А.
Вознесенскому1Сюда, к просторам вольным, северным,где крякал мир и нерестился,я прилетел, подранок, селезень,и на Печору опустился.
И я почуял всеми нервами,как из-за леса осияннопахнуло льдинами и нерпамив меня величье океана.
Я океан вдохнул и выдохнул,как будто выдохнул печали,и все дробинки кровью вытолкнул,даря на память их Печоре.
Они пошли на дно холодное,а сам я, трепетный и легкий,поднялся вновь, крылами хлопая,с какой-то новой силой летною.
Меня ветра чуть-чуть покачивали,неся над мхами и кустами.
Сопя, дорогу вдаль показывалиондатры мокрыми усами.
Через простор земель непаханых,цветы и заячьи орешки,меня несли на пантах бархатныхвеселоглазые олешки.
Когда на кочки я присаживался,—и тундра ягель подносила,и клюква, за зиму прослаженная,себя попробовать просила.
И я, затворами облязганный,вдруг понял — я чего-то стою,раз я такою был обласканныйтвоей,
Печора, добротою!
Когда-нибудь опять, над Севером,тобой не узнанный,
Печора,я пролечу могучим селезнем,сверкая перьями парчово.
И ты засмотришься нечаяннона тот полет и оперенье,забыв, что все это не чье-нибудь —твое,
Печора, одаренье.
И ты не вспомнишь, как ты пряталаменя весной, как обреченното оперенье кровью плакалов твой голубой подол,
Печора...
