Жил-был щеголь; у него только и было за душой, что сапожная подставка, гребенка, да еще чудеснейший щегольской воротничок.
Вот о воротничке-то и пойдет речь.
Воротничок уже довольно пожил на свете и стал подумывать о женитьбе.
Случилось ему раз попасть в стирку вместе с чулочною подвязкой.
- Ах! - сказал воротничок. - Что за грация, что за нежность и миловидность!
Никогда не видал ничего подобного!
Позвольте узнать ваше имя?
- Ах, нет-нет! - отвечала подвязка.
- А где вы, собственно, изволите пребывать?
Но подвязка была очень застенчива, вопрос показался ей нескромным, и она молчала.
- Вы, вероятно, подвязка? - продолжал воротничок. - Вроде пояса, потайного пояса, так сказать?
Да-да, я вижу, милая барышня, что вы служите и для красы и для пользы.
- Пожалуйста, не заводите со мной разговоров! - сказала подвязка. - Я, кажется, не подала вам никакого повода!
- Ваша красота - достаточный повод! - сказал воротничок.
- Ах, сделайте одолжение, держитесь подальше! - вскричала подвязка. - Вы на вид настоящий мужчина!
- Как же, я ведь щеголь! - сказал воротничок. - У меня есть сапожная подставка и гребенка!
И совсем неправда.
Эти вещи принадлежали не ему, а его господину; воротничок просто хвастался.
- Подальше, подальше! - сказала подвязка. - Я не привыкла к такому обращению!
- Недотрога! - сказал воротничок.
Тут его взяли из корыта, накрахмалили, высушили на солнце и положили на гладильную доску.
Появился горячий утюг.
- Сударыня! - сказал воротничок утюжной плитке. - Прелестная вдовушка!
Я пылаю!
Со мной происходит какое-то превращение!
Я сгораю!
Вы прожигаете меня насквозь!
Ух!..
Вашу руку и сердце!
- Ах ты рвань! - сказала утюжная плитка и гордо проехалась по воротничку.
Она воображала себя локомотивом, который тащит за собой по рельсам вагоны. - Рвань! - повторила она.
Воротничок немножко пообтрепался по краям, и явились ножницы подровнять их.
- О! - воскликнул воротничок. - Вы, должно быть, первая танцовщица?
Вы так чудесно вытягиваете ножки!
Ничего подобного не видывал!
Кто из людей может сравниться с вами?
Вы бесподобны!
- Знаем! - сказали ножницы.
- Вы достойны быть графиней! - продолжал воротничок. - Я владею только барином-щеголем, сапожною подставкой и гребенкой… Ах, будь у меня графство…
- Он сватается?! - вскричали ножницы и, осердясь, с размаху так резнули воротничок, что совершенно искалечили его.
Так он попал в отставку.
- Остается присвататься к гребенке! - сказал воротничок. - Удивительно, как сохранились ваши зубки, барышня!..
А вы никогда не думали о замужестве?
- Как же! - сказала гребенка. - Я уже невеста!
Выхожу за сапожную подставку!
- Невеста! - воскликнул воротничок.
Теперь ему не за кого было свататься, и он стал презирать всякое сватовство.
Время шло, и воротничок попал наконец с прочим тряпьем на бумажную фабрику.
Тут было настоящее тряпичное царство; тонкие тряпки держались, как и подобает, подальше от грубых.
У каждой нашлось о чем порассказать, у воротничка, конечно, больше всех: он был страшный хвастун.
- У меня было пропасть невест! - тараторил он. - Так и бегали за мной.
Еще бы!
Подкрахмаленный, я выглядел таким франтом!
У меня даже были собственные сапожная подставка и гребенка, хотя я никогда и не пользовался ими.
Посмотрели бы вы на меня, когда я лежал, бывало, на боку!
Никогда не забыть мне моей первой невесты - подвязки!
Она была такая тонкая, нежная, мягкая!
Она бросилась из-за меня в лохань!
Была тоже одна вдовушка; она дошла просто до белого каления!..
Но я оставил ее, и она почернела с горя!
Еще была первая танцовщица; это она ранила меня, - видите?
Бедовая была!
Моя собственная гребенка тоже любила меня до того, что порастеряла от тоски все свои зубы!
Вообще немало у меня было разных приключений!..
Но больше всего жаль мне повязку, то бишь - подвязку, которая бросилась из-за меня в лохань.
Да, много у меня кое-чего на совести!..
Пора, пора мне стать белою бумагою!
Желание его сбылось: все тряпье стало белою бумагой, а воротничок - как раз вот этим самым листом, на котором напечатана его история, - так он был наказан за свое хвастовство.
И нам тоже не мешает быть осторожнее: как знать?
Может быть, и нам придется в конце концов попасть в тряпье да стать белою бумагой, на которой напечатают нашу собственную историю, и вот пойдешь разносить по белу свету всю подноготную о самом себе!
