Типа стихотворения...ну и типа оно с рифмой
Как – то утром пред рассветом, томимый тягостным похмельем,
Заглянул я под то ложе, что мне ночью сей приютом было.
Думал, вдруг случайно ненароком туда пиво закатилось.
Та бутылка, что осталась, ну та, что пить ты отказалась.
Недовольно, раздраженно, сквозь завесу мрачных будней, мне
Ответила тогда ты: «С меня хватит! Пей ты сам!
Ухожу - всё надоело! Ухожу и навсегда!».
Не доверившись порыву, безобидно, зная твой характер дерзкий,
Всё пытался в шутку как-то обратить, но напрасно было, тщетно.
Я как мог, хоть ты бесилась, улыбнувшись все же я переспросил:
«Что же, ты мой друг ревнивый, Милка рыжая моя,
Ты- подруга дней моих суровых, так вот вдруг
Внезапно покидаешь ты меня?
Неужели ты уходишь? Я тебя еще увижу?»
Мне тогда ты так сказала, губы сжав и глаз прищурив:
«Нет уж! Больше никогда!»
Знаю, как любила ты театр, оперу, балет, премьеры.
Ты стихами упивалась.
Ты любила так поэта, что кота даже назвала Его именем красивым.
Я еще тогда смеялся над фамилией короткой,
А сейчас я, как блаженный, бесконечно повторяю Твое имя
И фамилию поэта, все надеюсь, что еще Мне его ты почитаешь.
Но ушла ты, да и кот навсегда исчез с тобою. Милка, где ты?
Я хочу, чтоб ты вернулась, вместе мы читать поэта будем.
Станет он моим поэтом- Твой любимый Эдгар По.
Целый день сам себя я воспрашаю: "Что осталось?".
Неве Мо! (Never more!)
Я метался, был повсюду : МХАТ, Большой, Ромэн, Таганка.
Я смотрел во все глаза. Там Отелло, Гамлет, Фауст там и Нибелунги,
Там Туриду, есть там даже Баттерфляй. там коварство, месть повсюду,
Бутафорство, маски, пляски, деревянные мечи. Осветители, суфлёры.
Там игра и все фальшиво, там актерские ужимки, парики, гримерки, краски.
Там давно уж все устали от своих белил, румян. Козни, сплетни, репетиции и распри.
Нет тебя лишь там, О! Милка.
А в фойе там Станиславский! Он конечно гениальный и пенсне его изящно, но ведь
Проходящему там мимо он кричит : ""Не верю! Не надейтесь. Не поверю никогда!"".
Думаю - чудак ты Костя! Лучше бы сказал, где Милка, а то всё ""Не верю и не верю!"".
Хоть бы раз он взял бы и поверил, так в третьем акте то ружье бы не пальнуло.
Да и Катерине не бросаться бы с обрыва.
Даже я предполагаю, что и Анна не легла бы под тот поезд. Ни за что и никогда!
Хоть бы ты вернулась, Милка! Ну вернись, я умоляю?!
Я Вишневый Сад повырубаю, каждой из Трёх Сестёр я больничный выпишу надолго,
Герману скажу я карты, Капулетти помирю с Монтекки,
Дездемоне сочиню молитву на ночь, чтоб смогла та спать спокойно,
Где же бродит моя Милка - бесконечно повторяю.
Где б спектакль не кончался - все уходят. Вот уж занавес задернут.
И тишина. И ни души. Тихо, даже призраков не сыщешь, пустота повсюду
И только одинокое молчание номерков там в гардеробе, где мне вешалок крючки
В одну сторону без жалости и сострадания, театрально резким жестом все укажут:
«Выход"" там и вон отсюда. Больше ты не приходи сюда!».
Может даже я отвечу их изгибам неприятным: «Ладно. Больше никогда!»
Тоска достигла апогея. А что если? Нет! Не может быть, ведь мы же
Вместе пели песни, О! и еще какие, я был - Гомер, а ты - Психея.
Блуждал один я точно призрак, я тенью стал, к самоубийству был тогда
Я очень близок. Но что это?! О! мысль, ну конечно,
Ведь все мы ищем просветления и мысль эта -точно озарение.
В Тибет поехала, ну точно, куда же ехать нам еще непросветленным.
Ведь там монахи, Кришна, Вишну, Будда.
Тибет, Памир - вершины мира,О!Милка я найду тебя во что бы то не стало,
Я за визою бегу, рюкзак собрал, ну все - мне время в пусть настало.
Я в Лхасу прибыл пёхом как и подобает. А там монахов в красном -
В глазах рябит и песнопений звуки их священных мантр уж так мой слух ласкает.
Поймал монаха одного я за рукав-то красный, вел себя вполне прилично,
Ведь путь не близкий и ехал не напрасно. Говорю ему:
Тибет прекрасен, Лхаса- сказка, вообще у вас тут все так очень мило
И все ж осмелюсь я спросить, а Милка здесь не проходила.
Какая Милка? Вот так диво, ведь Вы не в курсе, что
От Москвы и до Шанхая Милка - одна рыжая такая!
Нет, Вы не в курсе, ну уж извините,
Хотите джина, а?! Да Вы совсем не пьете, ну как мне быть - такая уж я скотина!
Монах, сосредоточившись на чем-то внутреннем своем, что-то там мычал,
И продолжая песнопения, лишь на секунду глаз открыл,
Окинул взором он мою потрепанную шкуру, потом вдруг замолчал.
Оторопел я и до сих пор в ушах звучит, как мне монах сказал тогда:
""Твоя не приезжай к нам в Лхаса никогда!""
Кого теперь спросить? Далай-Ламу?
Так он в изгнании и мы считай что братья с ним.
Одно несчастье- на Родине не жить Ему
тоской по Милке я томим. Вдобавок я простужен.
Ведь тут Тибет, ветра и солнце, такое, что хоть
очки для сварки надевай, к тому же на высоту
Четыре километра взобрался этот горный ""каравай"".
Я решился, что напрасно здесь искать тебя и на отчизне.
Это думал и иное, прислонясь челом в горячке, океан пересекая,
К койке в танкере вонючем и снова повторял в жару я имя.
Той, что не давала мне забвения день за днем, а сны за снами.
О! горячка, где ты, Милка?! Помню всё что было между нами.
В Мэрилэнд плыву я, Милка. Может там тебя найду я,весь
Заросший и небритый, на могиле у поэта,
Сам уже давно похожий на могилу.
И вот снова, снова, снова сквозь качки бред шепчу я тихо:
""Ну когда же берег будет, где же Балтимор, земля, могила.
Литератора, чье стало имя наваждением и забвением,
И объектом поклонения тысяч сотен, а для кого-то только –
""Неве Мо!"".
Кто ответит? Я уже почти не в силах качку выдержать,
Господь, помилуй!
Неужели кто-то скажет, что конца этому рейсу уж не будет никогда?
Ну а Оушен Пасифик мне в лицо в ответ смеется и волной в меня кидая,
Ухмыляясь, отвечает: ""Для всех вас и тех кто ищет, по морям и
Мне скитаясь - Неве Мо!""
""Это слово-знак разлуки!- крикнул я у той могилы.
Опустившись на колени,
Я, прося прощения, что потревожил душу и покой смиренный,
Рассказал у Его я ложа о том что так непреодолимо,
Что заставило скитаться, привело меня сюда.
А еще о том как часто, Далеко от Мэрилэнда слышал я то слово,
Что хорошо ему знакомо. Чёрный Ворон - ты свидетель!
Это слово - Никогда!
Я прочел могильных строчек, но не пал, хоть пол уныний.
Успокоился немного. Оглянулся. Ну, Эдгар, ответишь, ты душе
Моей печальной, в Балтиморе я, где со спиртным надеюсь
Уж не так строго, как в отчизне моей дальней.
Вон и Ворон твой неподалеку жаждет исповеди чей-то,
""Неве Мо!"", твердя как прежде.
Стоит ли искать мне Ту, чье имя шепчут ангелы всегда?"".
Ту, из-за которой Океан швырял меня неделю.
Ту, из-за которой чуть не умер я от качки,
Весь в бреду метаясь черном.
Но Эдгар мне не ответил. Ворон почему-то тоже.
Знаю, что, наверное, больше я хочу друзей тлетворных.
Больше чем живых пропавших. Тень от камня жар смягчила
И уж было собирался я обратно возвратиться.
Задержавшись ненадолго, я стоял
Как гладиатор, что сражался, но не умер.
Да, не умер, но и перестал быть жив как прежде.
""Где ты, Милка! Буду ли искать тебя я дальше?"".
Ворон и Эдгар молчали. Балтимор был неприветлив.
Океан, злой рок надо мною все глумились, точно сговорившись,
Со злой усмешкой обручившись. Разве мог я их союз разрушить?
Наверное так должно быть и тогда сам сказал я: ""С меня хватит.
Больше - никогда!"".
Я еще стоял недолго. Тихо губы шевельнулись, извинения принося:
""Вы простите, мистер По.
Полагаю, путешествие сюда было не напрасным,
Не жалею, что приехал. И еще. Я совсем - не плагиатор,
Просто Милку очень я хотел найти!"".
Пришло время расставаться. ""Ну и что пророк ты вещий,
Никакой ты не зловещий.
Этим Небом, что над нами - Богом скрытым навсегда –
Заклинаю, умоляя мне сказать, как тут в Балтиморе
Мне откроется ль простая дверь пивбара,
Что средь пьяниц местных популярна.
Найду ли тут я упоение, стакан держа, холодный с пеной.
Ведь теперь не ищу я Неве Мо!
Он глядит уединенный, точно
Демон полусонный.
Вдруг как каркнет во весь голос ""Evermore!"".
