Ко мне является Флоренция,фосфоресцируя домами,и отмыкает, как дворецкий,свои палаццо и туманы.
Я знаю их, я их калькировалдля бань, для стадиона в Кировске.
Спит Баптистерий — как развитиемоих проектов вытрезвителя.
Дитя соцреализма грешное,вбегаю в факельные площади.
Ты калька с юности,
Флоренция!
Брожу по прошлому!
Через фасады, амбразуры,как сквозь восковку,восходят судьбы и фигурымоих товарищей московских.
Они взирают в интерьерах,меж вьющихся интервьюеров,как ангелы или лакеи,стоят за креслами глазея.
А факелы над черным Арноневыносимы —как будто в огненных подфарникахнесутся в прошлое машины!— Ау!— зовут мои обеты,— Ау!— забытые мольберты,и сигареты,и спички сквозь ночные пальцы.— Ау!— сбегаются палаццо,авансы юности опасны —попался?!
И между ними мальчик странный,еще не тронутый эстрадой,с лицом, как белый лист тетрадный,в разинутых подошвах с дратвой
Здравствуй!
Он говорит:
Вас не поймешь,преуспевающий пай-мальчик!
Вас продавщицы узнают.
Вас заграницы издают.
Но почему вы чуть не плакали?
И по кому прощально факелынад флорентийскими хоромамилетят свежо и
Я занят.
Я его прерву.
В 10.30 — интервью...
Сажусь в машину.
Дверцы мокры,
Флоренция летит назад.
И, как червонные семерки,палаццо в факелах горят.
