас корабль, на который мы потратили столько трудов!
Посрамлённые жрецы укрылись в шатре, и народ не решился их тронуть: слишком сильно было уважение к ним, укоренившееся веками.
Но Гурма, попытавшегося улизнуть в суматохе, схватили.

Десятки сильных рук вывели его на холм, и богач был отпущен не прежде, чем поклялся вознаградить Урта и Бирка строительными материалами вдвое против того, что они потратили на свой корабль.

Гурм сдержал своё обещание: он понял, что с народом шутить нельзя.
Десятки рыбаков работали всю зиму, и к весне были готовы два прекрасных корабля.
С рыбаками

Турга на стройке работали бедняки Карвека и других тон-крольских сёл.
Бирк не делал из своего изобретения секрета, он позволял перенимать его всем желающим, и даже рабы Гурма и других богачей могли учиться у него строительному искусству.
Прошло немного лет, и корабли стали строиться по всей стране тон-кролов, и пользовались ими и для рыбной ловли и для торговли.
Торговля с понизовьем стала год от года расширяться.

Начало увеличиваться и население нижнего Ориста; появлялись целые рыбачьи посёлки, на морском берегу селились собиратели соли, менявшие свой ценный товар на другие.

За соль, за пух морских птиц и тюленьи шкуры выменивались у тон-кролов зерно, доски, домашний скот…
О судьбе бывших невольников Гурма, захвативших первый корабль, тон-кролы узнали от проезжих торговцев только через много лет.
Судьба

Вернёмся к Фаттару, оставленному нами в момент его великого торжества.

Свободный, на корабле со свободными гребцами, он держал путь к северу.

Ровно и мерно ударяли вёсла, и с каждым мгновением судно всё дальше и дальше уходило от мели, на краю которой стояли побеждённые, растерянные и униженные тон-кролы.
Первым делом освобождённых невольников было уничтожить изображение бога ветров Лона.

Подозрительно поглядывая на голову идола, крумины рассуждали:
— Бог этот покровитель тон-кролов.

А нам он как бы не навредил за проделку с хозяином.

Вот, если благополучно вернёмся домой, поставим своего бога,

Уркора.

Он поможет нам в случае беды…
Голова Лона была сброшена в морские волны.

Словно нарочно, почти тотчас подул попутный ветер, и крумины радостно решили, что это их бог Уркор, довольный расправой с его соперником, пришёл на помощь своим почитателям.

Матросы быстро подняли парус, и корабль понёсся по морю, оставляя позади пенистый след.
Освободившимся рабам Гурма уже не приходилось опасаться нападения, по крайней мере до тех пор, пока они не столкнутся с сильным врагом.

У них оказалось достаточно вооружения: боевые топоры, кинжалы, вынутые из тайника, оставленные воинами щиты, и копья, и луки с большим запасом стрел.

Защищаясь, крумины могли отбиться от целой сотни нападающих.

Но Фаттар не хотел битв: его целью было в сохранности доставить своему народу захваченную у тон-кролов добычу и в первую очередь прекрасный корабль.
После семидневного пути корабль снова пришёл к северному рукаву Ориста, туда, где он впадал в море.

Крумины с сожалением вошли в реку: море, хотя и страшило их своей дикой, необузданной силой, но в то же время привлекало богатством: обилием рыбы, птицы, зверя, залежами соли на берегах.
Судно пошло вверх по Ористу то на вёслах, то под парусом, когда случался попутный ветер.

Крумины плыли мимо рыбачьих хижин, где вёл торговлю Гурм на пути к морю.

Рыбаки, зоркие и наблюдательные, с удивлением видели, что на корабле стало вдвое меньше экипажа и что люди, ранее прикованные к скамейкам цепями, теперь свободны.

Они догадывались о том, что произошло, но таили свои догадки про себя.

Они знали, что вмешательство в чужие дела не приносит ничего, кроме неприятностей.

Но вот, наконец, достигли и устья Л агата — родной реки круминов, мимо которого они ещё так недавно проплыли.
Лагат катил свои воды с севера, с возвышенностей, и преодолевать его быстрину было труднее, чем тихое течение Ориста в нижнем плёсе.
Здесь начинались поселения соседнего с круминами племени балегов, и Фаттару важно было выяснить, в каких сейчас отношениях балеги и крумины.

Он смело подплыл к первой же балегской деревне с изъявлениями дружбы и с удовольствием узнал, что можно подниматься по реке безопасно, так как между балегами и круминами был мир.
После десяти дней утомительного подъёма по быстрой реке бывшие невольники с чувством неизъяснимой радости увидели родную страну.
Фаттар принёс духу Лагата богатые жертвы и лишь после этого ступил на родной берег.
Возвращение Фаттара и его товарищей во многом изменило дальнейшую жизнь круминов.

Ведь крумины плавали на долблёных лодках, к бортам которых прибивались доски.

Начать строить корабли такие же, как тот, которым овладел Фаттар, означало для круминов быстро продвинуться в своём развитии.
Через несколько лет вниз по Лагату и дальше по Ористу до моря пошли торговые суда круминов, построенные Фаттаром и его товарищами по образцу захваченного корабля.

А от круминов переняли искусство кораблестроения и балеги и жители понизовья.
Поначалу трудно было с плотничными орудиями.

Фаттар выполнил своё намерение и перековал цепи на ножи и топоры, однако инструментов не хватало для всех, пожелавших стать строителями кораблей.
До того, как крумины начали производить бронзу, прошли многие годы.

В их стране не было ни бронзовой, ни оловянной руды, и за ними приходилось совершать далёкие путешествия.

Медную руду можно было покупать у тон-кролов и перевозить её водным путём по Лагату и Ористу.

Но оловянная руда добывалась только в стране утранов, а до неё насчитывалось шестьдесят—семьдесят дней пешеходного пути.
К счастью, и тут нашлась удобная водная дорога.

К западу от Лагата протекала большая река Истан, приток Ориста, как и Лагат.

Верховья Лагата и Истана отстояли друг от друга всего на шесть-семь дней пешеходного пути.

Крумины стали строить корабли в верховьях Истана, спускались в Орист выше Ворот смерти и оттуда, следуя вверх по Большой реке, добирались до страны утранов.
Фаттар дожил до того счастливого дня, когда на его глазах Круммок и Ковин, сделавшиеся искусными мастерами, выпустили первую плавку бронзы из построенной ими печи.

Ь

Я
А

Х

А
От бронзы к

Шли века за веками.

Забылись имена кораблестроителей Бирка и Урта и вождя круминов Фаттара.

Забылось и то, что они сделали для развития своих племён.

Человечество медленным и трудным, но верным путём продвигалось по пути к культуре.
Менялась историческая карта

Восточной Европы.

Пора открыть вам, юные читатели, что действие наших первых рассказов происходило именно там.

Нак, хромой

Ту, рыбак Бирк и другие герои жили на берегах Дуная, который сначала носил имена

Тала и Ориста, а в ту эпоху, о которой пойдёт речь в новом рассказе, стал называться Истром.

Лагат — это современный Прут,

Истан — Тисса, а Большая Солёная Вода — конечно,

Чёрное море,

Понт Эвксинский древних греков.
Богатые области Северного и Западного Причерноморья привлекали к себе всё новые и новые народы, то выходившие из огромных равнин Азии, то спускавшиеся с неприветливого севера Европы, то являвшиеся с запада.
В первой половине первого тысячелетия до нашей эры, приблизительно через тысячу лет после событий, описанных в предыдущем рассказе, область Истра заселяли многочисленные племена, известные под общим названием фракийцев.
Много путешествовавший и много видавший на своём веку древнегреческий историк Геродот сказал о них, что они были бы сильнее всех народов, если бы их отдельные племена не враждовали между собой.

А племён этих насчитывалось до пятидесяти: одрисы, даки, геты, бастарны и многие другие.
К востоку соседями фракийцев были скифы, жители Северного Причерноморья.

Скифы тоже разделялись на многие племена, не очень дружно жившие между собой.

Часть скифов вела кочевой образ жизни, занимаясь скотоводством, другие возделывали землю.
К югу от фракийцев, в самой южной части полуострова, ныне называемого Балканским, жили многочисленные племена греков, именовавших себя эллинами.

Эллины пришли на юг Балканского полуострова очень давно, и уже за две тысячи лет до нашей эры создали там высокую культуру.

Из всех европейских народов у эллинов у первых возникли науки и искусства: геометрия, астрономия, литература, живопись, скульптура, музыка… Недаром учёные называют большой период в истории Европы эллинистическим.
К тому времени, о котором здесь пойдёт речь, скифы, фракийцы, эллины и другие народы Южной Европы давно уже вступили в железный век, сменивший бронзовый век в истории человечества.

Это не нужно понимать так, что люди совершенно выкинули бронзу из своего обихода, забыли о ней.

Бронзу стали употреблять преимущественно для украшений, из неё отливали красивые сосуды, воинские шлемы — все те вещи, которые тогда ещё не умели делать из железа.
А железо шло на оружие — мечи, кинжалы, наконечники копий и стрел, и для выделки орудий — топоров, пил, железных лемехов для сох, заступов…
Железо — прочный металл.

Железную руду можно найти почти всюду в озёрах, болотах, на лугах.

Руда эта плохого качества, и теперь её не добывают, но древние мастера умели выплавлять из неё железо.
Железными топорами люди вырубили значительную часть огромных лесов, покрывавших почти всю древнюю Европу.

Сохами с железными лемехами земледельцы поднимали под пашни площади, освобождённые от лесов, разрабатывали луга с плотной травянистой почвой.

В бронзовом веке немыслимо было так широко заниматься земледелием.
С помощью железных орудий стало легче добывать пищу.

Население увеличивалось, возникали новые деревни и многолюдные города.
Пользуясь стальными топорами и пилами, люди проще, чем раньше получали доски и брусья, а ведь доски и брусья были главным и почти единственным материалом для постройки кораблей.
Из предыдущего рассказа вы узнали, как люди впервые поплыли по морю, как они боялись удаляться от морского берега и уходить от устья реки, по которой вышли в море.
Но постепенно морские плавания становились все более далекими, увеличивались размеры судов.

Они могли поднимать больше груза.

Одного ряда гребцов у каждого борта не хватало, они не могли двигать судно.

Куда посадить второй ряд гребцов?

Позади первого?

Не хватит места для вёсел, люди будут мешать друг другу.

Строители кораблей додумались: они поместили второй ряд гребцов над первым, а для этого воздвигли вторую палубу.

Гребцы нижней палубы уже не видели над собой неба, над ними поднимался глухой потолок, а вёсла просовывались сквозь отверстия бортов, так называемые порты.
Потом появились трёхпалубные суда; по-гречески они назывались триерами.

Двадцать пять — тридцать гребцов сидели на длинных скамьях каждого яруса у правого и левого бортов.

Вёсла гребцов второй палубы были длиннее вёсел первой палубы.

Особенно же длинны и тяжелы были вёсла у гребцов самой верхней палубы, ведь они опускались в воду с порядочной высоты.
Триеры были по преимуществу военными кораблями; в их экипаж, помимо гребцов и надсмотрщиков, входили и воины.

На верхней палубе триеры помещались камнеметные орудия, а нос судна снабжался острым тараном, которым можно было пробить борт неприятельского корабля.
Особенно важны были морские сообщения для эллинов.

И это не удивительно.

Посмотри на карту южной части Балканского полуострова, западного берега Малой Азии и заключённого между ними Эгейского моря.

Материковые берега необычайно изрезаны массой полуостровов, глубоких заливов, удобных гаваней.

А море покрыто сотнями больших и малых островов, часто настолько близких один к другому, что переезд по морю лёгок и удобен, иногда его можно совершить на лодке.

А по сухопутью эллины не любили ездить.

У них было мало хороших сухопутных дорог.
Древние греки стали мореплавателями очень давно, с незапамятных времён, и даже самые старинные их предания и легенды рассказывают об отважных мореходах, о длинных морских плаваниях.

В этих легендах много преувеличений и небылиц, но первые мореходы встречались с действительными опасностями.

В

Одиссее» повествуется о страшных чудовищах Сцилле и Харибде, которые будто бы поглощали моряков, появлявшихся поблизости от них.

На самом же деле это были опасные водовороты между скалами.

Другая легенда уверяла, что вход в Понт Эвксинский заграждали две скалы; они сталкивались одна с другой, лишь только между ними появлялся корабль, и разбивали его в щепки.
Страшные рассказы не пугали отважных мореплавателей; оставляя родные берега, они смело пускались в дальние путешествия.
Древние греки первыми доказали, что моря и океаны не разделяют страны, лежащие на их берегах, а, наоборот, соединяют.
Действие нашего третьего рассказа начинается в 512 году до нашей эры, около двух с половиной тысяч лет назад.
Любимец Эола— И ты уверяешь, почтенный Хрисостом, что

Артемида-охотница» действительно побывала в Аттике?
— Да, уважаемый Антиох!
— Новое судно Демарата совершило путь туда и обратно за краткий срок в шестьдесят дней, тогда как на такое путешествие корабли обычно затрачивают пять-шесть месяцев?
— Это неоспоримо, уважаемый Антиох!
— Не могу согласиться с тобой, почтенный друг!

Навклер

Навклерами назывались капитаны собственных кораблей.] Демарат обманывает всех.

Сделав полдороги, он доплыл только до Сигея, распродал там свой груз и вернулся.
— Но он привёз товары, которые можно приобрести только в Афинах!»
— Перекупил в Сигее!
— А письмо?

Запечатанное письмо от моего друга Феофраста, в котором говорится о делах, известных только ему и мне?..
— В таком случае остаётся лишь предположить, что Демарат — любимец богов и может совершать то, что недоступно другим.
— Или что он… Но неприлично уважаемым людям строить пустые предположения…
Этот разговор вели меж собой два пожилых купца в порту греческого города Ольвии.
Не только Антиох и Хрисостом, но и все другие ольвиополиты удивились неожиданному появлению

Артемиды-охотницы», которая всего лишь два месяца назад, ранней весной, отправилась в далёкий путь, в Аттику.

Разговоры о необычайной быстроте

Артемиды» шли среди купцов, землевладельцев, собственников кораблей, ремесленников и даже среди рабов, составлявших большинство городского населения.
На берегу толпилось множество любопытных, глазевших на судно навклера Демарата.
По внешнему виду

Артемида-охотница» мало отличалась от других кораблей, стоявших на рейде Ольвии.

Правда, её корпус был длиннее и ширина его меньше, чем у других судов, и это придавало ему больше изящества.

В соревновании с другими кораблями

Артемида», лучше разрезавшая воду, должна была выигрывать в быстроте, но не до такой же степени!
Нос

Артемиды-охотницы» был украшен искусно вырезанным из дуба изображением богини, которой посвящено было судно и которая считалась его покровительницей.

На корме было рулевое устройство.

При помощи его кормчий направлял бег судна по воде.

Под палубой находился вместительный трюм для товаров, а в палубных надстройках помещались капитан и команда — три десятка матросов.

Высокая мачта корабля могла нести парус больший, чем у других торговых судов.

Но и это, по отзыву знающих моряков, не могло объяснить необычайную краткость рейса

Артемиды».
Чем же всё-таки объяснялась удивительная быстрота, с которой Демарат провёл своё судно в дальние Афины и обратно?

Уж не волшебство ли тут замешалось?
Вероятно, такого мнения был и верховный жрец Ольвии Гелон, потому что от него на судно явился храмовый прислужник и передал навклеру приказ — немедленно явиться к Гелону.
Демарат, невысокий, худощавый, с курчавой бородкой и смеющимися чёрными глазами, не удивился приглашению.

От своих матросов, побывавших на берегу, он уже знал, какие слухи ходят о нём по городу.

Навклер собрался быстро.

С ним отправились три тяжело нагруженных человека из экипажа судна.

Выйдя на набережную,

Демарат и его люди пошли к городским воротам.
Ольвия была расположена на правом берегу лимана, образованного рекой Гипанис

Гипанис — теперешний Буг.] при её впадении в Понт Эвксинский.

История Ольвии в те времена насчитывала менее сотни лет.
Южная часть Балканского полуострова была невелика.

Многочисленные греческие племена жили в этой стране, население её постоянно возрастало, и многим эллинам приходилось покидать родину и искать пристанища на чужбине.
Мореплаватели-эллины основывали новые города исключительно на морских берегах.

Города эти назывались колониями.

Первые греческие колонии появились на западном берегу Малой Азии; одной из самых важных колоний был Милет.
Сделавшись большим цветущим городом,

Милет сам стал отправлять колонистов на дальние берега Понта Эвксинского.

Колонией Милета была и Ольвия, возникшая в начале VI века до нашей эры.

К тому времени, когда начинается наш рассказ,

Ольвия тоже сделалась богатым рабовладельческим городом-республикой.
Что такое город-республика?
На берегах Понта Эвксинского эллинские города далеко отстояли друг от друга, и их окружали области с чуждым, часто враждебным фракийским или скифским населением.

Только постоянными междоусобиями фракийцев и скифов можно объяснить, что грекам удавалось захватывать кусочки берега и там основывать свои колонии, возводить укреплённые города.
Древнегреческий писатель Платон сравнивал эллинские колонии на Понте Эвксинском с лягушками, сидящими на берегу пруда.

Он был совершенно прав.

Лягушка занимает только тот клочок земли, на котором сидит.

Так и греческие колонии владели лишь тем участком берега, который был заключён в городских стенах.

И вот такая колония, состоявшая всего из одного города, была в то же время и государством.

В городе-республике были свои законы, своё правительство и войско, чеканилась своя монета…
Конечно, самую тесную связь каждая колония держала со своей метрополией, то есть с тем городом, откуда когда-то приехали предки колонистов.
Для ольвиополитов метрополией был Милет; милетцы пользовались в Ольвии теми же правами, что и коренные граждане.
Не следует, однако, думать, что жители колоний вели торговлю только со своими метрополиями.

Торговля была свободной со всеми государствами.

Ольвиополит Демарат покупал и продавал свои товары и в Милете, и в Самосе, и в Коринфе, и во многих других портах.

Последний его рейс, возбудивший так много толков, был совершён в столицу Аттики — Афины.
Вернёмся к Демарату, который уже миновал ворота в высокой каменной стене, окружавшей Ольвию.

Пройдя по улицам мимо красивых купеческих домов, он подошёл к величественному храму, посвящённому отцу богов Зевсу.
Секретными ходами прислужник провёл Демарата и его матросов и небольшое, богато убранное помещение за святилищем, где ждал его жрец Гелон.
Прошли те времена, когда жрецы, подобно Влоку, обвивали вокруг шеи ядовитых змей и обвешивались амулетами.

Теперь этого не требовалось.

Религия прочно укоренилась в людском сознании, и в каждой стране жрецы были самыми почитаемыми людьми.
Гелон в длинной белой хламиде и золотом обруче, стягивавшем его седые волосы, держался очень важно, глядел сурово, как и подобало его высокому званию.

Демарат склонился перед жрецом в низком поклоне, матросы простёрлись на полу.

Навклер сделал им знак; оставив свою ношу, матросы вышли.
— Высокочтимый Гелон, любимый служитель богов, — заговорил Демарат. — Тебе, конечно, известно, что моё новое судно плавает по морям лишь второй год.

Построил его мой двоюродный брат Тиманф, лучший кораблестроитель в Пирее.

В прошлом году, испытывая мореходные качества судна, я плавал в Эгейском море, лишь на зимнюю стоянку привёл

Артемиду» в Ольвию.

Совершённый мною в этом году первый дальний рейс в Аттику и обратно показал мне и Тиманфу, сколь благосклонны боги к нашему общему детищу.

Желая возблагодарить богов за их великие милости, я осмеливаюсь от лица моего и Тиманфа принести скромные дары к алтарю твоего храма, хотя мы с братом и сознаём всё наше ничтожество…
Суровое лицо Гелона смягчилось.
— Боги снисходительны к тем смертным, которые чтят их.

Они принимают и скромные дары, если их подносят от чистого сердца.
— Ты, мудрый Гелон, которому открыты мысли людей, можешь не сомневаться в чистоте наших намерений.

Вот что я привёз к алтарю Зевса из Аттики.
Демарат ловко развернул перед жрецом свёртки дорогих тканей; он высыпал из костяной шкатулки горсть жемчужин, глухо стукнувших о полированную крышку стола.

Широким жестом навклер показал на две большие амфоры, принесённые его людьми.
— Вот это старое вино, лучшее из виноградников Аттики, мы просим принять для возлияний богам.
Лёгкая краска удовольствия покрыла худые, впалые щеки Гелона: давно уже не получал он таких щедрых подарков.
Голос жреца был очень мягким, когда он заговорил:
— Странные слухи ходят по городу, сын мой, о том, будто твой корабль совершил своё плавание в Афины слишком быстро, и это наводит людей на нехорошие мысли… Демарат смело возразил:
— Но тебе, отец, читающему в сердцах людей, известно, можно ли заподозрить в дурных поступках меня, столь чтящего богов и их служителей?
Жрец поспешно ответил:
— О нет, сын мой, против тебя нельзя выдвинуть никаких обвинений.

Мне совершенно ясно, что бог Эол, умилостивленный твоими обильными жертвами, был к тебе благосклонен и наполнял твой парус попутным ветром…
Демарат подхватил, слегка улыбаясь:
— Всё так и было, как говорит твоя мудрость!

Наш корабль от самой Ольвии и до Аттики мчался на крыльях ветра.

Это было так необычайно, что мои матросы, бывалые люди, в страхе говорили:

Трудно нам придётся на обратном пути: нас не пустит противный ветер!» Но что же ты думаешь, святой отец?

Когда мы покончили торговые дела в Афинах и двинулись обратно на родину, принеся подобающие жертвы богам, ветер переменился и снова стал для нас попутным.
Жрец, слушая, качал головой:
— Так, так, сын мой!

Ты можешь не обращать внимания на глупые слухи.

Я сам… да, сам буду молиться богам, чтобы они и в следующем твоём плавании были так же милостивы к тебе…
— И если они будут так же милостивы, то снова получат не худшее воздаяние. — Демарат показал на подарки.
— Скоро ли ты отплывёшь, почтенный Демарат? — поинтересовался Гелон.
— Думаю, дней через десять — двенадцать, как только окончу торговые дела.

Не люблю засиживаться в портах.

Я сын моря!
— Так иди же с миром, и да сопутствует тебе милость всемогущих богов!
Демарат вышел довольный: он знал, что власть жрецов надёжно защитит его от любых обвинений.

Теперь, чем чаще станет он совершать рейсы, тем больше подарков достанется от него Гелону, и в глазах жреца любая скорость

Артемиды» будет оправдана.
По приказу Гелона жрецы и храмовые прислужники вступали в разговоры на рынках и в порту и всюду доказывали, что в быстром переходе

Артемиды» из Ольвии в Афины и обратно нет ничего необычайного, потому что навклер Демарат — любимец Эола.

Не все верили этому объяснению.

Владелец нескольких кораблей Хрисостом приказал своему домоправителю Менодору выведать тайну

Артемиды» у членов её экипажа.

Менодор, встретив матроса Каллимаха, зазвал его к себе и выставил угощение.

Когда Каллимах выпил достаточное количество хиосского вина, домоправитель осторожно приступил к расспросам.
— А, ты хочешь узнать нашу тайну? — пьяно усмехнулся матрос. — Изволь, расскажу.

Вот как это было…

Менодор навострил уши.) Доплыли это мы, значит, до Сигея, стали вечером на якорь и после тяжёлой работы все уснули мёртвым сном.

Просыпаемся, смотрим на берег и глазам своим не верим — Пирей.

Пирéй — посёлок на морском берегу близ Афин.] Протёрли мы глаза, выпили для просветления мозгов по чаше вина, как сейчас мы с тобой, — оказывается, мы действительно в афинской гавани!
Менодор принуждённо рассмеялся:
— Да ты мастер басни сплетать, приятель!
— Не веришь? — ухмыльнулся матрос. — Ну, слушай, вот тебе истинная правда.

Наш капитан — великий искусник.

Он велел нам наловить дельфинов, сделал для них упряжки и…
Менодор в негодовании выпроводил матроса.

Уходя,

Каллимах насмешливо бросил:
— Зелен ты ещё, молодец, со старым матросом тягаться!
Так же безуспешно окончились попытки других ольвиополитов выведать от членов экипажа

Артемиды» их секрет.
Был у странного судна и другой секрет.

Владелец

Артемиды» закупал оружие: мечи, кинжалы, наконечники для копий, щиты.

Ольвийские оружейники были очень довольны.

Демарат скупил у них все запасы и, что было самое важное, не придирался к качеству товара.

Он забирал даже заваль, которая скопилась у оружейников за многие годы.
На вопрос, куда предназначается столько оружия, навклер не давал ответа.

Но за это купцы на него не обижались: каждый торговый человек имеет свои маленькие тайны.

Они понимали, что Демарат хорошо заработает на этом товаре и сочувствовали ему: ведь он и им дал хорошо заработать.
В назначенный срок судно Демарата покинуло Ольвию, а две тайны

Артемиды-охотницы» так и остались нераскрытыми.
Но читатель сейчас узнает, для кого и зачем навклер Демарат приобрёл так много оружия, увязанного в аккуратные пачки и запрятанного на дне трюма под грудами кож и мешками зерна.
В то время, когда начинается наш рассказ,

Афинским государством, или Аттикой, правил Гиппий, сын Писистрата, первого афинского тирана.

В эпоху, о которой идёт речь, тиранами в Греции назывались правители, насильственно захватившие власть в стране при поддержке определённой группы населения.

Впоследствии слово «тиран» приобрело иной смысл и стало обозначать изверга, мучителя.] Власть над Афинами перешла к Гиппию и его брату Гиппарху после смерти отца в 527 году до нашей эры.

В 514 году Гиппарх был убит заговорщиками, и Гиппий остался единоличным правителем страны.
Народ Аттики, демос, как называли его греки, не хотел оставаться под владычеством тирана, он боролся за демократию, за народное правление.

Надо только сказать, что у эллинов под словом «демос» подразумевался не весь народ, а «свободные граждане».

Рабы и вольноотпущенники, то есть рабы, отпущенные на волю, не были демосом.

Демос составляли мелкие землевладельцы, ремесленники, небогатые торговцы.
Наиболее сплочённой частью аттического населения были паралии.
Паралиями назывались обитатели прибрежной полосы Аттики: мореходы, рыболовы, кораблестроители, ремесленники, свивавшие верёвки для снастей и ткавшие материю для парусов, — словом, люди всяких занятий, так или иначе связанных с морем.

Паралии жили в Пирее.

Фалере и других гаванях Аттики.

Они-то и готовили восстание против Гиппия.
Власть тирана, казавшаяся сильной, в сущности была не очень прочна, она держалась исключительно на мечах и копьях сравнительно немногочисленных наёмников.

Если бы восставшим паралиям удалось неожиданно ворваться в Афины, то весь демос столицы поднялся бы против ненавистного тирана и тиран был бы свергнут.
Во главе заговорщиков стоял пирейский кораблестроитель Тиманф, двоюродный брат Демарата.

И это по поручению Тиманфа, на деньги, собранные паралиями, навклер закупил оружие в Ольвии и вёз его в Аттику.
А теперь, узнав эту важную тайну Демарата, посмотрим, что делалось в это время в Аттике.
Цена

На пологом склоне долины, затерянной среди гор, в густой дубовой роще расположилась группа людей.

По их взволнованным лицам, по тихим словам, которыми они изредка обменивались между собой, тайный наблюдатель легко догадался бы, что эти люди от кого-то скрываются и боятся погони.

Кто они были?
Среди паралиев нашёлся предатель — богатый торговец парусиной Горгий.

Прельщаемый возможностью получить громадную награду,

Горгий раскрыл тирану тайну восстания, которое должно было осуществиться в конце гекатомбеона.

Гекатомбеóн (греч.) по нашему календарю соответствовал второй половине июля и первой половине августа.] Перечисляя имена руководителей, предатель в первую очередь указал на Тиманфа, любимца и избранника паралиев, которому они доверили честь стать вождём в народной борьбе с тираном.
И Тиманф со своей семьёй и его ближайшие друзья скрывались в уединённой долине, ожидая ночи, чтобы продолжать дальнейший путь.

Как же случилось, что они ускользнули из рук тирана, который готовил им жестокую казнь?

За это спасённые были обязаны вечной благодарностью Баллуру.
Если бы не существовало десяти столетий, отделявших вождя круминов Фаттара от скифа Баллура, беглого раба из охраны Гиппия, если бы можно было поставить их рядом, то зритель изумился бы сходству между ними.

Тот же громадный рост, та же ширина плеч и сила мускулов, те же черты лица, точно у братьев-близнецов.

Только у Фаттара волосы были чёрные и длинные, а у Баллура — белокурые, коротко остриженные.
Это исключительное сходство объяснялось, однако, просто.

Когда скифы из пустынь Азии явились в причерноморские степи, они покорили племя круминов, и побеждённые смешались с победителями.

Скиф-кочевник женился на девушке из рода Фаттара.

Через тысячелетие причудница природа воспроизвела в облике Баллура облик его отдалённого предка Фаттара.
Баллуру было около сорока лет.

Взятый в плен в битве с фракийцами лет десять назад и перепродаваемый из рук в руки, он попал, наконец, в Афины и был куплен в личную охрану Гиппия, состоявшую из скифов.

Знакомство Баллура с Тиманфом состоялось так.

В свободные от дежурства часы скиф любил ходить в Пирей и купаться в бухте.

Ласковый плеск эгейских волн, легко набегавших на берег, напоминал скифу шум других вод — вод родного Понта Эвксинского.

С каким восторгом понёсся бы Баллур на родину, к тоскующим жене и сыну, но далека была родина!

На пути к ней лежали враждебные страны и обширные моря…
Однажды Баллур спускался к бухте ранним утром.

Вокруг было ещё пустынно, и только весёлая стайка мальчишек оживляла побережье.
Баллур шёл, задумчиво склонив голову, как вдруг беззаботное щебетание ребят сменилось криками тревоги и ужаса.
Скиф поднял голову: один из детей вдруг захлебнулся и начал тонуть.
В несколько прыжков Баллур был у берега и, не раздеваясь, бросился в воду.

Он вынес из воды чёрноглазого, кудрявого ребёнка, почти потерявшего сознание от страха.
— Чей это? — спросил Баллур у мальчишек: за годы плена он научился хорошо говорить по-гречески.
— Это Тиманфа… Кораблестроителя Тиманфа сын… Вон там он живёт, недалеко от берега, — перебивая друг друга, закричали ребята.
— Показывайте дорогу.
В одежде, с которой ещё струилась вода,

Баллур внёс спасённого мальчугана в дом Тиманфа.

Тиманф, жена его Эвротея, старший сын Периандр суетились вокруг могучего скифа, предлагали ему другую одежду, пока высохнет его собственная, подносили кубки с вином…
С тех пор началась тесная дружба Баллура с семьёй Тиманфа.

Скиф полюбил Филиппа, весёлая болтовня которого напоминала Баллуру о покинутом сыне.

А мальчик крепко привязался к своему спасителю, который никогда не приходил в дом Тиманфа без игрушек: то приносил маленький лук и стрелы, то меч, выстроганный из крепкого дерева, то искусно сплетённую клетку для птиц… Баллур знал о готовящемся восстании паралиев.

Свержение тирана Гиппия и ему сулило свободу.
По счастливой случайности,

Баллур нёс внутреннюю охрану во дворце Гиппия как раз в тот вечер, когда предатель Горгий явился с доносом к тирану.
Скиф знал Горгия как одного из самых пылких заговорщиков.

Его неожиданное появление в неурочный час навело Баллура на страшное подозрение.

Рискуя жизнью, он подкрался к занавесу, отделявшему тот покой, где тиран принял Горгия, и стал подслушивать.
Рассыпав многочисленные уверения в преданности Гиппию, доносчик раскрыл тайну готовящегося восстания паралиев.
— Кто возглавляет заговор? — гневно спросил тиран.
— Высокий и могущественный повелитель, во главе его стоит кораблестроитель Тиманф…— Тиманф! — Тиран побагровел от ярости. — Я знаю это имя!

Это любимец паралиев, которого они громко приветствовали в моём присутствии, в то время как для меня,

Гиппия, сына божественного Писистрата, у них не нашлось ни одного хвалебного возгласа!..

Но я раздавлю своей пятой голову этой змеи!

Тиманф погибнет мучительной смертью!

Кто его сообщники?
— Их много, божественный Гиппий, я могу назвать десятки и сотни заговорщиков.

Главные помощники Тиманфа — Феаген,

Гелланик и Андротион.
— Феаген,

Гелланик и Андротион… Я запечатлею в сердце эти презренные имена!

А остальными не хочу отягощать свою память.

Занеси их в список, вручи список мне, и награда твоя будет велика!

Завтра, едва наступит рассвет, все эти собаки, осмелившиеся посягнуть на мою власть, будут в тюрьме и выйдут из неё только на гибель…
Всё клокотало в груди Баллура, когда он слушал этот разговор.

Что сделать, как спасти друзей?
Ворваться в соседний покой и пронзить кинжалом грудь тирана?

Но скифский обычай, свято хранимый Баллуром на чужбине, требовал уважать жизнь человека, под чьим кровом находишься, чей хлеб ешь… Правда, под этот кров скиф попал против своей воли, но всё равно убийство хозяина в глазах Баллура было таким же предательством, как предательство презренного Горгия.

Поразить из-за угла человека, который доверил тебе охрану своей безопасности?!.

Нет,

Баллур поступит по-другому, он сам сполна заплатит доносчику цену предательства.
Едва эти мысли промелькнули в голове скифа, как по другую сторону занавеса прозвучали слова:
— Иди и возвращайся быстрее, я буду ждать тебя!
Баллур едва успел перебежать зал и стать у выхода в спокойной позе стража, как из покоев Гиппия вышел Горгий:
— Скажи, почтенный страж, где здесь найти письменные принадлежности?
Скиф, скрывая ярость, ответил:
— Иди за мной, я отведу тебя к дворцовому писцу, там найдёшь всё, что тебе нужно.
Баллур повёл Горгия через длинный ряд слабо освещённых покоев, где редко попадались придворные тирана или воины-скифы из его личной охраны.
Заведя предателя в пустую уединённую комнату,

Баллур воскликнул:
— Вот твоя награда, предатель!
Великан сжал горло доносчика, и Горгий свалился мёртвым.

Спрятав его труп в нише окна, скиф покинул дворец тайным ходом, известным лишь воинам охраны.

Теперь только быстрота могла спасти вождей восстания.
Пройдёт немного времени, и Горгия начнут искать.

Его труп, без сомнения, найдут, исчезновение Баллура будет замечено.

Сопоставив эти факты, тиран поймёт, кто и с какой целью задушил Горгия, и не станет ждать утра, чтобы схватить тех, кого успел назвать предатель.

В поисках

Баллур проскочил сквозь городские ворота в тот момент, когда их уже закрывали, и побежал по каменистой дороге.

От Афин до Пирея расстояние невелико, около сорока

Немного больше 6 километров.] Быстроногий воин одолел его за полчаса и стремительно ворвался в дом Тиманфа.
При слабом свете лампады, заправленной оливковым маслом,

Тиманф и его друзья Гелланик,

Андротион и Феаген обсуждали план восстания.
— Друзья, измена! — вскричал взволнованный, запыхавшийся Баллур. — Вас предал Горгий!
— Памфил был прав, когда предостерегал нас от этой гадины, — пробормотал потрясённый Тиманф, чернобородый человек среднего роста с красивым строгим лицом. — Но не время для сожалений.

Кого назвал предатель?
— Пока только вас, здесь находящихся…
— Но он может назвать и других, — воскликнул молодой широкоплечий и стройный Феаген, рыбак.
— Он больше никого не назовёт, — мрачно отозвался скиф, сжав вместе огромные ладони.
— Ты убил его?
Баллур утвердительно кивнул головой.
— Хвала богам!

Значит, опасность грозит лишь нам?
— Да!

Но опасность страшная, надо бежать немедленно, потому что сюда вот-вот явятся враги!
Начались поспешные сборы.

Забирали продовольствие, одежду, деньги, какие имелись в доме… Тиманф дал важное поручение шестнадцатилетнему Периандру:
— Беги, сын мой, к Памфилу, расскажи ему, что случилось.

Пусть он предупредит всех друзей.

От Памфила сюда не возвращайся, а приходи прямо на берег, где стоит наша лодка…
Эфеб,

Эфéбами древние греки называли юношей до восемнадцати — двадцати лет.] гордый важным поручением, немедленно отправился выполнять его.

Остальные, закончив приготовления, также покинули дом.

Тиманф вышел последним и оглянулся с грустью на жилище отцов: он знал, что утром здесь не останется камня на камне…
Перед Тиманфом шла печальная Эвротея, ведя за руку маленького Филиппа.
Уверенный в том, что если он сам ускользнёт, то месть тирана падёт на его семью,

Тиманф решил взять жену и детей с собой.

Гелланик,

Андротион и Феаген не были женаты, им нужно было позаботиться только о собственной безопасности.
К маленькой группе беглецов примкнул и Баллур.

Своим отважным поступком он отрезал себе возвращение во дворец тирана, и — отныне его судьба была связана с судьбой Тиманфа.
Скрывая оружие под складками одежды, беглецы прошли к причалу.
— Лодка Тиманфа! — воскликнул горячий Феаген. — Вот она, поплывём на Саламин или

Саламúн и Эгúна — острова, лежавшие невдалеке от побережья Аттики.]
— Нет, — сказал Тиманф. — Завтра флот тирана обыщет всё море, все близлежащие острова… Сейчас наше спасение в горах!

Позднее, когда ослабеет бдительность наёмников Гиппия, когда вернётся из Ольвии Демарат, тогда мы доверим свою жизнь морю, но не теперь…
Согласившись с Тиманфом, решили бежать в горы.

Явился Периандр: он выполнил приказ отца.

Сели в лодку, поплыли вдоль берега и за несколько стадиев от посёлка высадились на пустынном берегу.

Оставив Афины справа, беглецы пошли через обширную оливковую рощу.
Шли всю ночь.

К рассвету Эвротея уже еле брела, опираясь на руку мужа.

На все предложения отдохнуть она отвечала отказом: останавливаться, пока не найдено более или менее надёжное убежище, было опасно.

Только в глухой долине, среди дубравы, опустилась на землю эта сильная духом женщина.

Нуждались в длительном отдыхе и остальные путники.

Лишь Тиманф и Баллур целый день так и не сомкнули глаз, чутко прислушиваясь ко всякому шороху.
К вечеру, собравшись тесным кружком, принялись за трапезу.

Поели холодной рыбы и плодов, выпили виноградного вина из меха, принесённого молодым Феагеном, и тронулись в путь — искать надёжное убежище.
Покинув долину, опять шли целую ночь, стараясь оставить между собой и возможными преследователями как можно большее расстояние.

Перед рассветом беглецы оказались у входа в угрюмое каменистое ущелье, каких много было в горах Эллады.

По дну ущелья бежал прозрачный ручей.

Следуя советам Баллура, пошли по воде, чтобы скрыть следы на случай, если их будут искать с собаками.
После того как было пройдено около трёх десятков

Около 5 километров.] внимание Баллура привлекло зелёное пятно на крутом каменистом склоне ущелья.
Там, за кустами

Низкорослые колючие кустарники разных пород.] оказался вход в пещеру.

О лучшем убежище едва ли можно было мечтать.
Выводя людей из ручья, скиф натер подошвы их обуви диким чесноком, предусмотрительно нарванным по дороге.
Теперь даже собаки не отыщут их следов.
Пещера оказалась тесноватой, но всё же вместила всех путников.

Очистив пол от камней, беглецы, утомлённые двумя долгими переходами, крепко заснули — все, кроме неутомимого Баллура.

Скиф отправился по воде к тому месту, где они вошли в ручей.

Там он обулся и часа три ходил по горам и долинам, путая следы, как заяц, чующий погоню.

Потом снял сандалии, натер чесноком подошвы и направился к пещере.
— Теперь никакие собаки не разыщут нас, если только их не надоумит сам бог Гермес, — ухмыляясь, сказал великан. — Но вряд ли он станет думать о таких ничтожных людях, как мы.
Добравшись до убежища,

Баллур лёг у входа, положив возле себя меч и кинжал, и уснул мёртвым сном: и его, наконец, сморила усталость!
Паралий

Потянулись унылые дни вынужденного заключения в тесной, душной пещере.

Тиманф и Баллур, ставший в этих трудных обстоятельствах его главным помощником, никому не позволяли выходить из пещеры днём, и только ночью разрешалось бродить по ущелью, чтобы размять ноги.

Но и тогда скиф не забывал натирать обувь и даже руки своих товарищей пахучим чесноком.
Припасов было захвачено немного.

К счастью, в одну из ночных прогулок Баллур встретился на тесной тропинке с диким вепрем.

Горбатый щетинистый зверь, уверенный в своей силе, яростно напал на врага, но схватка окончилась в пользу могучего скифа.
Ночью костер был разведен в глубине пещеры, чтобы его отблеск не привлёк враждебного внимания.

Беглецы вдоволь наелись жареной свинины.
Прожив в пещере дней десять,

Тиманф решил сообщить о своём местопребывании Памфилу.

Канатный мастер Памфил, человек большого ума и прозорливости, несколько лет назад лишился ног.

Прикованный к месту, он не выходил из дому, но друзья часто навещали его, и он знал, что происходит в Аттике.

Как все паралии, он ненавидел тирана и присоединился к заговорщикам.

Своими умными советами он часто помогал Тиманфу.

И теперь Тиманф и его друзья рассчитывали, что проницательный и находчивый Памфил сумеет помочь им в их трудном положении.

Они понимали, что в пещере долго не прожить: голод выгонит их оттуда даже до наступления зимних холодов.

Пробираться по сухопутью на север, в Беотию, или на запад, в Коринф, со слабой женщиной и ребёнком было трудно и опасно: их могли перехватить шпионы и наёмники Гиппия.

Путь спасения был один — море.
Читатель уже знает, что оружие, которое Демарат закупал в Ольвии, предназначалось для паралиев, когда они вступят в открытую борьбу с тираном.
Восстание не могло начаться раньше возвращения Демарата с грузом оружия, а

Артемиду-охотницу» ожидали в конце гекатомбеона.
Тиманф помнил каждое слово из разговора с Демаратом перед его отплытием в Ольвию: это было в начале месяца

Мунихиóн (греч.) — вторая половина апреля и первая половина мая.] Демарат утверждал, будто затратил на весь путь от Ольвии до Пирея всего-навсего двадцать шесть дней.

Это показалось Тиманфу настолько невероятным, что он принял слова двоюродного брата за шутку, вложенную ему в уста богом Вакхом:

Вакх — в древней Греции бог виноградарства и виноделия.] ведь разговор шёл за кубками старого вина.
В ответ на сомнения Тиманфа навклер стал уверять с лукавой улыбкой, будто он нашёл какой-то особенный секрет управления кораблем.
— Тогда открой мне его! — сказал Тиманф.
Демарат со странной усмешкой ответил:
— Пока я жив, моей тайны не узнает никто, кроме тебя, потому что ты один заслужил это.
— Чем?
— Чем?

Разве, строя мне в прошлом году

Артемиду», не ты вывел наружу продольный брус, к которому крепятся рёбра судна, в то время как у всех наших кораблей этот брус скрыт внутри в трюме?
— Да, я сделал это, — согласился Тиманф. — Я считал, что, выведя брус наружу, я дам кораблю больше устойчивости и он станет лучше рассекать

Продольный брус, проходящий под дном судна от носа до кормы, теперь называется килем.

В наше время все суда строятся килевыми.]
— Всё это так, брат мой, ты не ошибся, но сделал даже больше, чем рассчитывал: ты дал мне могучее оружие для борьбы с водной стихией.

Правда, я не сразу научился пользоваться им.

Начать с того, что

Артемида» шла под парусом совсем не так, как обычные корабли: она, словно живое существо, старалась вырвать из моих рук руль.

Её поведение было для меня загадочным, но теперь загадки разгаданы, и я берусь совершить дальний рейс вдвое быстрее любого другого судна.
Тиманф сказал:
— Помни, что, беря на себя обязательство доставить нам оружие к концу гекатомбеона, ты отвечаешь за судьбу восстания.
Серьёзно, без обычной улыбки Демарат ответил:
— Разве в таком деле возможно легкомыслие?

Если боги не пошлют мне гибель в пути, то к назначенному сроку оружие у вас будет, а тайну

Артемиды» ты узнаешь, когда совершишь первое плавание на моём корабле.
Так закончился этот важнейший разговор.
Шла последняя декада

В Древней Греции месяц делился на три декады, по десять дней в каждой.] таргелиона.

Таргелиóн (греч.) — вторая половина мая и первая половина июня.] До обещанного возвращения

Артемиды» оставалось около месяца.
Теперь, когда можно было предположить, что бдительность соглядатаев Гиппия несколько утихла, надо было установить связь с Памфилом, а через него заблаговременно предупредить Демарата о провале восстания,

Тиманф не сомневался, что надсмотрщики в гавани особенно старательно обшаривают каждое входящее туда судно, и, если у навклера обнаружат его опасный груз,

Демарат погибнет.
Кого же отправить в Пирей?

О Баллуре не приходилось даже думать: раба, обманувшего доверие тирана, разыскивают, конечно, с таким же усердием, как самого Тиманфа.
Андротион и Гелланик наперебой оспаривали друг у друга опасное поручение, но внезапно вскочил юный Периандр.
— Отец, отправь меня! — горячо воскликнул он. — Соглядатаи Гиппия внимательно присматриваются к каждому взрослому, но какое им дело до мальчишки?

А я, клянусь Зевсом-странноприимцем, не хуже другого исполню твоё поручение!
— Сами боги вложили в уста эфеба эти слова! — взволнованно согласился Гелланик, и взоры всех мужчин обратились к Эвротее.
Взглянув на похудевшее от забот лицо мужа, на маленького Филиппа, лежавшего у входа в пещеру, женщина сказала:
— Мне ли противиться воле богов?

Если это нужно для общего блага,

Периандр пойдёт!
— А я сделаю его путешествие безопасным, насколько это в моих силах, — добавил Баллур.
Из своего нижнего платья скиф выкроил для Периандра грубый хитон, какие носили рабы.

Острым кинжалом небрежно срезал пышные кудри Периандра.

Побродив по горному склону, скиф вернулся с пучком травы, молочный сок которой быстро желтел на воздухе.

Этим соком он старательно натер юноше лицо, руки и ноги.

И на глазах зрителей произошло чудо: вместо жизнерадостного Периандра перед ними стоял изможденный трудом и недоеданием желтолицый раб-ливиец.
Поражённая Эвротея даже всхлипнула:
— Сын мой, я не узнаю тебя!

Передо мной не ты, а твоя истомленная тень, вернувшаяся из мрачных областей Аида!

Аидом греки называли загробный мир, помещавшийся, по их понятиям, под землей.

У христиан Аид превратился в ад.]
Баллур весело потер руки.
Периандр заговорил глухим голосом с ливийским акцентом:
— Добрый господин, я раб почтенного Анаксимена, он отправил меня в город купить масла для возлияний на домашний алтарь богини Афины…
— Чудесно! — сказал Тиманф. — Тебя не разоблачит и самый близкий друг.

Басня, которую ты сейчас сложил, вполне годится.

Вот деньги. — Он дал сыну несколько серебряных монеток. — Выйдешь ночью, а достигнешь населённых мест — смело иди днём.

Если будешь скрываться вблизи от Афин или Пирея, это может возбудить подозрения.
К Памфилу в дом постарайся проникнуть незаметно.

Что ему сказать, ты знаешь.

Самое главное — предупредить Демарата.

Возвращаясь сюда, захвати сколько сможешь пищи: в нашем положении важна каждая малость.
Выслушав последние отцовские наставления, приняв благословение матери и поцеловав маленького Филиппа, эфеб закинул за плечи холщовую котомку со скромной провизией, взял пустой кувшин из-под масла и смело отправился в путь.

План

Прошло пять дней.

Особенно тяжёл был последний, пятый, день.

Эвротея то молилась олимпийским богам, то оплакивала сына, в возможность возвращения которого она уже не верила.

Напрасно уговаривал её Тиманф; у него и самого на душе было смутно: мало ли какие ошибки мог допустить неопытный юноша.

Гелланик,

Феаген и Андротион укоряли себя за то, что согласились на самоотверженное предложение Периандра.
Но на исходе ночи из глубины ущелья донёсся условный свист.

Тиманф и Баллур, бодрствовавшие у входа в пещеру, мгновенно выскочили и удивление остановились: по склону ущелья поднимались двое.

Но тревога оставила их, когда послышался весёлый голос Периандра:
— Со мной друг!
Спутником Периандра оказался пятнадцатилетний Филофей, сын Памфила.

Оба юноши тащили за спинами мешки с обильным запасом провизии, посланной Памфилом.
Вот какие новости узнал от Филофея Тиманф.
На исходе ночи их бегства Пирей наводнили наёмники Гиппия.

Среди них было три-четыре скифа, очевидно посланных, чтобы опознать Баллура.

То, что тиран оставил при себе весь скифский отряд, означало, что он потерял прежнюю уверенность и боится за свою безопасность.

А быть может,

Гиппий уже не надеялся на скифов?

Что же, и это было хорошо.
Люди Гиппия врывались в дома, искали оружие, но ничего не нашли.

За те немногие часы, что были в его распоряжении,

Памфил успел предупредить об опасности не только пирейцев, но даже жителей Фалера и Мунихии.

Филофей обежал несколько соседних домов.

Оттуда с вестью о предательстве Горгия отправились в соседние кварталы посёлка сразу полтора десятка гонцов.

Число гонцов росло, как катящаяся с гор лавина.

Мужчины и юноши скользили по улицам, словно тени, и тотчас же после их прихода в домах, где жили заговорщики, скрывалось в заранее приготовленных тайниках оружие.
На обвинения людей Гиппия пирейцы дерзко смеялись.
— Мы — заговорщики?

Мы, так любящие божественного Гиппия?

Кто свидетель этого?

Поставьте его перед нами, и пусть он посмотрит нам в глаза и повторит своё утверждение под клятвой!
Но единственный свидетель лежал во дворце Гиппия мёртвый, с распухшим, посиневшим лицом.

Он уже больше никого не обвинит…
Как и предвидел Тиманф, его дом, как и скромные жилища Андротиона,

Феагена и Гелланика, был разрушен.

Этим пока и ограничилась месть тирана.

Из жителей Пирея не взяли никого.
Позже Памфил узнал, что Тиманфа и его друзей искали и на море и на суше.

По их следу были пущены собаки, но розыски окончились неудачей благодаря мудрой предусмотрительности скифа.

За поимку вождей восстания была назначена большая награда, но, кроме убитого Горгия, предателей среди паралиев не было.
Судно Демарата, как и следовало ожидать, ещё не прибыло ни в Пирей, ни в Фалер.

В этом лично удостоверился побывавший там Филофей.
Юноши отправились в горы, неся изрядный запас провизии.

Кроме того,

Филофей должен был сообщить Тиманфу план бегства из Аттики, выработанный Памфилом и оставшимися в Пирее друзьями.
Садиться на судно в Пирее было невозможно: появление Тяманфа и его спутников безусловно заметят шпионы Гиппия, и беглецов схватят.

Посадку совершат в Мегарах.
Небольшое государство Мегары было расположено к западу от Аттики.

Соседи часто воевали, и Писистрат во время своего правления отобрал у мегарян их гавань Нисею.
Мегаряне вряд ли осмелятся предоставить на длительное время убежище врагам могущественного афинского тирана, но, конечно, не помешают Тиманфу и его друзьям сесть на ольвийское судно.

Весь вопрос был в том, как добраться до Мегар.

По сухопутью идти далеко и опасно, тем более что по дороге придётся огибать Афины и пересекать густонаселённую местность.
Памфил решил переправить беглецов в мегарские воды морем.

Навклер Демарат (который теперь явится в Пирей без груза оружия) заявит портовым властям, что отплывает на юго-восток, на остров Милос.

В открытом море он изменит курс и направится на запад.

Обогнув остров Саламин с юга и миновав принадлежащую афинянам Нисейскую гавань,

Демарат бросит якоря в недалёком расстоянии от мегарского берега и станет ждать беглецов.

Рыбаки переправят туда Тиманфа и его друзей.

Конечно, на лодки придётся садиться не в Пирее, а где-нибудь западнее, на пустынном берегу, в окрестностях Фалера, в глухое предрассветное время, когда обычно отправляются на ловлю рыбаки.
План Памфила был опасен, но ничего лучшего придумать не могли.
Поручив Филофею передать отцу самую горячую благодарность,

Тиманф отпустил юношу.

Теперь Филофей знает дорогу к их убежищу, и, когда придёт время, он явится за ними и проведёт в окрестности Фалера, где их будут ждать рыбачьи лодки.

Частое сообщение с пещерой Тиманфа опасно, и поэтому беглецы до ухода из ущелья должны продержаться с теми съестными припасами, которые прислал им Памфил.
Под маской

После ухода Филофея в пещере снова потянулись дни тоскливого ожидания.

Всё теперь зависело от того, как быстро Демарат сделает переход из Ольвии в Пирей.

Если его прибытие замедлится, беглецов либо ждёт голодная смерть, либо кому-либо из них придётся с большой опасностью отправляться за съестными припасами.
Чтобы занять своих мальчиков,

Эвротея рассказывала им древние легенды о богах и героях, а знала их почтенная матрона немало: недаром она была дочерью известного в Аттике рапсода

Рапсóд (греч.) — странствующий певец народных песен, сказитель.] Лизимаха.
Ночью Баллур бродил с Тиманфом по ущелью, обучая его смиренной походке раба — с опущенной головой, с глазами, устремлёнными в землю, с безвольно висящими руками.

Свободный гражданин Пирея с трудом усваивал уроки Баллура.
Прошло уже двадцать два дня, а Филофей всё не появлялся.
Может быть,

Филофея схватили, когда он возвращался из ущелья?

Может быть, он попался шпионам Гиппия уже на обратном пути, когда шёл за Тиманфом и его спутниками?
А может быть — это казалось самым вероятным, но и самым страшным, — может быть, с

Артемидой» что-нибудь случилось во время далёкого плавания и она никогда не придёт в Аттику.
Они изголодались до крайности.

В последние дни им пришлось питаться только диким чесноком и другими съедобными травами, которые собирал Баллур.

Лишь для Эвротеи и Филиппа оставили немного пищи из тех запасов, что принесли Периандр с Филофеем.

Ещё несколько дней — и беглецы начнут медленно умирать от

Но на двадцать третий день Филофей явился.

Его встретили с радостью, которую невозможно описать.
Оказалось, что ожидаемый корабль Демарата прибыл несколько дней назад.

Артемида» вошла в гавань Пирея без своего опасного груза.
В течение многих дней и ночей десятки людей из Пирея и Фалера бороздили море вдали от берегов, притворяясь, что ловят рыбу.

На самом же деле они сторожили приближение

Артемиды».
Демарат был вовремя предупреждён об опасности.

Его матросы обвязали тюки с оружием верёвками, а на свободных концах верёвок сделали петли.

Один из рыбаков указал Демарату хорошо знакомую ему отмель, где он всегда ловил рыбу.

Глубина в этом месте не превышала десяти—двенадцати локтей.

Туда и был бережно опущен драгоценный груз.

Когда придёт время вынуть спрятанное оружие, ловкий ныряльщик ухватит верёвку за петлю, поднимется с ней на поверхность воды, и груз будет поднят на лодку.
Надсмотрщики Гиппия не обнаружили на

Артемиде» ничего запретного: зерно, шерсть, кожи — товары, всегда привозимые с северного побережья Понта Эвксинского.
Чтобы не возбудить подозрений у портовых властей,

Демарат не мог немедленно пуститься в обратный путь.

Дня четыре пришлось посвятить торговым делам.
Навклер распродал свои товары за полцены.

Он кое-как, для видимости, нагрузил судно всем, что попалось под руку, и, как было условлено, заявил, что отправляется на Милос.

Демарат будет ждать беглецов за Нисеей.
Слушая рассказ Филофея, голодные люди жадно смотрели на принесённый им мешок: без сомнения, в нём пища.

Им пришлось разочароваться: продукты в мешке оказались, но их было не так много.

Мешок был наполнен одеждой рабов, которую должны были надеть Тиманф, члены его семьи и друзья.

Так им легче будет обмануть соглядатаев Гиппия, наводнивших все дороги.

Но, что, очень удивило Тиманфа, — в мешке не оказалось рабского одеяния для великана скифа.
— А как же Баллур? — с удивлением спросил Тиманф.
— Отец придумал уловку, которая поможет вам лучше обмануть бдительность врагов, — ответил юноша. — Баллур пойдет в своей одежде, как воин из отряда скифских телохранителей тирана.

Ты, почтенный Тиманф, будешь его помощником.

Вооружившись мечами, вы поведёте остальных, связав им руки, и, если кто-нибудь станет допытываться, скажете, что сопровождаете в Афины вновь купленных рабов Гиппия.

Мы сделаем так, чтобы оказаться у Афин ночью, а там тайно свернём влево и направимся в

Из пещеры на

Опасный путь к Фалеру проходил благополучно, но вблизи Афин случилась встреча, о которой беглецы в течение долгих дней не могли вспомнить без ужаса.

До города оставалось пять-шесть стадиев, и уже пора было сворачивать влево, когда из-за поворота дороги показался вооруженный отряд греков под предводительством сотника.
Маленькую группу остановили.

Баллур бойко изложил басню, придуманную Памфилом.

Но какой же леденящий сердце страх охватил Баллура и всех остальных, когда сотник крикнул, обращаясь к кому-то, скрытому за спинами воинов:
— Эй,

Мадис, иди, взгляни — это из ваших?
Мадис, бывший товарищ Баллура по отряду телохранителей, вышел вперёд и остановился перед беглецами.

Баллур ни на мгновение не сомневался, что Мадис узнал его в густом сумраке наступившей ночи.

Они спали рядом в течение нескольких лет, вместе мечтали о свободе и проклинали судьбу, сделавшую их рабами.

Что сделает Мадис?

Боясь ответственности, предаст ли старого друга, соплеменника?..
Мадис не предал.

Сделав вид, что он всматривается в лицо Баллура, сказал:
— Это Лупин, он действительно выполняет приказ домоправителя божественного Гиппия.
Сотник небрежно кивнул Баллуру:
— Иди!
Греческий отряд двинулся к горам, а Мадис весело крикнул вслед беглецам:
— Лупин, передай товарищам, чтобы завтра меня не ждали.

Мы напали на след Тиманфа, укрывающегося в горах, и не возвратимся в Афины без этого проклятого мятежника!
Неизмеримую благодарность к великодушному скифу почувствовали Тиманф и его друзья.
Больше приключений не было, и в предрассветной темноте беглецы по двое разместились в четырёх рыбачьих лодках, под грудами сетей.

Лодки при благоприятном ветре двинулись в открытое море, на запад, к берегам Саламина.
После краткого совета с рыбаками решено было огибать Саламин с юга, как хотел сделать и Демарат.
Обходить остров с севера, по узкому извилистому проливу, отделявшему Саламин от материка, было опасно: надсмотрщики Гиппия могли заинтересоваться подозрительной флотилией, направлявшейся в Мегары.
Плавание проходило благополучно.

Держась вдали от берегов, лодки сначала шли под парусами, а когда попутный ветер утих, рыбаки стали грести.

В гребле им помогали и пассажиры, выбравшиеся из-под сетей.
Около полудня маленькая флотилия миновала западный берег Саламина и повернула на север, к Мегарам.

На счастье беглецов, море было пустынно: ни одна триера не встретилась на пути, не попадались и торговые суда.
Эвротея вознесла бесчисленное множество молений к богам-олимпийцам, обещая им богатые жертвы, если рискованное плавание увенчается успехом.
Тиманф вылил в воду кувшинчик масла и опустил золотую монету в жертву властителю морей Посейдону, чтобы тот не наслал на странников бурю.
К вечеру показался берег и на нём белые дома Нисеи.

Вероятно, рыбаки, ободрённые удачей и хорошей погодой, несколько забыли о благоразумии и слишком приблизились к гавани, потому что оттуда выплыли две большие лодки и двинулись им наперерез.
— Надсмотрщики Гиппия! — воскликнул, побледнев,

Ксенофан, старший из рыбаков. — Да хранят нас всемогущие боги!
Скрываться под сетями было бессмысленно: наёмники тирана обязательно всё переворошат в лодках.

Оставалось одно: бежать, надеясь, что судно Демарата не слишком далеко и что они успеют добраться до него, опередив погоню.
Началась бешеная гребля.

Лодки шли невдалеке одна от другой, и Тиманф громко ободрял рыбаков и своих спутников.

Он греб с отчаянной энергией, а Эвротея с обезумевшим от страха лицом взывала к богам.
Люди Гиппия вначале не очень спешили: они хотели осмотреть лодки лишь для очистки совести.

Но, увидев, что флотилия прибавила ходу, в свою очередь налегли на вёсла.

Их лодки были шестивесельными, а рыбаки располагали только четырьмя вёслами на каждом суденышке.
Перевес был за преследователями.

Расстояние между ними и погоней быстро сокращалось, но в это время Периандр радостно закричал:
—

Артемида»!
До ольвийского корабля было ещё около двух десятков стадиев.

Воодушевлённые беглецы так ударили, вёслами, что лодки, пеня воду, ринулись вперёд.

Но и преследователи, видимо рассчитывая на богатую добычу, удвоили усилия.
Четыре, три, два, один стадий… Только полстадия, наконец, отделяло беглецов от преследователей, и на нисейских лодках уже поднялись воины, размахивая мечами.
Тиманф готов был отдать приказ бросить греблю, схватиться за оружие и вступить в неравную битву, но корабль Демарата двинулся под вёслами навстречу флотилии Тиманфа.
Свободные от гребли матросы во главе с капитаном, грозя мечами и копьями преследователям, ободряли беглецов.

Видя, что соотношение сил изменилось не в их пользу, люди Гиппия сначала замедлили ход своих лодок, а потом и вовсе повернули назад, сопровождаемые насмешками ольвиополитов.

Фалерские рыбаки согнулись над вёслами, благоразумно скрывая лица от нисейцев: ведь им, рыбакам, ещё предстояло возвращение в Аттику.
Беглецы поспешно поднялись на борт.

Тиманф и Демарат упали в объятия друг друга.

Эвротея, прижимая к себе Филиппа, рыдала от радости.
Матросы

Артемиды», окружив Баллура,

Периандра и остальных, хлопали их по плечу, дружески целовали, поздравляли с избавлением от опасности.
Отстранив от себя Тиманфа,

Демарат горестно оглядел брата.

Немногим более двух месяцев назад они расстались, а какая перемена!

Тиманф, вождь и любимец паралиев, борец за их свободу, потерпел крушение своих замыслов почти накануне их осуществления.

Он вынужден покинуть родину, и, быть может, надолго.

Вот он стоит в одежде раба, с небрежно срезанными волосами, исхудалый и постаревший.

На глазах у Демарата навернулись слёзы.
— О брат мой, — воскликнул моряк, — как жестоко подшутила над тобой судьба!
— Все мы в руках богов, — согласился Тиманф. — Но ты сдержал слово и явился вовремя.
— Я сделал всё, что было в моих силах, — сказал Демарат.

Матросы

Артемиды», пользуясь тем, что начался попутный ветер, подняли на мачте парус, и судно двинулось прочь от Нисеи.
Лодки фалерских рыбаков Демарат взял на буксир, чтобы отвести в открытое море.
Когда берег скрылся вдали и опасность погони отпала, фалерцы повернули к родному городу.
Много позднее Тиманфу стало известно, что рыбакам удалось благополучно вернуться домой и их недолговременное отсутствие не было замечено шпионами Гиппия.
В эту ночь бог ветров Эол был милостив к беглецам, и, когда «вышла из мрака младая с перстами пурпурными Эос»,

Строка из поэмы Гомера

Одиссея».

Эос — богиня утренней зари у древних греков.] ольвийское судно было уже далеко от Мегар.
Наши странники, измученные тяжёлыми переживаниями и опасностями, сладко заснули.

Море убаюкивало их тихим колыханием, и они встали поздно, когда златокудрый Гелиос

Гéлиос — у древних греков бог солнца.] уже проделал на своей солнечной колеснице значительную часть обычного пути.
Однако беглецы вряд ли спали бы так спокойно, если бы знали, какая опасность ждёт их впереди.
Вернёмся назад, к тем дням, когда Тиманфа и его друзей по приказу тирана Гиппия разыскивали по всей стране и в прилегающих к ней водах.

Гиппию донесли, что вождь заговорщиков скрывается где-то в горах, но след его потерян.
Злая радость охватила Гиппия.

Если Тиманфу не удалось покинуть Аттику, то рано или поздно он вынужден будет это сделать и, значит, для него одна дорога — море.
И Гиппий отдал приказ главному командиру флота: отправить в море полтора десятка триер, которые должны преградить путь кораблям, идущим из Аттики на север, восток и юг.
Пятнадцать триер, заняв проливы между Эвбеей и расположенными по вытянутому кругу островами Эгина,

Калаврия,

Милос, образовали огромный мешок, отверстие которого было расположено у острова Саламин.
Пять триер, отстоящих одна от другой на шестьдесят — восемьдесят стадиев, загораживали выход из Саронического залива на юг, в широкое Критское море.

Дорогу на восток и на север загораживали военные корабли, занявшие все проливы между островами, расположенными двумя параллельными цепями.
Ни один торговый корабль не мог выйти из этого мешка без тщательного осмотра.
Велика была ненависть Гиппия к Тиманфу, если он отправил в море целый флот только для того, чтобы поймать одного человека!

Но к ненависти примешивался и страх: заговор Тиманфа ставил под угрозу власть Гиппия над Аттикой и, может быть, даже самую его жизнь.
Капитанам триер был отдан строгий приказ — привезти Тиманфа в Афины живым.

Об его помощниках тиран не заботился: пусть они погибнут в бою, пусть утонут в море, но ему нужен Тиманф, живой Тиманф, муками которого он,

Гиппий, насладится, прежде чем пошлёт мятежника на самую страшную казнь…
* * *
Не подозревая о том, какие грозные враги стоят на её пути,

Артемида» шла на юг, чтобы обогнуть с востока остров Эгину.

Эгина в ту пору враждовала с Аттикой, но невдалеке от южной оконечности острова стояла первая афинская триера

Сигей», начальное звено той огромной цепи, которой Гиппий думал опутать Тиманфа.
Внушительный вид был у этого военного корабля, которым командовал капитан Мегакл.

Длина его достигала ста локтей,[40 — 45 метров.] ширина пятнадцати локтей, [6 — 8 метров.] и он мог поднимать десять — двенадцать тысяч пудов груза.

Немало требовалось людей, чтобы двигать такую громаду в безветрие.

Три палубы имела триера, и на каждой палубе располагалось по пятидесяти гребцов, двадцать пять с каждого борта.

Обязанностью гребцов было только грести, подчиняясь сигналам надсмотрщика — ударам в барабан или гонг.

Непосредственного участия в боях они не принимали.
Битву вели воины.

Их на триере было пятьдесят.

Парус поднимали и опускали матросы, они же управляли рулём.
Сто пятьдесят гребцов, пятьдесят воинов, пятнадцать матросов — вот каков был экипаж одной триеры!

И, если вспомнить, что пятнадцать таких триер караулили Тиманфа на морских путях, выходило, что тиран Гиппий послал на охоту за одним человеком более трёх тысяч людей — огромную силу по тем временам.

Удастся ли маленькой

Артемиде» обмануть врагов и прорваться на свободные просторы моря?
* * *
Тем временем на

Артемиде» происходила странная церемония.

Когда пассажиры вышли после сна на палубу,

Демарат подошёл к Тиманфу.
— Сейчас ты и твои товарищи узнаете секрет

Артемиды», — сказал он, — но твои друзья должны поклясться подземными богами, что никому не откроют тайну судна без моего разрешения!
— Ты шутишь,

Демарат! — изумился Тиманф.
— Ничуть, — серьёзно возразил навклер. — Всякий, входящий на палубу

Артемиды», даёт такую клятву.

Исключение только для тебя и твоих семейных…
У древних греков клятва подземными богами была самой страшной; она давалась торжественно, при особой церемонии.

Дававший клятву укалывал большой палец правой руки иглой или остриём ножа и выпускал несколько капель крови в разрыхленную землю.

При этом он говорил:
— Как мать Земля выпила эти мои капли крови, так пусть подземные боги Плутон и Прозерпина источат из меня капля за каплей всю мою кровь, и пусть мой дух навеки останется бесприютным в мрачных пустынях Аида, если я не сдержу свою клятву!

И не было случая, чтобы человек, давший такую клятву, осмелился нарушить её: ужасным представлялось возмездие, которое постигнет нарушителя.
Так как клятву приходилось давать на море, то обряд был несколько изменён.

Спутники Тиманфа и остальные выпустили капли крови в большую чашу с морской водой.

Клятва началась так:
— Как владыка морей Посейдон выпил эти мои капли крови, так подземные боги Плутон и Прозерпина пусть источат из меня капля за каплей всю мою

Корабль шёл в это время проливом между островом Эгиной и материком.

Ширина пролива невелика, в самом узком месте она не превышает сорока — пятидесяти стадиев,[7 — 8 километров.] и выход из него сторожила триера Мегакла, пока скрывавшаяся за высоким берегом Эгины.

Заветная тайна

Ветер усиливался, и направление его менялось: из попутного он переходил почти на встречный.
Как Демарат думает плыть на парусе при таком ветре?» — с тревогой думал Тиманф.

И тут изумлённому кораблестроителю открылась тайна

Артемиды».

Эта тайна заключалась в том, что Демарат научился лавировать.
Чтобы читателю стало понятно, в чём заключалось великое открытие Демарата, придётся сделать отступление и немного поговорить о науке управления парусами.

Нам неизвестно, какими греческими словами пользовался Демарат, называя различные курсы корабля и повороты, и потому будем употреблять термины современного морского языка.
В наше время, когда ветер попутный, когда он дует прямо в корму судна, говорят, что оно держит курс фордевинд.

Современники Демарата только и знали курс фордевинд.
Если ветер дует в бок судна под прямым углом, то говорят, что оно идёт в галфвинд, или, по-русски, в полветра.

Когда ветер ударяет в правый борт, то судно идёт правым галсом, а если в левый, то левым галсом.
Дело обстоит сложнее, когда ветер встречный, но и тогда есть возможность лавировать.

При встречном ветре говорят, что судно идёт в бейдевинд.

При этом оно тоже меняет галсы.

На рисунке изображено, как парусный корабль зигзагами идёт к своей цели при встречном ветре, всё время меняя галсы с правого на левый и наоборот.
Самая главная премудрость, которую после многих неудач и опытов постиг Демарат, заключалась в том, как повернуть корабль с одного галса на другой.

Теперь это называется сделать поворот оверштаг.

Сущность этого поворота заключается в следующем.

Маневрируя рулём и парусом, ставят судно носом прямо против ветра, и тогда оно само, как говорят, перевалит линию ветра, и ветер начнёт ударять уже в другой борт.

Оказавшись, таким образом, на другом галсе, судно поворачивают до нужного направления, пека не придёт время снова переходить на другой галс.
Но пора возвратиться к

Артемиде-охотнице» и подстерегавшей её триере Мегакла.
Когда

Артемида-охотница» поравнялась с южной оконечностью Эгины, наперерез ей двинулась триера Мегакла.

Корабль Демарата шёл близ берега Эллады, и в этом было его преимущество: от преследователей

Артемиды» отделяло расстояние примерно в тридцать стадиев.
Триера несла сторожевую службу в назначенном ей пункте уже больше двух декад; немало за это время было осмотрено кораблей, идущих из Аттики,

Мегар и Коринфа на юг, и ни на одном из них не нашли Тиманфа и его друзей.

Поэтому Мегакл не проявил особого рвения в погоне, заметив небольшое судно у арголидского берега.
По-другому отнёсся к этой встрече Демарат.

Едва лишь завидев огромное судно, величаво выплывавшее из-за южного мыса Эгины,

Демарат понял, что неспроста оно старается перерезать ему путь и что

Артемиде» грозит смертельная опасность.

Вот когда капитан должен показать всё своё искусство в управлении судном, а корабль — проявить мореходные качества, доселе невиданные.
Взгляд Демарата стал сосредоточенным и суровым, движения приобрели необычайную чёткость.

Он поставил к парусу и рулю лучших матросов.
— Придётся поработать как следует, — сказал он матросам, и те согласно кивнули головами.
Тёмная масса

Сигея» приближалась неторопливо, но уверенно.
— Сначала попробуем немного обмануть их! — сказал навклер.

Он повёл своё судно правым галсом.
Артемида» шла на сближение с триерой, и у Мегакла создалось ошибочное впечатление, будто встречное судно знает о заграждении и само идёт подвергнуться досмотру.

Он даже приказал несколько замедлить ход триеры.
Беглецы на

Артемиде», не понимая намерений Демарата, со страхом смотрели, как перед ними вырастала громада военного корабля.

Ближе, ближе…

Что он делает?» — думал Тимаиф.

Вдруг, когда до

Сигея» оставалось не больше трёх стадиев и уже отчётливо можно было видеть ряд воинов, стоявших на высоком борту,

Артемида» сделала поворот оверштаг.
Парус заполоскал, потом вновь наполнился ветром, и маленький корабль помчался левым галсом, с каждой секундой удаляясь от триеры.
— Молодцы, молодцы! — подбодрил матросов Демарат.
С триеры донеслись крики ярости.

Капитан Мегакл, седобородый морской волк, принимавший участие во многих войнах, догадался, что его обманули.

Но он не мог понять, каким образом встречное судно сразу изменило направление.
Теперь оба корабля шли параллельными курсами, и

Сигею» предстояло догнать

Артемиду».

Короткий приказ капитана, свистки и удары барабанов на триере — и сто пятьдесят длинных вёсел разом вспенили воду.

С нижних палуб послышались стоны боли: это надсмотрщики хлестали бичами гребцов, движения которых выпадали из общего ритма.
Могучая триера стала нагонять купеческий корабль.

Но, когда после получасовой гонки между судами оставалось три-четыре стадия и берег материка отчётливо обрисовался невдалеке, преследуемый корабль снова переменил галс.

Последствием этого было то, что, как говорят моряки,

Артемида» срезала нос триере.

Это значит, что она перерезала ей дорогу, прошла, как бы смеясь, перед её носом и понеслась прочь от берега.
Во время выполнения этого опасного манёвра был момент, когда

Артемида» находилась на расстоянии всего в полтора-два стадия от триеры, и можно было ясно разглядеть свирепые лица воинов, стоявших в готовности у заряженных

Баллúсты — метательные машины.] Одно слово Мегакла — и на палубу

Артемиды» понеслись бы огромные камни, убивая людей и разрушая снасти.

Но Мегакл не сказал этого слова: он помнил строгий приказ тирана — привезти Тиманфа живым.
Результатом смелого манёвра Демарата было то, что

Артемида» стала удаляться от берега, а менее поворотливый

Сигей» ещё продолжал идти прежним курсом, теряя выигрыш в расстоянии, добытый тяжёлыми усилиями гребцов.
Демарат благословлял встречный ветер, не дававший возможности поднять на триере большой парус.

Но вот триера повернула и вновь начала нагонять

Артемиду».

Однако старый Мегакл уже потерял уверенность в собственных силах и смотрел на таинственное судно с каким-то суеверным страхом.

Кто управляет им: смертный человек или божество, сошедшее на землю с высот

Эллины верили в то, что боги живут на высокой горе Олимп, находящейся в Северной Греции.

Ни один эллин не осмеливался подниматься на эту гору.]
Когда корабль Демарата пересёк путь

Сигея», капитан Мегакл заметил на носу ускользающего судна искусно вырезанный бюст Артемиды-охотницы.
Ему даже показалось, что деревянная богиня, лицо которой орошали брызги воды, насмешливо улыбается над незадачливыми преследователями… Уж не сама ли она управляет судном, которому покровительствует?
А Демарат вновь подпустил триеру на близкое расстояние и вновь поворотом оверштаг заставил

Сигей» отстать на несколько стадиев.
— Хорошо, друзья мои, хорошо! — возбуждённо кричал навклер в сторону преследователей. — Разрешаю вам гнаться за мной хоть до самой Ливии!
И вдруг лицо Демарата побледнело: из узкого пролива между берегом материка и островом Калаврия, мимо которого шла в это время

Артемида», вылетела, пеня волны, вторая триера: это была

Фрия» под управлением капитана Феогноста.
— Вот как? — удивлённо воскликнул навклер. — На нас устроена целая облава?!
Счастьем беглецов было то, что

Сигей», потерявший надежду догнать загадочное судно, отстал далеко, и

Артемиде» снова пришлось иметь дело лишь с одним преследователем.
Повторилась та же игра:

Фрия» шла от берега, а корабль Демарата направлялся левым галсом ей наперерез, и капитан Феогност ошибся, подобно Мегаклу.
Погоня

Фрии» за

Артемидой» снова напомнила погоню сокола за увертливой ласточкой.
Сокол не мог пустить в ход свои страшные когти и клюв, потому что быстрая малютка ускользала от него каждый раз, когда ей грозил удар.
Фрия» отстала после трёхчасовой безуспешной гонки, а в это время далеко на востоке показался силуэт третьей галеры.
— Теперь я понимаю! — усмехнулся Демарат. — Тиран так любит тебя, брат Тиманф, и так жаждет свидеться с тобой, что послал с приглашением целый флот!

Ну что же, друзья!

Путь на север для нас закрыт.

Я совершенно уверен, что во всех проливах между островами стоят на страже триеры Гиппия.

Пусть стоят, пока не поседеют бороды их матросов!

Однако принесём жертву Эолу, друзья: он сильно помог нам, послав на выручку

Нот — у древних греков бог южного ветра.]
После того как было совершено жертвоприношение,

Тиманф в восхищении обнял Демарата.
— Твой секрет чудесен, брат!

Но почему же ты не хочешь поделиться им хотя бы с мореходами твоей родной Ольвии или Милета?
— Секрет, известный многим, уже не секрет, — холодно возразил Демарат. — Когда о нём узнают ольвиополиты и милетцы, он перейдёт к афинянам, к коринфянам, к спартанцам…
— А что же в этом плохого?
— Потом узнают о нём и персы, и вряд ли эллины скажут мне за это спасибо.

Тебе известно, какой у персов огромный флот…
— Да, ты, пожалуй, прав,

Демарат, — задумчиво произнёс Тиманф. — Если начнётся война с персами, то раскрытие твоей тайны принесёт эллинам больше вреда, чем пользы.
— А есть ещё и другая причина моего молчания, — уже весело сказал навклер. — Прослыть лучшим мореходом от Ольвии до

Фазúс — древнегреческое название реки Рион, впадающей в Чёрное море на Кавказском побережье.] и до Великой

Великая Греция — название многочисленных греческих колоний на юге Апеннинского полуострова.] — это что-нибудь да значит!

В Ольвии меня уже прозвали любимцем Эола.

Правда, это мне стоило недешёво…
— Чего же?
— Двух амфор старого вина, многих локтей дорогих материй и горсти жемчужин.

Пришлось подарить их старому скряге Гелону, чтобы отвести от себя обвинение в волшебстве.
Друзья захохотали.
— Но ведь такие ценные подарки, наверно, съели всю твою прибыль от дальнего рейса?
— Ты знаешь, я не корыстолюбив.

Детей у меня нет, значит, не для кого собирать сокровища.

Да, по правде говоря, не очень их и накопишь.

Чтобы мои матросы не болтали лишнего, я им плачу вдвое против других навклеров.

А ещё и жрецам надо… — Демарат снова захохотал. — Но я ни о чём не жалею!

Моя радость — это красавица

Артемида»!

Посмотри, как она легко рассекает волны!

Да разве есть на свете военные или пиратские корабли, которые могли бы изловить на море сына моря Демарата?!
Демарат снял шапку и высоко поднял над головой.

Худощавое лицо его горело вдохновением, казалось, сейчас он и сам поднимется в воздух и понесётся на крыльях ветра…
Тиманф смотрел на брата с глубоким уважением.

Он теперь только понял поэтическую душу Демарата, который в эту минуту напомнил ему величавых героев Гомера.
Ветер гудел в снастях, волны глухо шумели за кормой, над мачтой

Артемиды» проносились с резкими криками белые чайки.

Сердце Тиманфа наполнила великая радость: смерть, такая страшная, такая близкая, прошла мимо!
На морские

Кораблю Демарата предстоял далёкий путь к северо-западным берегам Понта Эвксинского.

Обычно этот путь пролегал между островами, к западному берегу Малой Азии, далее через Геллеспонт,

Теперь Дарданелльский пролив и Мраморное море.] Боспор

Теперь пролив Босфор.] и вдоль западного берега Понта Эвксинского.

Ведь в те времена корабли по преимуществу плавали вдоль берегов (такое плавание впоследствии называлось каботажным).
По исчислениям мореплавателей этот путь определялся приблизительно в одиннадцать тысяч

Около 1800 километров.]
Но теперь прямой выход в Эгейское море был закрыт.

Демарат избрал иную дорогу.

Если проливы между островами закрыты для него, он не поведёт

Артемиду» через проливы.

Избегая проторенных путей, он пойдёт широкими морскими просторами, где никакой враг не сможет загнать его в угол.
И чего ему бояться?

Корабль надёжен, матросы лихие, продовольствия и пресной воды хватит надолго, погода благоприятная.

В осенние и зимние туманы и бури ни один разумный мореплаватель не рисковал выходить на просторы Понта Эвксинского, хотя это название и означало по-гречески

Гостеприимное море».

Но теперь шли последние дни гекатомбеона, а там начнётся самое лучшее для навигации время.
Пройдя к югу до широты острова Милос,

Артемида» возьмёт курс на восток-юго-восток и, оставив с левого борта остров Астипалею, круто повернёт на северо-запад, в пролив, разделяющий архипелаги западного и восточного берегов Эгейского моря.

Ширина этого пролива — сотни стадиев, и запереть его не хватит никаких морских сил Гиппия.

Конечно, путь

Артемиды» в таком случае удлинится на несколько тысяч стадиев, но это неизбежно.
Тиманф и его друзья, выслушав соображения Демарата, вполне согласились с ним, и корабль продолжал путь на юг — к пустынному Критскому морю.

Плавание

Артемиды» проходило в особо трудных условиях: ведь на охоту за ней вышел целый флот.

Но мореплавание в те времена вообще было опасным занятием, и не только потому, что небольшим кораблям трудно было бороться с непогодой, а и потому, что моря кишели пиратами.

Из каждой укромной бухты могли неожиданно выскочить лодки, наполненные вооружёнными людьми, и броситься на штурм торгового корабля.

Вдали от берега тоже можно было встретить пиратское судно, и тогда лишь смелая защита спасала купца.
Вот почему экипажи торговых кораблей набирались из храбрых надёжных людей, по преимуществу соотечественников владельца.

Купцы и навклеры хорошо им платили, сытно кормили, дружелюбно с ними обращались: ведь только отвага и верность матросов могли спасти судно в случае пиратского нападения.

Понятно, все матросы были хорошо вооружены, имели стальные мечи, кинжалы, копья, щиты.

Если корабль вёз особенно ценный груз, то его владелец нанимал отряд воинов, оплачивая их службу дорогой ценой.

На палубе

Артемиды», у её бортов, стояли камнеметные машины и возле каждой в ящике запас тяжёлых камней.

При нападениях береговых пиратов баллисты могли сослужить хорошую службу: удачно пущенный камень пробивал лодку, и врагам приходилось спасаться вплавь.
Много бед грозило торговому судну на море, но и берег таил опасности.

Если буря выбрасывала корабль на сушу, то прибрежные жители считали его своей законной добычей: они растаскивали груз, а экипаж забирали в рабство.

Для такой «благой» цели они не брезговали обманом: зажигали огни, как на маяках, подавали фальшивые сигналы.
Так плавали по морям в древние времена.
* * *
На следующее утро

Артемида» держала свой путь вдали от берегов, не боясь нежелательных встреч.
Тиманф и его друзья вышли на палубу освеженные сном, отдохнувшие от тяжёлых переживаний предыдущего дня.

И тут им пришлось убедиться, что не все опасности миновали, что на их пути стоит ещё одна серьёзная преграда.

Об этом сообщил им Демарат.
— Придётся проходить по Геллеспонту, — сказал навклер. — Вам известно, что Писистрат захватил Сигей на его восточном берегу.

Аттика также владеет полуостровом Херсонесом Фракийским, образующим западный берег Геллеспонта.

Таким образом ваши сограждане крепко держат в своих руках ворота в Понт.

Древние греки часто называли Чёрное море,

Понт Эвксинский, просто Понтом.] На пути в Аттику мой корабль был остановлен, записано его название, моё имя, число матросов.

И я не сомневаюсь, что теперь меня спросят, откуда я взял лишних людей на корабле.

Ответ я уже приготовил.

Скажу им:

Часть моих наёмников совершает последний рейс, и я, пользуясь случаем, недорого купил по дороге рабов, которые заменят уходящих матросов».

Этот ответ удовлетворит допросчиков, но вот руки…
— Руки? — с недоумением переспросил Тиманф.
— Конечно, — подтвердил Демарат. — За руки рыбака Феагена и смолокура Гелланика я не боюсь, это матросские руки.

Но руки твои и Андротиона могут возбудить подозрение: видно, что они никогда не пропитывались смолой корабельных снастей…
Тиманф с облегчением рассмеялся.
— Только-то?

Ну что же, мы с Андротионом поступаем к тебе в матросы, и я уверен, что ещё задолго до прибытия в Сигей наши руки осмолятся и загрубеют.

Я даже думаю, что и Периандру такая работа пойдёт только на пользу.

Но позволь, — спохватился Тиманф, — а как же быть с Эвротеей и Филиппом?
— На женщин и детей досмотрщики обращают мало внимания.

Я скажу, что госпожа Эвротея — жена ольвийского купца и возвращается из Аттики, куда ездила навестить родных.
В тот же день экипаж

Артемиды» пополнился пятью новыми матросами.
Сбросив хитон, как обычно делали матросы, чтобы полы одежды не запутались в снастях,

Периандр первым взобрался на длинную рею, удивив своей ловкостью даже бывалых моряков.
С этого дня на

Артемиде» было введено круглосуточное дежурство на мачте.
От Критского моря до

Только небо вверху да море кругом, море да небо — так проходили последующие дни плавания

Артемиды».

Демарат приветствовал всякий ветер: попутный, боковой, встречный.

При всяком ветре

Артемида» более или менее быстро шла вперёд.
Но самым плохим, что могло выпасть на долю нашим мореплавателям, было безветрие.

Это было опасно: безветрие задерживало корабль в пути, оно делало

Артемиду» беззащитной перед лицом сильного врага.

Ведь если бы триера Гиппия напала на судно Демарата во время штиля, гибель Тиманфа и других беглецов при таких обстоятельствах была бы неизбежной.
При штиле матросы и пассажиры садились за вёсла и, пускай черепашьим шагом, всё же двигались вперёд.

Днём они держали курс по солнцу, ночью — по звёздам.
Через несколько дней слева по борту остался остров Фера, один из самых южных на пути к Критскому морю.
Артемида» повернула на северо-запад, в широкий пролив, разделяющий острова, примыкающие к Европе, и другие, теснящиеся у берега Малой Азии.

Вот здесь, в случае безветрия, триеры Гиппия могли захватить

Артемиду».
К счастью, афиняне, очевидно, потеряли её следы.

Да и Эол был благосклонен к беглецам.
Опасный пролив прошли менее чем за двое суток.

Оставив справа острова Левандос и Икарию,

Демарат проложил курс

Артемиды» по самой середине обширного Эгейского моря.
Теперь единственная серьёзная опасность могла ждать

Артемиду» при входе в Геллеспонт, но это в том случае, если там уже известно о бегстве Тиманфа и о погоне, от которой избавилось судно Демарата близ Эгины и Калаврии.

Демарат уверял, что ни одно парусное и, тем более гребное судно не сможет попасть в Геллеспонт раньше

Артемиды», хотя она и сделала большой крюк.
Несмотря на увещания Демарата, сердца беглецов забились тревожно, когда от афинской триеры, стоявшей у входа в Геллеспонт, отделилась лодка с досмотрщиками и вооружёнными воинами.
Но всё обошлось благополучно.

Досмотрщики старательно обшарили трюм в поисках запрещённых товаров, но там всё оказалось в порядке.

Басне Демарата о покупке новых рабов поверили легко, начальник стражи мельком взглянул на Тиманфа и его друзей, возившихся у снастей, и у него не явилось никаких подозрений.

Эвротея и Филипп также не заинтересовали досмотрщиков.

Получив положенную пошлину, к которой Демарат прибавил три лишних золотых монеты, досмотрщики удалились.

Когда остались позади башни Сигея,

Эвротея со вздохом облегчения сказала:
— Хвала бессмертным богам за наше спасение, но жалко, что нельзя побывать на развалинах священного Илиона…
В самом деле, остатки легендарного Илиона, или Трои, находились в недальнем расстоянии от Сигея, всего за каких-нибудь пятьдесят — шестьдесят стадиев.

Это там, под стенами Трои, велась десятилетняя осада и происходили битвы царей и героев, описанные в поэме

Илиада».

Оттуда пустился в многолетние странствования герой второй Гомеровой поэмы Одиссей.

Долгие часы плавания она пересказывала их Филиппу, и вокруг неё всегда собирались внимательные слушатели-матросы.
Легенда о Фриксе и

Корабль шёл по Геллеспонту, похожему на тихую, спокойную реку меж зелёных берегов.

Попутный ветер увлекал судно с распущенным парусом вперёд, и матросам было нечего делать.

Усевшись на палубе в кружок, они слушали рассказ госпожи Эвротеи о том, откуда взялось название Геллеспонтского пролива.
— Давно это было, в те времена, когда боги чаще, чем теперь, спускались с Олимпа на землю, — повествовала Эвротея, и тихому её голосу сопутствовало мирное журчание струй за кормой корабля. — В те времена часто случалось, что боги женились на смертных женщинах, и от этих браков рождались великие цари и герои.

В соседней с нами Беотии есть город Орхомен, и там некогда правил царь Афамант, сын бога ветров Эола и смертной женщины.

Могучий полубог Афамант взял в жёны богиню ветров Нефелу, и от этого брака родились сын Фрикс и дочь Гелла.

Но Афамант разлюбил Нефелу и женился на эллинке Ино.
Злая и коварная женщина невзлюбила божественных Фрикса и Геллу и решила погубить их.

Страну постиг неурожай, и Афамант отправил послов к дельфийскому оракулу,

В городе Дельфах при храме Аполлона прорицательница Пифия, будто бы наделённая даром предвидеть будущее, делала предсказания, давала советы, как поступить в том или ином затруднительном положении.

В действительности эти предсказания и советы делались дельфийскими жрецами и часто были двусмысленными.] чтобы узнать причину бедствия.

Мачеха подкупила послов, и те привезли придуманный ею лживый ответ:
Чтобы боги вернули свою милость Беотии, надо принести им в жертву Фрикса».
Уже всё готово было к жертвоприношению, уже жрец поднял нож над грудью невинного Фрикса, как вдруг с неба спустился волшебный золоторунный баран…
— Знаю, знаю! — захлопал в ладоши впечатлительный Филипп. — Он спасётся на этом баране, да?
— Не перебивай, мой сын! — строго сказала Эвротея. — Этого златошёрстного барана послала своим детям богиня Нефела.

Фрикс вскочил на барана, прежде чем изумлённые люди успели удержать мальчика.

Туда же прыгнула Гелла, и чудесный баран, взвившись в воздух, понёсся на дальний север… Сначала всё было хорошо, но дальше случилась беда.

Когда баран летел над теми водами, где мы сейчас плывём,

Гелла посмотрела вниз, у неё закружилась голова, она упала в волны и утонула.

С тех пор люди прозвали этот пролив Геллеспонтом, морем Геллы.
— Жалко бедную Геллу… — прошептал Филипп. — Почему она плохо держалась за баранью шерсть?..

Вот я бы вцепился, меня бы никому не оторвать!
— Так и сделал Фрикс, — улыбнулась мать.
— Что же сталось с ним?

Он спасся?
— Да, мой сын!

Путешествие закончилось в дальней Колхиде, на берегу реки Фазис.

Мясо золоторунного барана принесли в жертву Зевсу-тучегонителю, а чтобы никто не похитил драгоценную шкуру, к ней приставили огнедышащего дракона, никогда не смыкавшего глаз.

Фрикс умер в Колхиде, а сыновья его вернулись в Элладу с Язоном, которому удалось похитить золотое руно после долгих странствований и многих опасных приключений…
Так закончила свой рассказ Эвротея.
За Геллеспонтом открылась Пропонтида, которую можно было бы назвать большим озером, если бы её не соединяли с другими морями два узких пролива.
Артемида» держалась у северного берега, он был более населённым и приветливым, менее извилистым.

Здесь, когда уже остались позади ворота в Понт, зорко охраняемые афинянами, и миновала опасность попасть в руки Гиппия, строгость Демарата ослабела.

Если приходилось бросать якоря, он отстаивался близ городов и разрешал матросам и пассажирам сходить на берег.

Тиманф и его друзья побывали в Гераклее,

Ганосе,

Перинфе.

В Гераклее запаслись свежей провизией: овощами и фруктами, хлебом.

Купили также несколько живых баранов и быка.
Баранов подняли на борт корабля без больших трудов, но с быком пришлось повозиться.

Быка не закололи и не разрубили на берегу, потому что он предназначался для особой цели.
Когда корабль отплыл за несколько десятков стадиев от Гераклеи,

Артемида» остановилась у пустынного берега.

Злополучного быка спихнули в воду с верёвкой на шее, за ним спрыгнул ловкий Периандр.

Бык, отфыркиваясь и пыхтя, выплыл на берег, здесь его удержал эфеб.

Капитан, пассажиры и все матросы, кроме вахтенных, приплыли на лодках.

Из разбросанных по берегу камней был наскоро сложен алтарь, и быка закололи в жертву олимпийским богам.

Жертву принесли в знак благодарности за избавление от прошлых опасностей — и как молитву богам о спасении в будущем от бед.

Лучшие части разделанной туши были возложены на заранее разведённый на алтаре костер, и ароматный дым горящего мяса, поднимаясь к небесам, должен был порадовать обоняние богов и в то же время послужить пищей олимпийцам.
Не забыты оказались и подземные боги: властитель Аида, мрачный Плутон, и жена его, кроткая Персефона.

Подземным богам не доступен восходящий к небу дым, и жертву им приносили по-другому.

Закалывали чёрную (обязательно чёрную!) овцу, так чтобы жертвенная кровь стекала на землю и просачивалась в мрачный, бессолнечный Аид.

Греки считали, что, получив такую жертву, суровый Плутон становился благосклоннее к жертвователям.

Совершив этот обряд,

Демарат,

Тиманф и остальные с чувством исполненного долга возвратились на корабль.
Пропонтиду прошли за три дня, иногда приходилось лавировать против ветра.
У ворот Боспора Фракийского стоял на европейском берегу город Византии, колония выходцев из Мегар.

На правом берегу приютились небольшие городки Халкедон и Никополь.
Все эти три города позднее разрослись, слились вместе, и сотни лет спустя стал у ворот Чёрного моря огромный город Византий, столица большой

Позднее Константинополь, а теперь Стамбул.]
Но во времена бегства Тиманфа Византий ещё не мечтал о своей грядущей славе, и жители его занимались садоводством, рыболовством и торговлей с соседними колониями.
После нескольких часов плавания Боспор Фракийский остался позади, а перед мореплавателями раскинулся необозримый Понт Эвксинский.

Ночная битва с

И опять пошли дни нелёгкого плавания.

Здесь берег был не столь гостеприимным, как западный берег Малой Азии, где греческие колонии шли сплошной полосой.

На западном берегу Понта Эвксинского эллинские города далеко отстояли друг от друга, и их окружали области с чуждым, часто враждебным фракийским населением.
Артемида» упорно пробивалась к желанной цели.

Осталась позади основанная милетцами Истрия.

Корабль подошёл к устьям огромной реки Истр, которую много тысячелетий назад именовали

Талом, а потом Ористом.
Здесь мореплавателей вновь ожидала опасность, но уже другая.

Береговые жители — геты были самыми отсталыми из всех фракийских племён.

Но они обладали зловещей славой морских разбойников, смело выплывали из глубины лиманов на небольших лодках и нападали на проходящие греческие корабли.
Мореходы старались плыть подальше от опасных берегов.

Так рассчитывал поступить и Демарат, но погода спутала его расчёты.

Благоприятный ветер вдруг утих, и наступило полное безветрие.

По несчастному стечению обстоятельств, судно оказалось довольно близко от берега, а уже вечерело.

Опасаясь, что ночной ветер нанесёт

Артемиду» на мель, капитан приказал бросить якоря.

Но только что успели это сделать, как на берегу замелькали подозрительные огни.
Демарат вознес к богине Артемиде горячую молитву об избавлении от опасности.

Экипаж судна стал готовиться к защите.
От светильника, вечно горевшего в каюте навклера — он хранил огонь с алтаря Артемиды в Ольвии, — были зажжены другие светильники.

Их расставили так, чтобы в случае необходимости можно было запалить смолистые факелы, несколько охапок которых были принесены из трюма.

Нет ничего хуже, чем сражаться с врагами в темноте, и Демарат не хотел дать фракийцам такого преимущества.
Все, кроме Эвротеи,

Филиппа и Периандра, вооружились мечами, опоясались кинжалами, положили возле себя дротики и щиты.

Баллисты были приведены в боевую готовность: тугие жилы закручены, сверху наложены камни…
Экипажем овладело тревожное, томительное ожидание: если уж бой неизбежен, то пусть лучше начнётся поскорее.

Баллур ходил по палубе, сумрачно пошучивая и ободряя бойцов.

Филиппа,

Периандра и Эвротею он свёл в трюм, чтобы надёжнее укрыть их от опасностей битвы.
Огни на берегу, до которого было около шести стадиев, вдруг потухли, и это заставило Демарата насторожиться: час действия приближался.

Скоро зоркий Феаген сказал, что он видит на воде до десятка тёмных пятен: это были лодки гетов.
Фракийцы плыли очень тихо, видимо рассчитывая захватить корабль врасплох, но это им не удалось.

Когда нападающие приблизились на сотню локтей, вдоль бортов ярко вспыхнули факелы, и переход от тьмы к свету был так неожидан, что ослеплённые геты в первые мгновения даже перестали грести.
Греки воспользовались растерянностью врагов.

С воинственным кличем они метнули в нападающих дротики.

В лодках раздались стоны; до десятка гетов было ранено, некоторые смертельно.
Более действенными оказались снаряды, пущенные с трёх баллист левого борта.

Тяжёлые камни понеслись по воздуху.

Один не попал в цель, другой убил сразу трёх гетов, но всех удачнее выстрелил Баллур: пущенный им камень проломил борт лодки, она зачерпнула воду и опрокинулась.
Лодки нападающих приостановились, и оттуда понеслись стрелы.

Трудно прицеливаться с качающихся лодок, и лишь несколько стрел просвистело над палубой

Артемиды» или вонзилось в борта.

Защитники корабля прикрылись щитами.

Один из матросов всё же был ранен в плечо.

Но он выдернул стрелу из раны, с презрением разломил её и швырнул обломки в море.
С бортов

Артемиды» снова полетели дротики.

Ещё несколько гетов упали ранеными, но нападающих было слишком много, и они неотвратимо приближались.
Бойцы заряжали свои машины, закручивая связки воловьих жил, заменявшие в баллистах пружины.

Но заряжание баллист было медленным, кропотливым делом, оно требовало многих минут, и в скоротечном морском бою обычно удавалось сделать только первый залп.

Баллур понял это, когда фракийские лодки были уже у самого корабля.

Он с проклятием бросил рукоять баллисты, выпрямился во весь свой огромный рост и вдруг, схватив с палубы большой камень, метнул его в ближайшую лодку.

Раздались вопли раненых.
Удача удвоила силы Баллура.

Ещё один громадный камень гигант обрушил на другую лодку, пытавшуюся прицепиться к борту корабля.

Раздался глухой треск, дно лодки проломилось.

Она пошла ко дну.

Тонущие геты напрасно цеплялись за скользкие бока

Артемиды».
И неё же положение греков оставалось крайне опасным.

Из десятка лодок погибли две, и их экипажи вплавь возвращались на берег.

Но остальные окружали судно и с левого борта, обращённого к берегу, и с правого.
Баллур носился по палубе, как яростный бог войны.

При трепетном свете факелов казалось, что его мощная фигура удваивается, утраивается, одновременно появляясь в разных местах.

Выкрикивая проклятия на родном языке, он метал и метал на врагов тяжёлые камни.
Ни у кого из защитников

Артемиды» не хватало сил последовать примеру Баллура и поражать врагов камнями, приготовленными для баллист.

Но они отважно делали своё дело: рубились мечами, сбрасывали влезавших на корабль гетов копьями, вонзали им в грудь кинжалы.

Вдохновляя примером других,

Тиманф дрался, как легендарный герой, и немало врагов положил своим мечом и кинжалом.

Он сражался за Эвротею и детей.

Сознание, что только победа может спасти милых его сердцу, придавала ему необычайную энергию.

Рядом с ним яростно бились Гелланик,

Андротион и Феаген.
В пылу боя защитники корабля отбросили щиты и дрались с врагами грудь с грудью.

Уже были среди защитников и тяжелораненые и убитые.

В схватке с могучим фракийцем погиб ткач Андротион, но, полузадушенный врагом, он нашёл ещё в себе силы вонзить ему кинжал в горло.

Оба рухнули в воду, и волны с шумом сомкнулись над ними.
Два матроса-ольвиополита были убиты, а несколько раненых со стонами отползали от бортов.

Навклер Демарат появлялся в самых опасных местах, но богиня Судьба щадила его: он получил только лёгкую царапину на шее.
Натиск гетов на левом борту ослабел.

Все лодки здесь были либо потоплены, либо так повреждены, что вышли из боя.

Но правый борт, менее защищённый, не выдержал напора.

Десятки свирепых врагов уже карабкались на палубу с оглушительным воем, а смятые защитники отступали.

Тогда все, кто ещё держался на ногах, ринулись к правому борту с одной мыслью: победить или погибнуть.

Баллур крушил врагов подхваченным на палубе тяжёлым молотом, иных схватывал в смертельные объятия.

Казалось, мифический сторукий титан вмешался в битву смертных.

Геты отступали перед ним в ужасе.
Как дикие вепри, дрались Тиманф,

Гелланик и Феаген; яростно врывался в толпу врагов Демарат.

Они предпочитали смерть рабству в бескрайних степях Фракии.
Сколько же продолжалась остервенелая битва?

Сказать этого не мог никто.

Казалось, люди дрались долгие часы; поднимались и опускались руки с мечами и кинжалами, слышались глухие удары, стоны и вопли, хрипение умирающих.

Бойцы скользили и падали на досках палубы, обильно политых кровью…
И вот нападающие не выдержали.

Один за другим они начали прыгать в море, спеша к ещё уцелевшим лодкам.
Страшную картину представляла палуба

Артемиды» при колеблющемся свете догорающих факелов.

Повсюду мёртвые и раненые, повсюду кровь, выпавшее из рук оружие, поломанные щиты… Из-за тучи вдруг вышла кроткая Селена

Селéна — богиня луны у греков.] и осветила остатки ужасного побоища.
Дорого досталась

Артемиде» победа над сильным врагом.

Больше половины матросов погибло в бою; пали Андротион и Феаген; а оставшиеся в живых были избиты и изранены.
Эол, видно, решил вознаградить смелых мореплавателей за их храбрость: он послал к ним на помощь

Зефúр — у греков западный ветер.] Демарат решил воспользоваться «милостью» бога: ведь геты, собрав подкрепление, могли напасть снова.

У истомленных боем, израненных людей не было силы поднять тяжёлые якоря, и навклер распорядился обрезать канаты.

С превеликим трудом поднят был парус, и ласковый Зефир повлёк корабль в открытое море, подальше от враждебной земли.
По странной случайности, нападение фракийцев на

Артемиду-охотницу» произошло в тех самых местах, где тысячу лет назад храбрый и умный Фаттар захватил корабль литейщика Гурма.

За эту тысячу лет море не изменилось, но прежде пустынный берег, где когда-то тон-кролы раскинули среди холмов лагерь, теперь был густо заселён воинственными гетами.

И с ними вынужден был биться за свою свободу Баллур, отдалённый потомок Фаттара…
Возвращение на

Битва при устье Истра была последним испытанием беглецов, и через пять дней на правом берегу Гипанисского залива показались стены Ольвии.
На путешествие ушло тридцать два дня.
Баллур недолго прожил в городе: теперь, когда родина была так близко, его тянуло домой с неодолимой силой.

К его счастью, из Ольвии в Скифию отправлялся большой караван, и Баллур присоединился к нему.
Демарат подарил Баллуру боевые доспехи и коня со всем снаряжением, и великан скиф ехал во главе каравана, вдыхая полной грудью воздух родной ковыльной степи…
Баллур вернулся к давно оставленной семье — жене и сыну.
Он жил долго и счастливо.
Тиманф недолго пробыл в Ольвии.

С родины доходили вести о том, что власть Гиппия становится всё более ненавистной народу, что он готов подняться против тирана.

Прожив в Ольвии около девяти месяцев, весной 511 года до нашей эры Тиманф и оправившийся от ран Гелланик отплыли в Аттику на корабле Демарата.

С ними был и Периандр.

Семнадцатилетний эфеб не хотел спокойно выжидать на чужбине, чем окончится борьба его народа с тираном.
Демарат высадил своих друзей в Эгине.

Оттуда они тайно пробрались в Аттику.

Паралии встретили возвращение Тиманфа с великой радостью.

Скрываясь от клевретов

Клеврéты — приверженцы, готовые на всё, чтобы угодить своему покровителю.] Гиппия,

Тиманф снова возглавил подготовку паралиев к восстанию.

Затопленное Демаратом оружие достали с морского дна.

Оно было вычищено, наточено и, надёжно скрытое в тайниках, ждало дня великой битвы.
Этот день наступил в 510 году до нашей эры.

Однако сначала всё шло не так, как хотел угнетённый народ.

Гиппий был свергнут, но это сделали изгнанные его отцом Писистратом аристократы, которые явились в Аттику с большим спартанским войском.

При поддержке спартанцев аристократы захватили власть, но демос единодушно поднялся против них под предводительством Клисфена — вождя, известного всей Аттике.

Одним из помощников Клисфена был Тиманф, руководитель паралиев.
Власть аристократов в Афинах была низвержена навсегда.

Клисфен провёл новые законы, по которым страной стали править выборные от демоса.

В число народных избранников вошли Тиманф и Гелланик, так упорно боровшиеся за народное дело.
Тиманф и Эвротея дожили до глубокой старости.

Им пришлось быть свидетелями начала греко-персидских войн, когда маленькая Эллада со славой отстояла свою независимость в борьбе с громадной персидской державой.
В прославленной битве при Марафоне (в 490 году до нашей эры), где персы впервые узнали мощь греческого оружия, со славой пал Филипп — начальник отряда легковооружённых воинов.
Моряк Периандр, командир одной из триер, принял участие в разгроме персидского флота в Саламинском бою (480 год до нашей эры).

Эллинские триеры ловко ускользали от натиска огромных, но неуклюжих персидских кораблей и своими обшитыми медью острыми носами пробивали их борта.

Сражение окончилось постыдным бегством персидского флота.
* * *
Печальна была судьба тирана Гиппия.

Спартанский царь Клеомен и аристократы, победившие Гиппия, не отняли у него жизнь; лишённый власти тиран просто был изгнан из Аттики.

Многие изгнанники возвращались на родину и вновь принимали участие в её делах.

Сам Писистрат, отец Гиппия и первый афинский тиран, дважды побывал в изгнании и укрепил своё положение, лишь в третий раз вернувшись к власти.
Не так было с Гиппием.

Отправившись в изгнание, свергнутый тиран дал торжественную клятву никогда не поднимать руки на родной город.

Он не сдержал своей клятвы.

Сначала он предлагал свои услуги врагам афинян — спартанцам, а потом запятнал себя ещё более позорной изменой: пошёл на службу к заклятым врагам Эллады — персам.

Он побуждал персидского царя Дария предпринять поход на Элладу, уверяя, что разрозненные, враждующие греческие государства не в состоянии выдержать натиск огромной персидской армии.
Когда начался первый поход персов на Грецию, бывший тиран тащился с обозом персидской армии, предвкушая сладость мести врагам, когда персидские мечи вернут ему власть в Афинах.
Планы Гиппия рухнули.

Перед лицом грозной опасности эллины забыли свои раздоры, объединились и нанесли при Марафоне страшное поражение сильному персидскому войску.

Разочарованный Гиппий бежал с остатками разбитой армии, удалился на остров Лемнос и там, терзаемый мрачными

Эрúннии — у древних греков богини мести.] закончил свою бесславную жизнь.