Огнекрылаты кони Феба
Спустились в западны моря,
С сафиром голубого неба
Слилася алая заря.
Прострясь холодными крылами,
Уснули ветры над валами;
Один в кустах Зефир не спит:
Кристальна зыбь чуть-чуть струится,
В нее лесистый брег глядится,
И с травок теплый дождь слезит. Я, в размышлении глубоком
Вступив на моря брег крутой,
Носился восхищенным оком
По рдяной влаге золотой.
Мой дух светлел, как вод зерцало,
И сердце у меня играло,
Как яркая в струях заря.
‘Очаровательные сцены!
Минуты сладки и бесценны! —
В восторге духа вскликнул я. — Питомцы муз, сюда теките!
Сюда, изящности сыны!
И души ваши насладите,
Вам виды здесь посвящены.
Пусть дух, мечтами обольщенный,
Пусть сластолюбец пресыщенный
Без чувств при виде красоты;
Досуг божественный! питаешь
В пиитах жар…. и открываешь
Всегда им нову прелесть ты! Блажен, в ком сердце не хладеет
Ко ощущенью сих красот;
Предохранять себя умеет
От скуки и разврата тот.
Коль дух в изящное вперяет,
Он истинную жизнь вкушает
И живо чувствует себя;
Он презрит злато, пышность, чести,
Не будет он поэтом лести,
Прямую красоту любя. Он льет в согласны, звонки струны
Гармонию души своей.
Любим, гоним ли от фортуны,
Не раболепствует он ей;
Его природа не оставит,
Отрады сладкие доставит:
О благе чад, послушных ей,
Пекущаяся матерь нежна
И им всегда, во всем споспешна
От детства до преклонных дней. Природа! днесь перед тобою
И я обет святый творю,
Что лжевествующей трубою
Вовек похвал не вострублю
Кумирам золотым, бездушным,
И что потщусь всегда послушным
Тебе, чистейшая, пребыть;
Что добродетель, правду вечну,
Ум, доблесть, мир, любовь сердечну
И дружбу стану я хвалить. И ах, когда бы я стопою
Беспреткновенной мог пройти
Стезю, начертанну тобою,
И мог отверстую найти
Дверь храма твоего святого!
Всего бы, что красно и благо,
Упился жаждущий мой дух:
Я стал бы счастлив и спокоен,
Любви избранных душ достоин,
Всем Грациям, всем Музам друг! ’ Я так вещал, — и опустился
В тени дерев на косогор;
Мой дух в забвенье погрузился,
На влаге опочил мой взор.
Она еще едва мерцала
В подобье тусклого зерцала,
И мгла синелася вдали
На гор хребте уединенном.
В безмолвном торжестве священном
Дубравы и поля легли. Крылами мягко помавая,
Зефир прохладу в грудь мне лил;
С ветвей на ветви он порхая,
Тихонько листья шевелил:
Цветов ночных благоуханья
Вносил мне в нервы обонянья, —
Мои все чувства нежил он.
А с ним, скользнув под сени темны
И мне смежив зеницы томны,
Объял все чувства сладкий сон. Лишь вдался я ему, чудесным
Меня восхитил он крылом
И перенес к странам безвестным.
Я смутный кинул взор кругом:
Везде равнины; лишь к востоку
Увидел гору я высоку
И к оной множество путей;
Из них одни вели лугами,
Другие блатами, буграми —
Сквозь дичь лесов, сквозь зной степей. При оных мне путях стоящу
Предстала некая жена;
И я ее узрел, держащу
Обвитый крином скиптр. Она
В двуцветну ткань была одета,
На коей нежно зелень лета
Спряглась с небесной синетой.
Ступая ж поступью свободной,
Соединяла в благородной
Осанке важность с простотой. Как нивами покрыты холмы
Волнуются от ветерков,
Так точно груди млекополны,
Которых скрыть не смел покров,
Дыханьем кротким воздымались,
И реки млечны изливались
Из оных, всяку тварь поя.
По прелестям ее священным
Блуждал я оком восхищенным
И в ней узнал Природу я. Толико благолепна взору
Она явившись моему
И скиптром указав на гору,
Рекла: ‘Стремленью твоему
Ты видишь цель; по сим долинам,
Сквозь те леса, по тем стремнинам
Достигнешь на священный верх,
На верх возможного блаженства,
Изящности и совершенства,
Который лучше тронов всех’. ‘Но возвести мне, о Природа! —
Дерзнул я обратить к ней речь, —
На высоту сего восхода
Равно ли трудно всем востечь?
Или мне думать, что пристрастье
К иным ты кажешь; вечно счастье
И вечно им успехи шлешь?
Что ты, лишь только их рождаешь,
Любимцами предъизбираешь
И все таланты им даешь? Ах нет! как смертному возможно
Тебя в неправости винить!
Открой мне, не сужу ль я ложно,
Потщись сомненье разрешить! ’
На то богиня отвечала:
‘Я всем живущим даровала
Органы, свойственные им,
Органы те благонаправить
Или в бездействии оставить —
Даю на волю им самим. Дух смертных пашне есть подобен;
Он может все произрастить,
Лишь только б пахарь был способен
Его возделать, угобзить.
Предметов разных впечатленье
И разных случаев стеченье,
При воспитанье первых лет,
Нередко душу тлит, стесняет,
Иль в ней таланты развивает
И направленье ей дает. Но человек не будет прямо
Во храм изящности введен,
Хотя б достиг к преддверью храма
Счастливым направленьем он.
Дальнейшее он воспитанье
И вящее образованье
Дать должен сердцу и уму,
Науку важную постигнуть,
Без коей никогда достигнуть
Нельзя в святилище ему. Без коей все, тобою зримы,
Ведущи на Парнасс пути,
Опасны, трудно восходимы:
Лишь может тот один идти
Стезей, усыпанной цветами,
Между приятными кустами
В прохладе тихих, светлых рек,
Кто ту науку постигает:
Она все знанья заменяет,
Ее предмет есть человек! Он сам, и дел мирских теченье,
Которы, все до одного,
Причину и происхожденье
Имеют в сердце у него.
Вперяй же очи изощренны
В изгибы сердца сокровенны.
Терпением вооружась;
И в естество вещей вникая,
Сличая их и различая
Взаимну сыскивай в них связь. Когда получишь разуменье
Во глубине сердец читать.
Их струны приводить в движенье.
Во все их сгибы проницать:
Тогда твой мощный дух обнимет
Все в мире вещи, — ум твой примет
Устройство лучшее и свет.
Чем больше мысль твоя трудится,
Тем правильнее становится
И тем яснее настает. Итак, имеешь ли стремленье
На верх изящности взойти:
На нужное сие ученье
Себя во-первых посвяти!
Тогда представится дорога
Неутомительна, отлога,
В цветах и злаке пред тобой;
Тогда ты вступишь в храм священный,
И Слава возвестит вселенной
Поэта звучною трубой! ‘ Рекла, — и с кротостью воззрела.
‘Хочу, — примолвила она, —
Чтоб райского того предела
Была вся прелесть явлена
Твоим, о смертный, взорам бренным’.
Я пал — и с духом восхищенным
Благодарить ее хотел.
Но божество внезапно скрылось,
Все вкруг меня преобратилось
И я — Парнаса верх узрел. Там лавров, пальм и мирт зеленых
Кусты благоуханье льют;
В брегах цветущих, осененных,
Ручьи кристальные текут.
Там вечно ясен свод небесной.
В лугах и в густоте древесной
Поэтов сонмы я встречал;
Сотворший Илиаду гений
Над вечным алтарем курений
Во славе тамо председал. Клопшток, Мильтон, в короне звездной,
Сияли по странам его.
Там Геснер, Виланд, Клейст любезной —
Поэты сердца моего.
Там Лафонтен, питомец Граций,
Анакреон, Насон, Гораций,
Виргилий, Тасс, Вольтер, Расин,
О радость! зрелись и из россов
Великий тамо Ломоносов,
Державин, Дмитрев, Карамзин.В приятной дебри, меж холмами,
Отверстый отовсюду храм,
Огромно подпертый столпами,
Моим представился очам.
Во оном трон младого Феба,
И муз, прекрасных дщерей неба.
Во оном славные творцы,
Друзья людей, друзья природы,
Которых память чтят народы,
Которы были мудрецы, — Прямые мудрецы, на деле,
Не только на словах одних, —
В эфирном мне являлись теле,
В беседах радостных, святых,
Красно, премудро совещали
И взор любови обращали
На просвещенный ими мир.
Блаженством их венчались чела,
Божественность в очах горела,
Их голос — звон небесных лир. Средь дивного сего чертога.
В соборе девственных сестер,
Изящности я видел бога.
На арфу персты он простер.
Из струн звук сребрен извлекая,
И с оным глас свой сопрягая,
Воспел бессмертноюный бог.
Я взор не мог насытить зреньем
Его красот, — ни ухо пеньем
Насытить сладким я не мог. Власы его златоволнисты
Лились по статным раменам,
И благогласный тенор чистый
Звенящим жизнь давал струнам:
Он пел — и все вокруг молчало,
И все вокруг вниманьем стало;
Из алых уст его текла
Премудрость, истина и сладость,
И неизменна чувствий младость
В речах его видна была. То вопль Сизифов безотрадный,
То зов Сирен, то Зевсов гром
Ловил в той песни слух мой жадный.
Воскликнуть, пасть пред божеством
Готов я был во исступленье,
И вздрогнул — сильное движенье
Меня отторгло вдруг от сна
На утренней траве росистой. —
То пели птички голосисты
Восшедшему светилу дня.
