Третья баллада

Какая была компания, какая резвость и прыть!

Понятно было заранее, что долго ей не прожить.

Словно палкой по частоколу, выбивали наш гордый строй.

Первый умер, пошедши в школу, и окончив школу, второй.

Третий помер, когда впервые получил ногой по лицу,

Отрабатывая строевые упражнения на плацу.

Четвертый умер от страха, в душном его дыму,

А пятый был парень-рубаха и умер с тоски по нему.

Шестой удавился, седьмой застрелился, с трудом достав пистолет,

Восьмой уцелел, потому что молился, и вынул счастливый билет,

Пристроился у каравая, сумел избежать нищеты,

Однако не избежал трамвая, в котором уехала ты,

Сказав перед этим честно и грубо, что есть другой человек, —

И сразу трое врезали дуба, поняв, что это навек.

Пятнадцатый умер от скуки, идя на работу зимой.

Шестнадцатый умер от скуки, придя с работы домой.

Двадцатый ходил шатаясь, поскольку он начал пить,

И чудом не умер, пытаясь на горло себе наступить.

Покуда с ногой на горле влачил он свои года,

Пятеро перемерли от жалости и стыда,

Тридцатый сломался при виде нахала, который грозил ножом.

Теперь нас осталось довольно мало, и мы себя бережем.

Так что нынешний ходит по струнке, охраняет свой каравай,

шепчет, глотает слюнки, твердит себе «не зевай»,

Бежит любых безобразий, не топит тоски в вине,

Боится случайных связей, а не случайных — вдвойне,

на одиноком ложе тоска ему давит грудь.

Вот так он живет — и тоже подохнет когда-нибудь.

Но в этой жизни проклятой надеемся мы порой,

Что некий пятидесятый, а может быть, сто второй,

Которого глаза краем мы видели пару раз,

Которого мы не знаем, который не знает нас, —

подвержен высшей опеке, и слышит ангельский смех,

И потому навеки останется после всех.