Из цикла о природе Отпускник
Сергий Чернец
Видел ли кто-нибудь Белую радугу? А вот мне довелось однажды попасть в такой молочно-белый туман. И неблизкий дождь давал далекую радугу, которую я видел с холма. Туман же был в низине, куда я спустился, окунулся. И уже из тумана я видел её дугу, саму радугу, которая была белая. Необычно было, что я знал, - что дуга, видимая сквозь туман – это далекая цветная радуга, но она была белая для глаз моих. Такие зорьки, наверное, большая редкость.
Многие любуются природой, но не многие принимают её к сердцу, чтобы почувствовать душу… (как говорил Пришвин), - почувствовать и душу природы и свою душу понять и проявить во время созерцания красоты природы.
Часть 1.
Каждое лето я приезжал в деревню, в отпуск, чтобы «воздухом чистым подышать». Есть у меня друг, его дом стоит на самом краю села. И до леса от него «рукой подать».
Светлыми летними ночами, почему то часто, не спалось. И друг мой, - высокий худощавый старик с длинными усами, в старомодном, накинутом на плечи пиджаке, тоже не спал. Сидел он на крылечке и курил.
Мы прислушивались к голосам природы, слышимым вокруг. Слышался соловьиный перебой: один с опушки леса, далекий, щелкал и свистел с шорохом и шумом верхушек леса, колеблемых ветром; другой отвечал сблизи, от кустов малого овражка, сразу за огородами и слышался ясно, мелодично. Весной по овражку течет «маленькая речка», ручей из талых вод вдоль всего села. А летом он пересыхает. Чтобы пойти в лес надо перепрыгивать этот овражек.
Под покровом летней ночи, рассказывали мы разные истории.
Природную тишину нарушал гром-шум из светлого облачного неба: это пролетали два самолета, оставляя белые полоски за собой. Самих самолетов не было видно, но звук их сверхзвуковых двигателей достигал земли. «Издержки цивилизации» - сказал мой друг Иван Иваныч, начиная свой рассказ.
«Почему-то принято, что за грибами надо выходить рано поутру. На заре всегда в природе наступает затишье. И как поле тихое перейдешь, любуясь розовой зарей, погружаешься в лесную тишину, где с первых шагов каждый шорох выдает живую душу. Ветка треснет, - и видишь, как белочка пробежала и скрылась в вершине сосны. А вон, и заяц пробежал, замечаешь его тоже по шороху прошлогодней листвы. Постепенно и птицы просыпаются. «Тинь-тинь» - сказала синичка, с куста, нависшего над тропинкой, и вспорхнула. А тут и сорока объявила всем, застрекотав, что я иду….
Я схожу с тропинки всегда в одном и том же месте, у лесного оврага, обхожу его и направляюсь в ближайший осинник за красноголовиками. А тут, решил я овраг перейти на ту сторону, где продолжался сосновый, смешанный лес. Сосны перемежались там и березками и елками, поэтому грибы там могли быть разные.
И только спустился я наполовину по склону оврага, как увидел дыру в земле. Вокруг, на рассыпанной песчаной почве были следы. «Дыра – это нора. А нора – это кролик» - как говорил в мультике Винни Пух. Но тут – дыра это неизвестно кто, только не кролик! И нора глубокая, судя по темноте, из которой пахнуло на меня «псиной», когда я заглянул. Лисья нора, - как я догадался. И слышен стал писк и скуление. Когда я заглядывал, то заслонил свет собою: лисята и подумали, что к ним мама-лиса пришла, вот и заскулили. Выползли на свет и сами маленькие лисята, но ко мне не шли, а толкались, вытягивая мордочки, принюхиваясь вдалеке от входа. Протянул я руку в нору и успел подхватить одного лисёнка за шиворот, как остальные спрятались в темноте. Лисенок, вытащенный на свет, начал брыкаться и пытался укусить мою руку, скуля громче и громче. Я выпустил его на песочек чуть в сторонке, и хотел было других лисят вытащить. Но появилась их мать и, прямо как собачка, затявкала на меня.
Она встала над моей головой сверху оврага, и рычала, открывая зубы в оскале, готовая броситься на меня сверху. Шерсть на загривке у неё вздыбилась, и действительно грозен был весь вид её.
А я чуть не упал. Я стоял на склоне и ноги мои соскользнули, так как от резкого тявканья, неожиданного, я встрепенулся. В минуту, соображать-то некогда было, - я сбежал на дно оврага, в двух шагах, а затем поднялся на противоположный берег его. Лисица же быстро залезла в нору и высунула оттуда только морду свою и всё рычала, не спуская с меня глаз. Она готова была биться за своих детёнышей. «Тихо-тихо!» - сказал я, что она вряд ли поняла, и удалился быстрее в лес. Вот такая была у меня находка однажды». Такую историю рассказал Иван Иваныч.
Цикл Часть 2.
На рыбалке.
Рыбалка это тихая охота. Приходишь рано утром на свое особенное местечко. Настроишь удочки в тихой заводи. Над водой ещё парит утренний туман. И сидишь тихо на берегу, глядя на поплавки, ожидая утреннего клева, и мечтая, что крупная, непременно крупная, рыба клюнет.
И, вдруг, всплеск, а из воды вылез зверек с рыбкой в зубах. Длинное тонкое тело его, с блестящей, от скатывающихся с плотной шерсти капель воды, необычайно гибкое. Как он ловко перебирал лапками, присев тут же у кромки воды на песочке. Зверек был похож на кошечку, с такой же мордочкой. Не замечая меня, замершего в сидячем положении, а может, принимая меня за пенек дерева, зверек стал грызть рубку. Двумя лапками он придерживал рыбу, и, отрывая кусочками, ел, быстро-быстро шевеля усами, прищуривая от удовольствия черненькие глазки. Он уже съел спинку рыбки и умывал, вытирал свою мордочку лапками, точно как кошечка, когда я, к сожалению шевельнулся. Чуть замерев и зыркнув на меня глазёнками, зверек нырнул в воду с таким же тихим всплеском с каким и появился.
Он оставил приятное воспоминание: я видел тайную жизнь природы, красивого гладкой темной шерсти зверька, занимающегося своим повседневным делом.
Природа живет своим обычным чередом.
Часть 3.
Было у нас мальчишеское развлечение. Может не очень хорошее. Мы разоряли гнезда сорочьи и ловили маленьких сорочат, которые летать толком не умели, а убегали от нас, прятались в траву.
С этих птенцов всё и началось. А за телятником у нас, что ближе к лесу стоит, на ферме, дорога раньше проходила по самой опушке леса. Теперь тот пустырь порос мелкими березками и травой густой. Хорошая дорога, сегодня, огибает ферму справа, а по старой, только пешеходная тропинка, по старым колеям в земле протоптана. И там люди ходят, да мы, мальчишки сокращали путь до речки, когда купаться ходили.
Так вот. Возвращались мы с купания, или, наоборот, утром шли купаться на речку, не помню. Увидели мы, как птенцы слетали с деревьев и падали в траву. Вокруг сороки стрекочут, а птенец весь черный и даже серые перья его, совсем на сороку не похож, - пытался взлететь, но падал прямо, перекувыркиваясь, ударяясь о землю. И не один такой он там, на опушке леса, оказался. Бросились мы мальчишки ловить этих птенцов. Те убегали, прятались, и под деревья, и в траве приседали, притихнув, но вот тут-то их и ловили.
Потом, кто-то из мальцов разглядел гнезда сорочьи – на елке, сразу два, и третье на сосне мы увидали, и на березе, чуть подальше на опушке увидели, большое гнездо. Вот тогда вспомнили некоторые из мальчишек, и начали говорить, что сороки-воровки любят всё блестящее и в гнезда свои прячут золотые вещи…. И началось конкретное разорение сорочьих гнезд. С риском, как бы не упасть, парнишки постарше лезли на деревья и скидывали гнезда на землю…. Да, были там блестящие предметы: стеклышки и железки даже от консервных банок. Но ни монет, ни чего-либо золотого и ценного мы не находили. А рассказов-то было много. Будто и часы круглые с цепочкой карманные находили когда-то. И золотые монеты, царские рубли и так далее.
__
Вспоминая свое детство, мой друг обнаруживал чувство удовольствия. Чувство, похожее на то, какое мы испытывали давно-давно, в том далеком детстве, когда старшие и взрослые уходили на работу на весь день и никак не контролировали нас во время каникул. И мы могли бегать по лесу и ловить птенцов не умеющих летать, наслаждаясь полной свободой.
«Ах ты, свобода, свобода! Даже намек, даже слабая надежда на её возможность дает крылья, не правда ли?!».
Между тем, летнее небо всё же потемнело, приобрело ту синеву ночи, высвечивая участки между облаков яркими звездочками. Было за полночь. Некруглая, ущербная луна висела на западе, будто готовая совсем спрятаться за горизонт.
- Вот так-то. Остается только вспоминать! – сказал Иван Иваныч и закурил очередную сигарету. Он поднялся со ступенек и встал на крыльце рядом со мной, опиравшимся на перила. Это был человек небольшого роста, не толстый, но широкий в плечах, совершенно лысый и с седыми усами.
- Луна, луна, еще пытается светить… - сказал он глядя в эту сторону. – Проходит детство, и жизнь налагает на нас тысячи зависимостей и запретов. Такая уж, суровая, утомительная, бестолковая она – наша жизнь – сказал мой друг, как человек, знающий и проживший многие и многие годы.
Цикл Часть 4.
Направо, через плетень, видна была улица деревенская, почти вся, во всю её длину. Всё было погружено в тихий, глубокий сон; ни движения, ни звука, даже не верится, что в природе может быть так тихо.
Когда в лунную ночь видишь широкую сельскую улицу с её избами, уснувшими палисадниками со склоненными сонными ветками сирени, то и на душе становится тихо. В этом своем покое, укрывшись в ночных тенях от трудов, забот и горестей, она и кроткая и печальная и прекрасная, и, кажется, что и звезды с неба смотрят на неё ласково и с умилением и что зла уже никакого нет на земле и всё благополучно.
Налево, с края села, за огородами, отделёнными опушкой, начинались леса. Деревня стояла на пригорке, и лес было видно далеко, до горизонта. И во всю ширь этих лесов, залитых лунным светом, тоже не было ни движения, ни звука. Такое затишье в природе бывает глубокой ночью ближе к утру, словно замирает природа, ожидая первые лучи солнца на светлеющем все больше восточном краю небес.
В этой тишине вдруг раздался дальний лай собаки, за ней другая и третья повторила, и хор собак по деревне некоторое время прерывал всю прелесть тишины ночной. Вот я вспомнил историйку.
Пошел я на охоту с собакой Жулькой. Это щенка назвали «жуликом», так и осталось, а по какому поводу придумано имя забылось.
А пошли мы на «дальние болота» (так они назывались), лесные. И там, среди болот, были круглые лесные озёра, где много уток.
Вот у одного из таких озёр обнаружился выводок. Мама-утка с десятком утят плавали у берега между кувшинок. Жулька бросился в воду их ловить. Утята нырнули врассыпную и попрятались у берега в осоке. Но мама-утка не спешила укрыться. Она вытянула одно крыло и подгребая им медленно двигаясь кругами, притворилась «подбитой», больной, чем и привлекла всё внимание собаки. Жулик поплыл за ней. И вот уточка выбралась на берег, покрякивая и по берегу прошла волоча свое «подбитое» крыло. И пёс выбрался на берег и понесся между кочками травы на неё. А утка убегала, пытаясь взлететь, и, будто не могла, вновь опускалась на траву, заманивая собаку. Когда пёс уже догнал уточку и даже коснулся перьев её хвоста, - она, вдруг, взлетела и улетела далеко в заболоченный лес.
Пёс промахнулся, когда пытался укусить утку за хвост, даже щелкнул громко зубами своих челюстей. Но когда понял, что его обманули: сел среди кочек и заскулил от отчаянья, оглядываясь по сторонам, словно ища поддержки. Это была такая обида – до «слезного» скуления: «как так меня обманули, ты видел?» - словно спрашивал Жулька. С повинной головой и виновато поскуливая пес шел к моим ногам. И я видел это «великое» отчаяние собаки.
Пропали утята, и пропали все утки с озерца из-за суматохи, поднятой ложной погоней в маленьком озерке. И я не стал уже продолжать охоту, а пошел домой. Мама-утка рисковала своей жизнью, спасая своих детей от собаки. А мой глупый пес, обманутый ей, испортил всю охоту.
___
На этом наши истории закончились. И только я приклонил голову на подушку в кровати, как тут же забылся. Словно бы и не спал, когда почувствовал, что меня будит, рукой трогая за плечо, Иван Иваныч.
Оказалось, что утро уже прошло, по-ихнему, по-деревенски. И коров уже выгнали, после дойки, к пастухам в стадо, и петухи давно прокричали и куры были накормлены. Только меня, отпускника, не трогали. На столе уже стоял и ждал меня завтрак: парное молоко в глиняной кринке….
А Иван Иваныч готов был сопровождать меня к речке, на рыбалку. И весла для лодки уже прислонил к воротам, как я увидел из окна во двор.
Часть 5 «Собачка»
Еще было 7 часов утра, когда мы пошли на рыбалку.
Неспешно подошли мы к реке, к «затону». Затон, залив – громкое название для нашей речки. Такие названия бывают на крупных реках, на Волге, например, или на морях. Река у нас не очень широкая. Она неоднократно меняла свое русло и образовывала островки между основным течением. Потом и эти островки размывались и соединялись старые русла, образуя расширение. Так и получился наш Затон.
На пологом берегу стояли маленькие гаражи для хранения моторов и лодок. Раньше к ним был свободный доступ. А теперь я увидел железный забор с воротами и колючей проволокой поверху. ООО «Речник» - гласила надпись над воротами. Из-за забора видна была будка охраны, поднятая на железных столбах-трубах и с железной лесенкой с перилами из арматуры.
- Времена сменились давно, - пояснил моё удивление Иван Иваныч. – Теперь всё в руках частников. Тут и директор и штат, и лодки напрокат! –
Лодки привязаны были к пристани, - к широкой из досок полосе на сваях вдоль берега. Иван Иваныч поздоровался с охраной, с молодым парнем, бродившим тут же на пристани. Мы подошли к одному из железных ящиков, сваренных как миниатюрный гараж для машины, с такой же двухскатной крышей, пронумерованных и закрытых навесными замками. Пока открыли замок, доставали, устанавливали мотор, загружали удочки и снасти, лежавшие в рюкзаках в гараже, - обсудили куда поедем.
Ехать решили на дальнюю старицу, к большим омутам на ней, что сразу за дальним перекатом. Это было подальше от села, куда летом мало кто ходил, и рыбы было там непременно больше.
Эта старица называлась «Собачка»: не по животному – собаке, а по железной детали-застежке. В том месте река изгибалась среди леса в виде подковы в далекие времена. А потом она пробила прямое русло, соединив оба конца этой петли. «Собачка» соединялась с рекой от верхнего, по течению, конца, через три километра ниже. И тихое течение реки в этой петле, заходящей глубоко в лес, таило в своей тёмной глубине жилища больших сомов, а по берегам, в густой подводной растительности, стоянки метровых щук…. По берегу к Собачке было далеко и трудно проехать даже на вездеходных машинах. Мы ездили зимой на уазике: по дороге 15 километров, и потом через лес заболоченный пробирались с большими трудностями, когда колея лесной дороги замерзала. Это к слову….
А пока мы не успели тронуться: только погрузились в лодку-казанку, - нас окликнул мужик с рюкзаком в одной и удочкой в другой руке. Это был знакомый, наш деревенский, «пасечник»-Петро. Он напросился к нам подвезти его «до рыбалки». Рюкзак в его руках довольно плотно был загружен, что заметил Иван Иваныч и спросил: «Петро, никак с ночевкой собрался? А как обратно?». «Ну, уж надеюсь на тебя Иван. Подъедешь через день!» - ответствовал Петро. «Ладно. Грузись уже…». Так нас стало трое рыбаков.
_
Шум мотора, за которым сидел Иван Иваныч и ловко управлялся с ним, заглушал звуки природы, но не мог скрыть красоту берегов реки, мимо которых проплывали рыбаки. Можно было любоваться крутым песчаным берегом, с упавшими деревьями, вершины которых лежали погруженные в воду и создавали водовороты. А с другой, пологой стороны открывались заливные луга с высокими травами: колхозные сенокосы, вдали от берега видны были копны, стожки сена. Высокие сосны, сменялись березовым лесом, высокие холмы переходили в низкие овраги, из которых стекали ручейки от далеких лесных родников. Река делала два поворота, прежде чем показалось расширение, в месте, где начиналась собачка.
Когда завернули в собачку, остановились у крутого лесного берега. Там уже было и место для кострища готово, с рогульками для котелка. Островная часть была почти без деревьев, и берег, затопляемый весенним половодьем, порос камышом и кустами ивняка, так что к воде было трудно подходить. Напротив, лесная сторона изобиловала удачными подходами к глубоким местам, прекрасно подходящим для рыболовства.
Иван Иваныч не случайно весла приготовил. Он оставил нас с пасечником Петром выбирать себе место на лесном берегу, а сам со спиннингом отправился на веслах на другую, камышовую сторону ловить щук.
Я нашел себе яму в воде, около упавшего дерева недалеко от стоянки, где мы выгрузились, и настроил пару удочек: одну донную, со скользящим грузилом, а вторую легкую, с поплавком, - ловить в пол-воды. Пасечник Петро ушел дальше вдоль берега, исследовать одному ему известные места на Собачке.
Рыболовы тоже бывают разные, в смысле темперамента. Я был спокойный и терпеливый: выбрав себе местечко, я устраивался на нём со всевозможными удобствами. У меня были металлические уключины для удержания удочек, которые втыкались в берег. И поставив снасть, удочки, я «сооружал», замешивал подкормку, скатав шарики из смеси, разбавленной водой, забрасывал их в воду. Потом терпеливо ждал поклевки, на устроенном из подобранных листьев сиденье, предварительно выкопанном на спуске к воде.
Петро же, «пасечник», видимо не любил ждать долго. Он постоял в одном месте и вскоре переменил его, продвигаясь, таким образом, всё дальше и дальше, не дождавшись поклевок. Издалека я мог наблюдать, что Петро поймал небольшую рыбку, блеснувшую на конце снасти: видимо, сорожка или что-то похожее. Но и это место ему не понравилось, и он ушел совсем далеко: может рыбка ему показалась мелкой.
Вскоре и я на поплавочную, в проводку, удочку стал ловить сорожек величиной с ладошку.
Иван Иваныч – спиннингист, и это совсем другой тип рыболова. Побросав, напротив меня на другом берегу, свою блесну около камышей, и тоже что-то там выловив, он завел мотор и проехал на лодке мимо меня на основное русло, на течение реки.
Там были коряжники, из упавших деревьев, где хищников, окуней, щук и судаков было, естественно, больше. Спиннинг там нашел бы себе большее применение.
Рыбалка это своеобразный вид отдыха (как я его понимаю). Он предполагает и добычу (рыбу), как охотничий трофей, который стимулирует выделение адреналина. А еще – это и пребывание в естественной природе. Вот что мне больше всего и нравится.
Я даже оставил свои удочки и уходил в лес. Недалеко, среди тех же сосен и елей, обнаружил ягоду чернику. Собирал, горстями отправляя в рот. Наелся ягод так, что руки мои покрылись пятнами от сока ягодного, такой же наверное был мой рот, губы тоже были окрашены, я думаю.
На обед никто не пришел, и я перекусил один, достав из рюкзака заготовленные бутерброды и пирожки. В термосе был приготовлен и чай сладкий…
Донная снасть сработала неожиданно, «не во время», как всегда. Я не успел допить свой чай, когда привстал и глянул в сторону берега. Пришлось всё оставить на земле у рюкзака и бежать к удочке. Улов был хорош – лещ сопротивлялся, как ему положено, мужественно, но вытащенный на поверхность, глотнув воздуха, он лёг плашмя, как большой серебряный блин, и легко подведен был к подсачику, который был у меня наготове, «под рукой», с самого утра. После первой большой рыбы были еще и еще. Рыбалка удалась.
Цикл Часть 6.
Вечернее солнце освещало кустарники и камыши противоположного берега Собачки. На моей стороне царил сумрак от тени леса на крутом берегу. Солнце садилось за моей спиной, за лесом и скоро удалялось, погружая в тень и камыши, а потом и верхушки дальнего леса, просверкав неровными верхушками, потухли, среди серых облаков. Со светом перемещались и звуки птиц в вечерней возне предночной. Сначала над камышами, пересвистывая и суетясь, они перелетали по веткам кустов тальника, а потом все затихло. На моей стороне давно было тихо в сгущающихся сумерках. Потом и верхушки леса потемнели, только в небе был отблеск заката. Затем облака над дальним лесом сделались розовыми и темнели в обратную сторону, - от далекого леса ко мне пока вся природа не погрузилась в вечерний сумрак.
Я любовался прелестями заката в природной тишине, когда солнечный свет затухал над речными водами, уже не обращая внимания на удочки, потому что всякий клёв рыбы прекратился внезапно, - «как обрезало», в рыбацком выражении.
И эту природную тишину нарушил звук моторной лодки. В тоже время к кострищу пришел и Петро. Я поднялся на крутизну песчаного берега и увидел, что костер уже горит и над костром висит котелок. Подошел и Иван Иваныч. Петро заваривал чай со смородиновым листом. Смородину он нашел на берегу старицы и сорвал молодые свежераспустившиеся листики.
Скоро мы все пили чай, сидя вокруг костра среди соснового леса, в верхушках которого слышался тихий шум ветра, рядом от берега раздавались всплески рыбы в водах реки, костер кидал свои отблески в темную глубь ночи: романтика.
Я решил не уезжать и остаться ночевать, чтобы утром продолжить рыбалку. Со мной согласился и Иван Иваныч, хотя мог бы уехать, у него на этот случай был большой фонарь в лодке, чтобы освещать впереди дорогу, на корягу чтобы не наткнуться в темноте. Тогда Петро достал из своего рюкзака съестные припасы, который он с собой и не брал, когда уходил на рыбалку: все вещи оставлялись около меня, я не собирался «ходить» за рыбой, как они меня знали. И тут мы все зашевелились, начали готовить ужин. Я пошел чистить рыбу на берегу, знал, что там есть местечко, где лежала досочка, кем-то заранее приготовленная.
Уже в темноте, когда тени на стволах ближних сосен колебались в свете костра, мы ели уху с дымком. А потом перекур и лежанка из лапника около тихого теплого света костра и разговоры….
«А вот к нам на пасеку медведь приходил, сколько ульев поломал…» - начал рассказывать Петро.
Этой весной было, недавно. На первый взяток пчел вывозили мы ближе к лесу. Когда первоцветы идут: медуница и мать-мачеха и подснежники. Теплый был апрель, а потом в мае, сами знаете, у нас всегда так бывает, - жара стояла, как летом.
Когда пчела нектар приносит, мёд же не сразу получается: нужно, чтобы мёд созрел 7 дней, не меньше. И тогда пчелы запечатывают соты. А собирают взяток, когда уже до половины рамки запечатаны бывают, не меньше чем на одну треть. Вместо полных рамок, которые вынимаем, ставим новые пустые соты. У нас ульи по 12 рамок, обычно. Первый взяток берём, а медосбор продолжается.
И вот, брали мёд, привозили к ульям передвижным инструменты свои с центральной пасеки к лесу. Недалеко, кстати, отсюда, от Собачки, так что медведь тут где-то бродит. А весной медведь голодный и учуял, видимо медовый запах, после нашего сбора первого взятка. Темно тогда было по ночам. И медведь, наверное, не видел: у него же, как у человека зрение, он же не кошка или змея, которые видят ночью мышей, в инфракрасном свете, как говорят.
И пришел медведь из леса под утро. А сторожил там в вагончике молодой парнишка, сын старого пасечника, - и что старый оставил парнишку в ��агончике у леса ночевать? Как тот услышал, что улики ломают, выглянул в окно. А потом ворчание-урчание медвежье услышал, да и огромную тушу в полутьме утренней увидел, - так из вагончика не выходил, испугался по глупости и молчал сидел. А уж когда догадался кричать, может через полчаса, говорит, - то медведь уже чуть не все ульи растормошил. А было больше двадцати ульев.
Когда парнишке дошло до ума, он стал стучать палкой по вагончику. Тогда уж медведь испугался и в лес побежал. А парнишка не умолкал, говорит, долго и по бидонам колотил, потом и крышку от кастрюли нашел и гремел часа два или три, говорит. Когда рассвело, так и услышал его отец, издалека, - ладно, что рано поехал на велосипеде, парнишка совсем перепуган был.
А потом мы оформляли страховой случай. Из сельсовета приглашали представителя, сам председатель приехал, потому что редкий случай, и инспектор из госстраха был и пасечники. Надо же и следы медвежьи и то, что не человек так ульи сломал, действительно зверь был. В страховке как несчастный случай всё прошло. Тогда и выплатили страховку по полной, хорошо. Новые улики купили для пасеки. Вот как оно случилось» - рассказал нам Петро-пасечник.
А вокруг была красота природы. Река несла свои воды через сосновый лес. У песчаного спуска к воде, высотой метра три, стояли высокие сосны, на стволах которых отражались и плясали отсветы костра. На открытую полянку среди сосен, словно в зеркале круглом, смотрели яркие многочисленные звездочки. В темноте леса ухала ночная птица. Приятно было откинуться, заломив руки за голову, на мягкий лапник и вглядываться в темное небо полное звезд.
- Да. А вот, если о госстрахе вспомнили! – начал рассказывать Иван Иваныч.
- Много у нас зверья. Как было по зиме, недавно. Стая волков напала на маленькую деревню в соседнем районе. Соседка рассказала. У неё дочь в госстрахе работает. Вот там, - волки всех собак поубивали, а потом и скотину порезали: коз, овец и даже курей. Не то, чтобы они ели или для еды скотину убивали…. Собаки валялись на улице в деревне, говорит. А скотина домашняя вся застрахована. Положено так, чтобы на домашний скот страховку оформлять: на свиней, коров и овец, там. Вот госстрах и приезжал, и видели всё. Это ж, сколько было в стае волков? – штук 20, небось. Вот тебе и природа… - закончил Иван Иваныч.
- А зимой я приезжал, - добавил и я к разговору. – Тут лисица бегала, и совсем не боялась рыбаков. Подходила прямо к лункам, и рыбу брала чуть не с рук. Ей кидали рыбаки. Так она разборчивая: ершей колючих не брала, выбирала. –
_
Разговор прервал звоночек, донесшийся от берега. И не теряя ни минуты, я вскочил и побежал к реке, к месту моей рыбалки, где я оставил свои «закидушки».
Это донная снасть – «закидушка», - на длинной леске было привязано свинцовое грузило, отлитое в виде ложки. К толстой леске, недалеко от грузила, привязывались поводки из более тонкой лески с крючками, обычно два: один выше другого, - один предполагал насадку держать на дне, а другой чуть выше от дна водоема.
Закидушки я ставил на ночь всегда и у меня были все приспособления для такой ночной ловли: фонарь, прикрепляющийся на лбу, как у шахтеров…. Ночами крупная рыба выходила из своих омутов на кормёжку. И в этот раз я надеялся поймать «большую» рыбу: «вот таку-у-ю», - как рассказывают рыбаки, разводя руки в стороны.
Леска от закидушки, брошенная мной прямо и далеко, была отведена в сторону и дергалась, гнула прутик-палку, к которой, воткнутой в песчаный берег, и была прикреплена. Предполагалось, что рыба утянула снасть к берегу. Когда я подсёк, дернул за леску, чтобы крючок снасти зацепился у рыбы во рту надежнее, - то тут же почувствовал сильные рывки, действительно крупной рыбы. Дальнейшее вываживание заняло много времени: рыба сопротивлялась и не хотела идти к берегу в мою сторону. Она уводила снасть из стороны в сторону. А тянуть быстро и со всей силы было нельзя: тонкая леска поводка могла порваться. Поэтому, я потихоньку выбирал леску из воды, сдерживая рывки и сопротивления рыбы.
Всей моей рыбалкой заинтересовались, конечно, и мои друзья. Иван Иваныч спустился с высоты песчаного берега ко мне и стоял рядом, и держал наготове в руках сачок, уже заведя его на длинной палке в воду, чтобы вытащить рыбу.
Наконец, у самого берега, подняв буруны и волны воды, показался огромный белый бок рыбы. Иван Иваныч поднял сачок, подведённый под неё, и в сачке оказался большой лещ. Все были возбуждены и встретили удачную поимку такого крупного экземпляра рыбы радостными возгласами. Иван Иваныч держал сачок, а я высвободил из пасти рыбы крючок, врезавшийся в твердые губы леща. Снасть была, а рыбу в сачке Иван Иваныч поднял на берег, ближе к костру. И вот перед нами лежал на мелкой траве и на сосновых иголках, прилипших, - большой лещ, похожий на большую овальную сковородку. Блестела его чешуя, сверкая и переливаясь розовыми отблесками света костра.
Конечно, радости было много. Лещ еще и выгибался, и прыгать пытался, отталкиваясь от земли хвостом, но потом он затих, «уснув».
А я взял фонарик, прикрепляющийся на лоб, и пошел вновь забрасывать свою закидушку. Подсвечивая фонариком, достал из банки червей, насадил их на крючки, и забросил груз ложку подальше к середине реки. Затем натянул леску и прикрепил к прутику-палке, а на натянутую леску повесил колокольчик-сигнализатор.
Друзья согрели чай, и мы вновь сидели у костра среди прекрасной природы!
Цикл часть 7.
Природа не спешит изобретать новых прикрас. Она все та же, как и сотни лет назад. И многие, быть может, видели эти сосновые леса и видели берега тихой ночной реки. Но, как приятно вспоминать все эти шорохи и звуки ночи, темные тени в отблесках костра от голых, без веток, стволов сосен, которые стоят вокруг в глубине леса, как некие воины, стражи природы. А еще, аромат смородинового чая, приправленный дымком сгоревших в костре сухих веток. Некоторые ветки потрескивают в огне, выбрасывая искры из языков пламени, которые улетают высоко к звездному небу.
В костер подбросили дров и положили толстое бревно, чтобы дольше горело. Мужики пристроились спать на лапнике вокруг костра, а мне пришлось оторваться и идти к берегу на новый звоночек моей ночной снасти. Это были ершишки, которые попались на оба крючка и звонили, будто попалась действительно крупная рыба. И мне не раз еще приходилось вытаскивать и перезабрасывать свои закидушки, я их поставил две (по два крючка на каждой, и так по четыре ерша и ловилось). Ловил я рыбу, рыбачил, почти до утра, в промежутке, среди ершей попалось и несколько достойных рыб: два больших окуня и несколько подъязков.
Только под утро я пришел к костру, прилег, спиной к пламени, которое приятно пригревало, в ночной тишине пытаясь услышать свои колокольчики, и неожиданно заснул.
Раньше всех проснулся пасечник-Петро: он сходил за водой и повесил котелок с чаем, и когда чай заварился, он разбудил нас. Когда я проснулся, над рекой завис утренний туман. Выпив чаю, все разошлись от костра, каждый в свою сторону, на свое место для рыбалки, подсмотренное со вчерашнего дня. И я вернулся к своим удочкам, которые всю ночь пролежали на песчаном откосе берега. Прозвучал в стороне звук мотора лодки, на которой Иван Иваныч поехал в основное русло реки. А Петро уходил по Собачке все дальше за поворот и вскоре пропал из виду. Вот наступила тишина, природа в замирании ждала первые лучи утреннего солнца. Поплавки моих удочек замерли на воде, ожидая утреннего клева рыбы, который так знаменит среди рыбаков.
Вскоре началась настоящая рыбалка, которой я отдался со всей страстью. Прикормленное со вчерашнего дня место привлекло множество разнообразных рыб. Вновь брошенная мной приманка: круглые шары которой я, смешав с прибрежным песком, размочив и слепив, забросил в заводь, где располагались мои поплавки, - дала свой положительный эффект. Закидушки свои мне пришлось убрать, чтобы не мешали. Хватало мне и двух поплавочных удочек. Клевало на обе: и на донную, со скользящим грузилом «оливкой», и на «в полводы», в проводку, брала хорошая сорожка, величиной значительно больше ладони, граммов 250-300. Клев был почти беспрерывный.
Занимаясь вплотную рыбалкой, я почти не замечал всех красот природы. А природа жила своей прекрасной первозданной жизнью. Туман, укрывавший поверхность воды и скрывавший, в серости утра, камыши противоположного берега, - постепенно поднимался вверх, к первым лучам солнца. И поднимаясь, рассеивался на фоне ясного, с редкими белыми облаками, голубого неба.
Щебет и щелканье птиц встретили солнечный свет, озаривший и осветивший зеленые берега еще темной реки. Над водой появились стрекозы, какие-то мушки, бабочки. И лягушки открыли свой концерт, в стороне от меня, в соседней заводи. Проснулись кузнечики и еще какие-то стрекочущие насекомые…. И мир, уже объятый солнечным утренним светом, наполнился естественным шумом природы.
И вода, такая тихая в раннее утро, стала будто быстрее бежать: заметна стала легкая рябь течения в середине реки. Стали слышны всплески: то ли рыбы, а то ли самой воды, сталкивающейся на пути с упавшей с берега корягой. Легкий ветерок шевелил звучные листья небольшой осины, стоящей тут же на берегу среди сосен. Когда клёв рыбы затихал, я мог ненадолго присесть на берегу, перекурить-отдохнуть, и тогда мог насладиться видами природы, радостно-восторженным взглядом окидывая окрестности.
Утренний клёв затих к самому обеденному времени, когда солнце, поднявшись на свою высоту, грело уже довольно сильно. Началась полуденная летняя жара.
И в это время приехал Иван Иваныч на лодке, чтобы перекусить. Петро-пасечник тоже пришел к нашему костру. Мы уничтожили все съестные припасы, а поэтому решили не оставаться на вечерний клёв и ехать уже домой. Каждый из нас наловил достаточно рыбы. Уложились спокойно в течении получаса и поплыли теперь вниз по течению реки к деревне своей.
_
День стоял хороший, с ясным небом и с прозрачным воздухом, похожий на все наши погожие летние дни. Солнышко, прорвавшись между немногих высоких белых облаков, выкатившись на голубые просторы неба, ярко ослепляло и пригревало так сильно, что пришлось снять все ночные курточки-ветровки, покидав их на дно лодки.
Мы проплывали высокий правый берег, с упавшими, кронами к воде, соснами, и с висящими на песчаных обрывах, цепляясь корнями за берега, размытые весенним половодьем, липами и березами. Кусок берега с дерном съехал к самой воде, а на нем наклонилось над рекой дерево, опустив в воду свои ветки, образуя тень и заливчик-закуток: самое место для стоянки рыбы и для рыбалки.
Противоположный, левый берег реки был более низок. А ближе к деревне переходил в низкие овраги, из которых в реку текли ручьи от далеких родников. А потом на левом берегу, перед самой деревней, открывались заливные луга. Тут были сенокосы.
В прежние времена всем колхозом выходили люди на сенокосы. Там строились шалаши, ближе к берегу, около песчаных пляжей, из веток ракитника, принесенного из оврагов. Вечерами жгли костры, на которых в больших котлах варилась еда.
Косари ночевали в шалашах семьями с детьми и женами. Потому что косить траву выходили рано – траву надо было косить «по росе». Вставали косари в ряд на краю большого луга, на расстоянии друг от друга и начиналась «страда-покос», работа. Раздавалось со всех сторон: «Вжик-вжик, вжик-вжик!». Каждый косарь вел свою полосу, и ровными рядами ложилась свежескошенная трава. А за косарями шли женщины с граблями, расшевеливая и разравнивая траву для просушки на солнце. И женщины запевали песню с первыми лучами утреннего солнца, встающего от красивой зари в чистом голубом небе. Красиво звучал этот женский хор нашей деревенской «художественной самодеятельности», они в клубах выступали, ездили по всему нашему краю.
А косари широко размахивали руками с косами и шли всё дальше, ведя полосы скошенной травы. Кто-то останавливался и точил косу, и над полем раздавался звук точильного камня по железу: «щик-щик, дзинь, щик-дзинь-щик».
И пацаны тоже учились косить. Старикам и женщинам доверяли косить кривые, наклонные закутки около оврагов, а с ними и дети, пацаны от 10-ти до 15-ти лет.
Во время обеда все собирались на «стане»: несколько столов составлялись вместе и получался длинный, до пяти метров, стол. Над ним устроен был навес: растянутый материал (легкий брезент), на кольях поднятый с углов. А после обеда все шли на пляж, (в полуденную жару сено не косили), купаться и загорать. Сенокос – запомнился как веселое время и труда и отдыха. Так помнил его и я, и мой друг Иван Иваныч.
Сейчас, проезжая мимо заливных лугов, мы увидели трактор «Беларус», который тянул за собой агрегат-сенокосилку. Он пробежал по полю, почти до пляжа, и развернувшись вновь удалялся, оставляя после себя полосу скошенной травы. Сенокос нынче автоматизирован. Людей совсем не было. Пляж с желтым песком, нагретым солнцем и испускающим дрожащую над ним марь испарения, был пуст.
Наконец, мы вышли на простор затона и подплывали к мосткам причала. Еще издалека послышался радостный голос-лай собаки. По берегу бегал, взад и вперед, рыжий пес. Это была собака Иван Иваныча. «Он уже с утра тут ждет. То убегает куда-то, то снова сидит на берегу» - сказал нам сторож-охранник «Речника», встречая нас, он вышел из своей бытовки.
«Умная собака. А ведь он дома оставался, не провожал нас?» - сказал я, имея ввиду о том, - как собака узнала, что мы поехали с Иван Иванычем на рыбалку.
«Он знал. Когда я весла беру – значит на реку пошел. А ему приказал сторожить дом, вот, он и оставался, за нами не пошел» - пояснил мой друг.
Рыжий с подпалинами пес, с белым пятном на морде, под глазом, - это была порода карело-финской лайки. Небольшая, но сильная собака. Она и на охоту ходила с Иван Иванычем. И было много историй рассказано из своих охотничьих походов моим другом.
Но в этот раз, мой отпуск закончился. На следующий день я уехал в город в суету цивилизации.
Конец.
