В чистом поле девица спала
На траве соловьиного звона.
Грозна молния с неба сошла
И ударила в чистое лоно.
Налилась безответная плоть,
И набухли прекрасные груди.
Тяжела твоя милость, Господь!
Что подумают добрые люди?
Каждый шорох она стерегла,
Хоронясь за родные овины.
На закате она родила
Потаённого сына равнины.
Остудила холодной росой,
Отряхая с куста понемногу.
Спеленала тяжёлой косой
И пошла на большую дорогу.
Не взмывал от болота кулик,
Не спускалось на родину небо.
Повстречался ей певчий старик.
— Что поёшь? — и дала ему хлеба.
Он сказал: — Это посох поёт,
Полый посох от буйного ветра.
Ин гудит по горам хоровод
За четыре окраины света.
А поёт он печальный глагол,
Роковую славянскую тайность,
Как посёк наше войско монгол,
Только малая горстка осталась.
Сквозь пустые тростинки дыша,
Притаились в реке наши деды.
Хан велел наломать камыша
На неровное ложе победы.
И осталась тростинка одна.
Сквозь одну по цепочке дышали.
Не до всех доходила она
По неполному кругу печали.
С той поры разнеслась эта весть
В чужеликие земли и дали.
Этот посох, родная, и есть
Та тростинка души и печали.
Схорони в бесконечном холме
Ты своё непосильное чадо.
И сокрой его имя в молве
От чужого рыскучего взгляда.
А не то из любого конца
Растрясут его имя, как грушу.
И драконы земного кольца
Соберутся по русскую душу.
Пусть тростинка ему запоёт
Про дыхание спящего тура,
Про печали Мазурских болот
И воздушных твердынь Порт-Артура…
То не стая слеталась сорок,
То безумная мать причитала.
Частым гребнем копала песок,
Волосами следы заметала.
Отняла от груди и креста
Дорогую свою золотинку.
На прощанье вложила в уста
Ветровую пустую тростинку…
Солнце с запада всходит крестом,
Филин душу когтит под мостом,
Змей и жаб небеса изрыгают.
Смерть ползёт, словно смерч, по степи,
Ум за разум заходит в цепи,
И могильные камни рыдают.
«Дранг нах Остен! — Адольф произнёс. —
Перед нами отступит мороз.
Мы стоим у шарнира эпохи.
Голос крови превыше небес.
Киев пал, русский флот не воскрес,
И дела у Иосифа плохи!»
На Москве белый камень парит,
На Москве алый кипень горит,
Под Москвой перекопы-заслоны.
Слава родине, хата не в счёт!..
Из железных кремлёвских ворот
Вылетали железные звоны.
Расходились ворота-врата.
Кровь из носу, аллюр три креста!
Из ворот молодецким аллюром
Вылетал словно месяц гонец
И скакал в непроезжий конец
По забытой дороге на Муром.
Он скакал, обгоняя рассвет,
Три часа и три дня без ста лет.
Он простёрся со свистом и воем
По равнине несметным числом.
Пал с коня и поклонным челом
Бил трикрат перед вечным покоем:
— Лихо, лихо великое прёт.
Выручай по закону народ!.. —
Грозный рокот донёсся до слуха,
Задрожала сырая земля,
И гонцу отвечает Илья:
— Не замай богатырского духа!
Глубоко моя сила ушла,
Моя поступь Руси тяжела,
И меня не удержит равнина.
Ваше лихо покудова спит.
Против неба старуха стоит,
Пусть окликнет закланного сына!..
Против неба разрывы прошли,
Мать-старуху сожгли, размели,
Разнесли и старухино горе.
Оседая туманом вдали,
Прах старухи коснулся земли:
— Час настал. Просыпайся, Егорий! —
Дюжий гул в бесконечном холме
Отозвался на имя в молве.
Сын Егорий почуял тревогу.
— Сколько пыли! — он громко чихнул,
И родительский прах отряхнул,
И пошёл на большую дорогу.
Встрел Егорий пехотную кость:
— Али гнёшься, Иван, вырви-гвоздь? —
Я ответил: — Стою-отступаю.
— Ты забыл о железе в любви,
О гвоздях, растворённых в крови?
— Наша кровь с молоком, — отвечаю, —
Все мы вскормлены грудью… — Но он
Отвечает: — Я духом вспоён,
Русским духом великой печали.
Много лет под землёй я лежал,
Сквозь пустую тростинку дышал —
Сквозь неё наши деды дышали.
До сих пор ветровая поёт
Про печали Мазурских болот
И воздушных твердынь Порт-Артура… —
Говорю: — Это старая даль! —
Он вздохнул: — Эта наша печаль,
А печаль — это наша натура.
Я печальник, а ты вырви-гвоздь,
Но порой твоя полая кость
Загудит, как тростинка, от ветра.
Загудит, запоёт, а про что?
В целом мире не знает никто —
Это русская жизнь без ответа.
Мне приснилась иная печаль
Про седую дамасскую сталь,
Я увидел, как сталь закалялась,
Как из юных рабов одного
Выбирали, кормили его,
Чтобы плоть его сил набиралась.
Выжидали положенный срок,
А потом раскалённый клинок
В мускулистую плоть погружали,
Вынимали готовый клинок.
Крепче стали не ведал Восток,
Крепче стали и горше печали.
Так ли было, но сон не простой.
Говорю, быть России стальной!.. —
Он подался на кузню Урала.
И, увидев гремящий Урал,
Погрузился в горящий металл,
Чтобы не было крепче металла.
Иногда из мартена-ковша
Как туман возносилась душа
И славянские очи блистали.
Он сказал: — Быть России стальной! —
Дух народа покрылся бронёй:
Пушки-танки из грома и стали…
1979
