На каменной россыпи у светлого ручья, в щели между двух валунов жили дружные сыгырганы-сеноставцы.
Зубами резали они траву, сушили ее на камнях и ставили стога.
А повыше стойбища сеноставцев жила красная лисица.
Вот однажды в пасмурный день вышла она на охоту.
Услыхал сеноставец-малыш лисьи шаги, почуял лисий запах, головой повертел, да как крикнет:
— Сыйит!
Сыйит!
Лиса идет!
Сеноставцы юркнули в щели и норы, осталась на каменной россыпи лишь сухая трава.
Понюхала лиса стожок и чуть не заплакала:
— Еще ни одна лиса сеном не кормилась, неужто я буду первая?
Выдернула клок, пожевала, а проглотить не может, только язык оцарапала да в горле запершило.
А все из-за этого пищухи-сеноставца, — рассердилась лиса, — погоди-погоди!
Съем я тебя и всю семью твою».
Подошла к щели между двух валунов и заверещала ласково:
— Ияу-у, какой старательный хозяин здесь живет, как ровно он траву накосил, как хорошо просушил ее, как ловко стога сметал!
Даже человек мог бы у этого сыгыргана, у такого славного малыша, поучиться.
Вот было бы счастье на этого умницу хотя бы одним глазком взглянуть.
Слыша эти похвалы, сеноставец спокойно в своей норе лежать не может.
Он с боку на бок ворочается, вздыхает даже.
А лиса еще умильней тявкает:
— Неужто я никогда этого расторопного молодца не увижу?
Ах, как приятно было бы с ним побеседовать…
Не вытерпел сеноставец, высунул мордочку из норки.
— И-и-и, — улыбнулась лиса, — как он с лица-то хорош!
Взглянуть бы и на спинку!
Говорят, со спины он еще краше.
Сыгырган спрятал голову и выставил спинку.
Тут лиса и ухватила его!
Сеноставец даже крикнуть не успел.
Бежит лиса к себе в горы, своих деток сеноставцем угостить спешит.
Крепко сеноставец зубами лисьими прижат.
Плачет бедняга, приговаривает:
— Ох, несчастный мой отец, бедная мать…
Услыхала сорока этот громкий плач, распахнула свою черную шубу с белой оторочкой, полетела следом за лисой и застрекотала:
— Сам, сам ты, сеноставец, лисе в зубы полез, о чем-чем-чем ты теперь плачешь?
— Как мне не плакать, слез не лить?
Отец и мать меня всегда просили, уговаривали:
Не оставляй нас, сынок, куда бы ты ни вздумал ехать, и мы с тобой!» Но вот видишь, сорока, случилось так, что сам я в горы еду, а стариков своих дома оставил.
Никогда мне этого отец с матерью не простят.
Всю жизнь на меня будут в обиде.
Остановилась лиса.
Не выпуская сеноставца изо рта, она пробормотала:
— Я могу и штариков твоих вжять.
Где они?
— Тут близехонько, вон в тех камушках живут.
— Пожови их шкорей! — сказала лиса и разжала зубы.
— Сыйит!
Сыйит! — крикнул сеноставец и юркнул в щель между камней.
Лиса тут же спохватилась, успела поймать малыша за хвост.
Цепко держит, не отпускает.
Однако и сеноставец крепко засел в щели, не вылезает.
Тянула его лиса за хвост, тянула, никак не вытянет.
Рванула из последних сил, да вдруг как перекувыркнется!
Затылком о камни стукнулась, еле-еле на ноги встала — в зубах у нее только сыгырганов хвост.
С того дня у лисы морда вытянулась, а сеноставец остался без хвоста.
