Родился я не в те сказочные времена, а позже, когда девушки из Турлуешт носили сказки в передниках.
Однажды протянул я тихонько руку и - хвать! - украл одну из них.
Вот и сказываю ее вам.
Жили-были когда-то муж с женой.
Время успело поселить горечь в их сердца и взвалило много тяжести на их плечи, но больше всего печалило их то, что не было у них сына или дочери - поддержки и защиты в трудную минуту.
А они уж чувствовали приближение своей осени.
Горькая судьба выпала бедным, да вот что как-то приключилось.
В одно прекрасное утро брела жена по росе на вершину холма встречать восход солнца и от этого зачала.
Вскоре родила она ребенка - красивого, здорового - и радости родителей не было конца.
Прошел день-другой, и думает человек: пора и кумовьев звать, крестины справить и имя ребенку дать.
Но все, кого он ни приглашал, не хотели идти в кумовья.
Беспокойство все больше охватывало дом, где родился младенец.
Как-то поздним вечером, когда все уже спали, бедный человек ворочался с боку на бок, все не мог сомкнуть глаз, охал да вздыхал:
Ох, ох, мои беды,
Тяжкие мои беды,
Никто их не слышит,
Никто их не видит,
Никто им не верит.
Только успел проговорить!.. - бах! - кто-то дернул дверь и ввалился в дом:
- Вечер добрый.
- Добрый.
- Прослышала я, человек, о нужде и беде твоей: будто не можешь найти кумовьев, чтоб имя ребенку дать, и вот пришла помочь твоему горю.
- Милости прошу, но кто ты?
- Смерть.
- И чем же ты хочешь скрепить кумовство?
- Как чем?
- Неужто не знаешь, что кумовья приходят не с пустой рукой, - надобно ребенка одарить чем-нибудь, чтоб он рос да мужал.
- Коли так, возьму его с собой.
- Поди прочь из моего дома, страшилище, и чтоб не слышал я речей твоих.
Уж коли не нашел я кумовьев до сих пор, то найду впредь, а тебе не отдам ребенка.
Побрела смерть прочь, человек же вышел во двор (а дело было ясной ночью, в полнолуние), уселся на завалинку и принялся опять причитать да вздыхать:
Ох, ох, мои беды.
Тяжкие мои беды,
Никто их не слышит,
Никто их не видит,
Никто им не верит.
Услышала его плач и стенанья луна и спустилась с небесного царства на землю, остановилась перед домом несчастного, посеребрив вмиг и двор, к дом, и тропинку.
Предстала перед ним, поклонилась низко до земли и спрашивает:
- Не угодно ли тебе, хозяин, взять меня кумой? - А чем ты можешь одарить нашего ребенка?
- Красотой и богатством, что на мне.
Поглядел человек на нее, поглядел и так говорит:
- Твое богатство ночь съедает, краса - с солнцем исчезает.
- Коль не дружен ты с добром, оставайся со злом, - промолвила луна, в мгновенье ока поднялась на свое место а небе и направилась к западу.
А человек снова принялся оплакивать свою судьбу.
До самого восхода солнца все причитал:
Ох, ох, мои беды,
Тяжкие мои беды,
Никто их не слышит,
Никто их. не видит,
Никто им не верит.
Рассвело.
Солнце медленно выплыло из-за вершины холка и увидело не росу на листьях травы, на цветах полевых, а ручьи слез, что лились из глаз бедного человека.
И тогда покатилось оно по макушкам деревьев, по верхушкам дубрав до самого дома, где был новорожденный.
- С добрым утром, человек.
- Благодарствую.
- Отчего ты встречаешь слезами мое восхождение на небо?
- Ох, светлейшее солнце, как мне не плакать, коли не могу найти крестного отца, чтоб одарил моего ребенка чем-нибудь и дал ему имя.
- Не хочешь ли ты меня взять крестным отцом?
- А чем ты можешь одарить моего сына?
- Золотом, что на мне, и красотой света.
-.
Быть посему, - промолвил- бедняк и повел солнце в дом, и где оно ступало - ярко все освещало, и где проходило - всех вокруг золотило.
Приблизилось солнце к колыбели ребенка, провело пучком лучей по его лицу, пробудило ото сна, после взяло на руки, нежно прикоснулось устами и, как положено по обычаю, выкупало его, но не в воде, а в своих же лучах, теплых да ласковых, потом протянуло его беднякам:
- Возьмите вашего сына
Фрумоса, пусть вырастет молодцем сильным да здоровым и будет вам помощью и опорой на старости лет.
Поклонились муж и жена солнцу, отблагодарили, как умели, за такую радость.
Оно же, попрощавшись с ними, снова стало путь держать от одного края земли к другому.
А муж с женой стали жить-поживать в своем золоченом доме.
Фрумос мужал, рос сильным да красивым, и родители не могли на него нарадоваться, так он им был дорог.
Пришло время, и сын стал ходить на охоту, поначалу в места, что поближе, потом и в отдаленные.
Как-то раз воротился он с охоты с богатой добычей, отец ему и говорит:
- Сын дорогой, разрешаю тебе обойти хоть весь белый свет вдоль и поперек, только границу змеева государства не переступай.
- Отчего, отец?
- Все, кто переступил его границу, обратно не вернулись.
Фрумос хаживал с тех пор на охоту повсюду и, возвращаясь домой, всегда огибал змеево государство, - не потому, что был он робким, а чтоб не огорчать родителей своих, не хотел заставлять их ждать и беспокоиться о нем.
В один прекрасный день решил он отправиться на охоту в места более отдаленные, и - долго ли, коротко ли шел он шаг за шагом, - попался ему на прицел заяц.
Джжнк! - полетела в него одна стрела, - джжик! - другая вослед, захромал заяц на одну ногу - вот-вот молодец его схватит… но хромой заяц знай себе переваливается с боку на бок, так бежит, что пыль столбом поднимает.
Фрумос - за ним, заяц удаляется и охотник тоже.
Опомнился
Фрумос в самом сердце змеева государства.
Зайца и след простыл, - перед ним, на опушке леса, между деревьев, виднеется терем, да такой прекрасный,что глаз не отвести.
Приблизился
Фрумос и видит: окна, двери настежь раскрыты, а вокруг - никого, ни одной живой души не слышно и не видно.
Переступил он порог, и запах жареного мяса, плацынд и разных других яств ударил ему в нос, будоража аппетит.
Переступил другой порог - видит на столах всевозможные кушанья, наполненные чаши.
Коли это был не рай, близко к раю зто было.
Фрумос, голодный, как волк, все бы глазами так и съел, да без чьего-либо ведома как-то не по себе было ему вот так, сразу, усесться за стол.
Стал на порог, огляделся вокруг - ни души.
Тогда расправил он грудь молодецкую и крикнул:
- Мэй, люди!
Кто тут хозяин, объявись?
Крикнул так три раза подряд, но никто не показался.
Коли так, -рассудил он, - сяду-ка я за стол.
Чему быть, того не миновать, а голодным оставаться - не дело".
Поел он всего, чего душа пожелала, уж подниматься из-за стола собрался, как вдруг слышит: топ! топ! топ! - кто-то приближается.
Фрумос только обернуться хотел, как увидел перед собой чудовище - безобразное, уродливое: шея винтом, нос калачом, волосы всклоченные, зубы ощеренные.
Как глянул на него молодец, похолодел от страха.
- По чьему дозволению ты тут пируешь? - завопило чудовище.
- Кого же мне было спрашивать, если вокруг ни души.
- И тебе, недотепе, вздумалось копошиться в моей еде?!
Вот уж не думал голодать, видя перед собой столько яств.
- Выходи-ка на бой!
- На какой?
- Какой пожелаешь.
Развернулся
Фрумос, размахнулся мечом, чтобы уничтожить змея одним ударом, да удар-то пришелся в пустоту, так что молодцу чуть было руку не вывернуло.
А страшилище только посмеивается - меч его не трогает и проходит сквозь него, будто сквозь тень.
Тогда
Фрумос схватил саблю, прокрутил ее множество раз над головой, чтоб искромсать змея и сравнять с землей, да все напрасно: и сабля проходит сквозь тело чудовища, как сквозь дым.
Мается
Фрумос, старается изо всех сил, а змей знай тебе ухмыляется да дразнятся:
- Эй, безголовый молодец, ты, видно, из тех, кто хочет ослепить слепого.
Дразнит его уродина и "ловящим ветер в кушму" и "водовозом с ведрами-решетами".
Фрумос землю готов грызть от досады и злости.
- Ха-ха-ха, храбрый витязь, велики твои старанья, да мала будет награда: борешься ты не с глупцом вроде тебя, а с самим драконом этого царства.
И понял
Фрумос, что не одолеть ему змея и понапрасну грызет его досада, понапрасну тратит он силы.
Отошел он в сторонку, чтобы отдышаться, а змей - туча-тучей, как нахмурится да как ударит ногой оземь, стала нога вмиг такой большой да толстой, одни только пальцы - что холмы.
- Охох-ох, проклятый змей, - диву дался
Фрумос, - ну и гора вместо ноги у тебя выросла!
- Ею и раздавлю тебя, растопчу и кости раздроблю.
У
Фрумоса от страха волосы дыбом встали, кушма приподнялась -пришлось ее на лоб натягивать.
Тряхнул зхей правым плечом, сделал круг правой рукой - и в мгновенье ока ею уже можно было стянуть воедино все тучи небесные.
- Ох-ох-ох, огнедышащий змей, ну и ручища же у тебя!
- Как толкну тебя ногой, а рукой схвачу и сомну в комок, как мамалыгу.
Застыл на месте молодец от удивления и страха, а змей затрясся вдруг, и голова его сделалась такой страшной и огромной, что насквозь протыкала небо.
- Мэй, мэй, ну и голова выросла у тебя!..
- Съем ею тебя. - И поднял он ногу, чтоб раздавить молодца.
Фрумос вытянул кинжал и - рраз! - замахнулся, но, задев ногу змея, кинжал разлетелся на кусочки, будто о железную гору стукнулся.
- Напрасно защищаешься, все равно раздавлю тебя ногой своей, сомну рукой своей, не спасешься и от острых зубов моих.
Фрумос отступил немного, змей тоже сделал шаг назад и говорит:
- Коли хочешь спастись и уйти живым из моего государства, приведи мне
Фрумоаселор, дочь царя государства садов, и тогда не только обретешь свободу, но еще и награду от меня получишь.
И решил
Фрумос отправиться на поиски, чтобы спастись от чудовища, при виде которого у него от страха поджилки тряслись и сердце прыгало в груди.
- В какой же стороне надобно искать ее?
- На юг иди.
И пустился он в путь-дорогу.
Шел да шел по приметам земли: по звездам на небе, по мерцанью светлячков на холмах, покуда не добрел в один прекрасный день до ветряной мельницы.
В местах тех дул страшный ветер, и крылья мельницы вертелись так быстро, что их не было видно.
У входа на мельницу увидел он не кого-нибудь, а старого мельника, что укладывал в мешки муку, согнувшись над ними в три погибели.
- Доброй встречи, мельник!
- Добро пожаловать, молодец! - приветствовали они один другого: первый, удрученный дорожными невзгодами, второй - тяжелой работой, и присели на завалинку передохнуть..
- Кому ты муку мелешь?
- Мелю, дорогой мой,
Фрумоаелор из царства садов.
- Правду говоришь? - подскочил, будто ужаленный,
Фрумос.
- Что это с тобой?
- Я туда путь держу.
- В то государство?
Побойся,, молодец, слов своих и шага, который делаешь: чтобы дойти до тех мест, надобно пройти царство глубинное, скалами усеянное, царство гор, царство морей и еще множество тридевятых государств, где ни дыхания человеческого, ни птицы небесной не услышишь и не встретишь.
Не хватит человеку одной жизни, чтоб дойти до него!
- А как попадет туда мука, что ты перемалываешь?
- Не люди ее доставляют, твари небесные переправяя ют.
Два орла, как две тучи, прилетают, захватывают когтями мешки и быстрее молнии несутся в царство садов.
Подивился
Фрумос такому чуду, но тут же подумал, что отсюда только и сможет добраться до государства садов.
Вызвался он помогать старому мельнику вытряхивать мешки, накладывать и утаптывать муку, завязывать их.
Старик же рад-радешенек был, что может на досуге поглаживать свою бороду да сетовать на прожитые годы.
Только успел
Фрумос вынести два мешка с мукой во двор, как увидел: два гигантских орла, спустившись из небесной выси, захватили по мешку в когти и полетели к югу.
Мало-помалу затерялись орлы в голубой дали, и
Фрумос, заслонившись рукой от солнца, долго провожал их взглядом.
Как пришло время прилетать орлам в другой раз,
Фрумос влез в один из мешков.
Старик же был подслеповат и ничего не заметил, - он взял пучок конопляных стеблей, высушенных осенним солнцем, свил веревки, завязал Мешки и вынес их в условленное место.
Вот и орлы снижаться стали, вмиг обхватили когтями мешки и… - шш! шш! шшш! - оторвались от земли и полетели в сторону государства садов.
Из своего мешка
Фрумос слышал только шелест крыльев да завыванье ветра.
Через некоторое время один из орлов, держась на лету из последних сил, простонал:
- Ох, братец, вот-вот выпущу мешок.
- Держи его крепко, мы летим над морем-океаном.
- Нету мочи моей, ноги дрожат, когти разжимаются.
- Да что зто с тобой приключилось, никогда ведь ты прежде не жаловался на тяжесть ноши!
- Не знаю, что в этом мешке, но тяжелей он, чем обычно.
Ох-ох, вот-вот уроню.
- Коли так, продержись еще немного из последних сил, а потом лети стрелой ввысь и выпускай мешок: поменяемся ими.
Ты вцепишься в мой, я - з твой.
Так и сделали.
Взмыли оба стрелой ввысь, выпустили мешки и бросились ловить их.
Так меняли они тяжелый мешок несколько раз и долетели до царства с большим опозданием.
Мука, что там была, давно вся вышла, печи остыли, и голод оставил уже от некоторых людей кожу да кости.
Как только орлы привезли муку, пекари быстрехонько стали топить печи, тесто месить и… в одном из мешков нашли
Фрумоса.
В разгаре работы да в спешке заставили они его дрова колоть и воду носить.
Больно торопились на этот раз пекари и плохо старались: хлеба осели в жаркой печи, не получились пышными да румяными, и был у них цвет золы.
Фрумосу велели они соскабливать с корыт остатки теста.
Скатал он тесто, что соскреблось напоследок, в один хлеб, поставил в печь, и выпекся такой пышный да румяный каравай, что при виде его сердце радовалось.
Вынув теплые хлеба из печи, пекари унесли их в хоромы, но там были обруганы и осмеяны, потому что муку-то они всю потратили, а хлеб нельзя было в рот взять.
Тогда
Фрумоаселор поднесли на полотенце хлеб, выпеченный
Фрумосом.
И так обрадовалась она этому хлебу.- не.оттого, что голодной была, а потому, что даже по великим праздникам не выпекалось у них такого хлеба.
- Пекарь-то кто?
- Слуга.
- Кличьте его ко мне.
И стали кликать его к царевне, чтоб она отблагодарить его отблагодарила, одарить одарила и попотчевала.
Явился
Фрумос и, думаете, сказке конец?
Как бы не так!
Так вот, потчуя его, увидела дочь царя, как в глазах его лучи солнца играют, мрак-темноту разгоняют, и сердечко ее затрепетало, на лице улыбка заиграла, в глазах зажегся жар любовный… и пришлись они по душе друг другу.
Сидя во главе стола, увидел старый царь по тому, как дочь
Фру-моса благодарила, одаривала да потчевала, что готова она и корону царскую отдать этому пекарю.
Озлобившись, сделал он незаметно знак двум стражникам, и те тут же поволокли
Фрумоса во двор, пиная и браня, где и смешали его с землей.
Грусть-тоска затуманила лицо
Фрумоаселор, болью невыносимой обожгло ее сердце, и, как была, убитая горем, обливаясь слезами, вышла она за ворота, где и увидела истерзанное тело
Фрумоса.
Остановилась на миг, не в силах удержать горючих слез и стенаний, потом побрела с тяжелым сердцем по тропке к молодому лесочку.
Присела она там, чтоб утешить себя, да тут глянула невзначай на траву и увидела двух муравьев, что с трудом тащили зернышко, в десять раз больше их самих.
Один из муравьев вперед зерно волок, другой же все норовил оттолкнуть его вбок.
От досады да от злости, что в деле нет проку, муравей, что тащил зерно вперед, бросился на второго и -хруст! - перегрыз его надвое.
Остался бедняга сохнуть под солнцем, первый же муравей, сколько ни бился, ни маялся, не в силах был зерно с места сдвинуть.
Остановился он и прикидывает: дорога дальняя, одному ничего не удастся сделать.
Товарищ, хоть когда и потянет назад или вбок, и все ж помощник - на месте они не стояли, полегоньку да потихоньку вперед подвигались.
Долго гадал он да прикидывал, потом оставил зерно, уполз куда-то и, долго- ли, коротко ли, воротился с какой-то травинкой во рту.
Сложил он муравьиные половинки вместе и, только провел травинкой по месту среза, как вскочил мертвый муравей на ноги, цел и невредим, будто ничего с ним и не приключилось Схватились они за зерно, и, дергая во все стороны, поволокли дальше.
Девушка глядела на них во все глаза.
Поначалу удивлялась, а как увидела, что муравей ожил, поняла, что надобно ей теперь делать.
Но как?
Где найти исцеляющую траву?
Муравьи же - топ! топ! - волокли потихоньку зерно и все удалялись..
Тяжелое испытание было ниспослано ей, да вот и счастье улыбнулось.
Надумала она, что нужно делать.
Нагнулась, поймала воскресшего муравья, разорвала его пополам и положила возле зернышка.
Второй муравей, увидев, какое несчастье опять свалилось на его голову, оставил зерно и снова отправился ка поиски волшебной травки.
Фрумоа-селор же глаз с него не сводила.
Полз муравей от травинки к травинке, от кустика к кустику, покуда не набрел на травинку, которую искал.
Корень у нее был неглубокий и стебель невысокий, сама же она - невзрачная и увядшая.
Сгрыз муравей травинку и заторопился к своему товарищу.
Чудо повторилось.
Ожил муравей.
Опять схватили они зерно и покатили-потащили к своим закромам.
Несказанно обрадовавшись, вырвала
Фрумоасе-лор с корнем кустик травы, увядшей и пожухлой, и принялась проводить этим пучком по телу несчастного
Фрумоса.
Куски тела юноши вмиг прирастали друг к другу.
Как из глубин земли всемогущее солнце выводит к свету красу и богатство полей, так мудрая девица своей живительной травой воскресила
Фрумоса к жизни.
И стал он во сто крат прекраснее и желаннее.
Поднялся, оглянулся юноша вокруг и простонал:
- Ох, как долго я спал!
- Спать бы тебе вечным сном, мой милый, коли б не воскресила я тебя.
И пошло у них слово за слово, и родилось сердечное влечение от огня их взглядов.
Долго бы миловались они да беседовали, если б не закрался в их души страх, что обнаружит старый царь ненароком
Фрумоса и тогда только огню, иль воде, иль ветру, или земле будет ведомо, что с ним станется.
- Убежим отсюда, - говорит он девице.
- Как?
- На отцовских орлах.
- Хорошо бы, дорогой мой, так сделать.
Но знаешь ли ты, что они любой груз могут переправить, только не человеческий?
Стал тогда думать
Фрумос, гадать, да ничего придумать не может.
А прекрасная девица льет да льет слезы и. наконец, сквозь стенанья молвит:
- Слышала я как-то разговор у нас во дворце, будто орлиный путь может проделать только конь бабы Жгивэры с тремя кобылами.
Старая ведьма заставляет молодцев пасти своих кобыл, которые каждые три дня приносят троих жеребят.
Они растут, мужают, становятся добрыми скакунами прямо на глазах.
И нет на свете лучших коней, чем эти.
Вот им-то и под силу этот опасный путь.
Но нелегко добыть такого коня: слишком трудны заданья колдуньи.
Сколько храбрецов к ней ни ходило, след их так и затерялся.
Старуха умудряется живьем никого не выпускать.
Силой же и сердцами коней распоряжается она, как ей вздумается.
Большей частью прячет их в больной и хилой кляче, которую можно узнать, лишь дав ей вместо сена и овса горящих углей.
Так говорила девица, и они расстались с надеждой встретиться.
Девушка осталась ждать, а
Фрумос пустился в путь-дорогу и все шел да шел по полям цветущим, кодрам зеленеющим, по долинам и тропинкам с родниками ключевой воды.
Долго ли, коротко ли, повстречал он на пути дерево высокое, на верхушке которого виднелось гнездо.
В этом гнезде были две пташки, и так они шумели да галдели, будто хотели свет белый перевернуть.
Огляделся вокруг
Фрумос и увидел змею, которая тянулась к птичьему гнезду.
Птенцы же, сбившись к краю гнезда, жалобно пищали: гш-и… пи-и… пи-и..:
- О, добрый человек, сжалься и спаси моих птенцов от змеи проклятой, -заговорила вдруг птичка человеческим голосом, взмахнув крыльями перед самым лицом путника.
Фрумос не заставил себя долго упрашивать - сломал большущую ветку и так ударил ею змею-гадюку, что та отскочила неведомо куда.
Молодец - за ней и не отступил, пока не прикончил.
Как обрадовались бедные птички!
Опустились на его плечи, со слезами на глазах благодарили, а напоследок та, что сидела на правом плече, сказала:
- Путник, большое дело ты сделал, и за добро мы тебе добром же и отплатим.
Выдерни перышко из моего крыла и, когда повстречаешь какую трудность на своем пути, только возьми перо в руку, подумай обо мне, - и я буду с тобой.
Бережно спрятал
Фрумос перо и опять пустился в путь, чтоб скорее добраться до бабы Жгивэры.
Все убыстрял он шаг и сокращал путь, шел-шел и остановился передохнуть у родника.
Только наклонился, чтоб воды испить, как увидел на воде пчелку, которая вот-вот утонет.
Боже, сколько горя на белом свете", - подумал наш молодец и, бережно вынув пчелку из воды, положил ее на зеленый лист, согретый солнцем.
Утолил он жажду и поднялся, чтобы отправиться дальше.
Пчелка же, к тому времени пришедшая в себя, обратила к молодцу слова благодарности, порадовав его сердце.
И еще попросила оторвать у нее кусочек крылышка, чтобы могла она, коли будет нужда, прилететь к нему на помощь.
- Спрячь его в надежном месте и не теряй, потому что оно тебе пригодится, если беда случится.
Фрумос спрятал кусочек пчелиного крылышка и снова стал путь держать к бабе Жгивэре.
Брел он так по цветущим полям да по тенистым лесам, покуда в один прекрасный день не очутился на берегу моря.
Стояла здесь такая изнуряющая жара, что все вокруг горело.
Тут впору было и человеку высохнуть прямо на ногах.
Идучи так по обжигающей земле, увидел он на песке рыбу, которая уже едва дышала от зноя.
- Ох,ох, будь милосерден, путник, брось меня с припека в воду, если же не сжалишься, придет мне сейчас конец.
Фрумос не посчитал большим трудом для себя бросить рыбу в воду, чтобы спасти ее от смерти.
Вмиг тогда она окунулась, забилась, потом вынырнула и говорит путнику:
- Большую милость ты сотворил.
Сколько доведется на свете жить, добром поминать буду.
И на в обиду тебе хочу предложить свою помощь, коли случится с тобой несчастье.
Наклонись ко мне, возьми одну чешуйку, и, если будет нужда, только посмотришь на нее - я окажусь рядом.
Спрятал
Фрумос рыбью чешуйку вместе с крылышком пчелы и перышком птицы и, попрощавшись, пошел своей догорой.
Шел он через горы и долины, через овраги и путины, покуда не пришел к избушке, жалкой, покосившейся, с оконцами не больше лисьих нор.
Огорожена была избушка деревянным забором, на кольях которого болтались человеческие черепа.
Только на одном из кольев не было головы, и он, качаясь на ветру из стороны в сторону, жалобно просил:
Голову, голову!
Голову,
Фрумос постучался в двери избушки, и на порог вышла костлявая старуха- грязная, согнутая в три черная, как земля, с распущенными волосами.
До того она была уродлива и страшна, что убежал бы наш молодец куда глаза глядят, только бы ее не видеть.
За нею три кобылы нетерпеливо били копытами; навострив уши, они потряхивали гривами - вот-вот готовы были вырваться на простор.
Увидев на пороге человека, пришедшего наниматься, старуха ног под собой не учуяла от радости:
И-ха, и-ха!
К бабе Жгивэре иди,
На кобыл ее взгляни,
Да наймись к ней в батраки
Пасти кобылок до зари.
После полных трех деньков,
Сам об этом знаешь,
Возьмешь из добрых скакунов,
Какого пожелаешь.
Фрумос, тоже обрадовавшись, ей в ответ:
Выпускай-ка старая, кобыл,
Выпускай скорей на волю,
Беднягам свет уже не мил,
Пойду пасти их в поле.
За труд мой нелегкий, думаю я,
Выполнишь, что обещаешь, сполна.
- Но запомни, если потеряется хоть одна кобыла, висеть твоей голове на том коле, что давно уж плачется и просит:
Голову, голову!
Голову, голову!" Вечером, как только солнце скроется за вершиной холма, должен ты быть дома вместе с кобылами.
- Ладно, - согласился
Фрумос, - буду следить за ними, глаз не спускать.
Баба Жгивэра вынесла тогда из своей лачуги кусок малая да две-три луковицы, положила в котомку и собралась было развязывать кобыл.
Увидев такое,
Фрумос воскликнул:
- Погоди, не отпускай!
Не наденешь кобылам узлу, я пасти не буду.
Баба от злости зубами заскрипела, стала ругаться и. что-то бормотать про себя, однако протянула руку под крышу и вытянула три уздечки.
Фрумос надел их на кобыл, связал вместе, оседлал и поскакал на пастбище.
Почувствовав себя на свободе, кобылы стали прыгать, резвиться, поднимать морды к ветру, навострять уши и еще бог знает что вытворять.
А как добрались до молодой зеленой травы, одетой в колосья, цветами усеянной, принялись выщипывать всю ее подряд так, что за ними оставалась только голая земля.
Фрумос спешился, но держал кобыл за уздечки и все любовался, как они тихо и смирно пасутся.
Время шло, перевалило уж за полдень.
Фрумосу очень захотелось есть, и он, вытащив из котомки краюху малая, отломил кусок и принялся уплетать.
Наелся, а через некоторое время стал одолевать его тяжкий сон, подобный смерти.
Дело в том, что в тот малай положено было усыпляющее зелье, и оттого так захотелось ему спать, что глаза слипались и не видели белого света.
Опустился он, как был, во зелену траву, смежил веки и заснул мертвецким сном.
Солнце же приближало свой путь уже к закату.
Проснулся
Фрумос - ни узды в руках, ни кобыл.
Стал искать их тут и там, свистит, зовет - где там: найди кобыл, коли нет их.
От страха перед Жгивэрой затрясло бедного, как в лихорадке, и стал он обливаться холодным потом, а как вспомнил, что кол во дворе у старухи ждет-не дождется головы, чуть было не зарыдал.
Да не зря говорится: нет худа без добра.
Вспомнил
Фрумос о птичьем перышке и, едва только вытащил его из заветного места, птичка - тут как тут и ласково так спрашивает:
- Что за беда с тобой приключилась хозяин?
- Да вот, нанялся я в услуженье к бабе Жгивзре, и послала она меня кобыл пасти, но заснул, - они и разбегались.
- Не горюй, хозяин, ты меня в беде не оставил, постараюсь и я тебе быть полезной.
Вмиг покличу всех птиц со всего белого света и, будь кобылы на земле или в царстве небесном, приведем, недолго тебе придется ждать, до захода солнца успеешь и накормить их и напоить.
Скрылась птичка, летала, летала где-то, и, долго ли коротко ли, послышался издали топот и громкие ржание.
Показались на горизонте кобылы Жгивэры, бежали, не помня себя, от страха, в плену у стаи птиц, с карканьем клевавших их, так что кровь сочилась.
Когда приблизились они на такое расстояние, что могли услышать его,
Фрумос потряс уздечками и крикнул:
Геть, кобылы колдовские,
На конюшню к Жгивэре!
И с этими словами уздечки вмиг оказались на кобылах.
Очень благодарен он был птицам за их добро.
Когда солнцу пришло время скрыться за вершину холма, повел
Фру-мос кобыл домой.
Старуха старалась казаться доброй и приветливой, но после того, как молодец улегся на завалинку, схватила огневой бич и принялась сечь им кобыл, приговаривая:
- Завтра спрячетесь в самую чащу лесов, куда и чертова нога не ступала.
Поняли?
- Поняли, поняли, так и сделаем, - уверили ее кобылы со слезами на глазах.
На рассвете кобылы принесли трех красавцев-жеребят, крепких, словно кремень.
Как подошло время солнцу всходить, вывела баба Жгивэра кобыл с жеребятами во двор, я стоило жеребятам три раза пососать молоко матери, как отряхнулись они и обернулись лошадьми сильными, статными, такими красивыми, что глаз от них нельзя было отвести.
Старуха оглядела лошадей, довольнешенька, засмеялась и велит им:
Марш, кобылы колдовские,
На конюшню к Жгивэре!
Кони вошли в двери избушки и скрылись в подземной конюшне.
- Такого же коня получишь, если еще два дня будешь пасти кобыл, -говорит старуха
Фрумосу и посылает его наутро снова.
Отправился он и на второй день, с утра стерег хорошо, а как поел того, что старуха дала, снова заснул мертвым сном.
Кобылы вырвались из узды и поскакали неведомо куда.
А
Фрумос пробудился ото сна, когда солнце было уже на вершок от земли.
Смятенье и страх охватили его.
Ищет в одной стороне, ищет в другой, но даже следов кобыл не видно.
Закручинился
Фрумос, да вспомнил о кусочке пчелиного крыла, и, как вытащил его на свет божий, вмиг предстала перед. ним пчелка.
Помня о содеянном им добре, спрашивает:
- Чем опечален, хозяин?
- Потерял я кобыл бабы Жгивэры.
- Об этом не кручинься.
Подумала я как раз сегодня: кому бы это ломать деревья в чаще лесов| - а это кобылы.
Вмиг приведу их тебе, ты только потряхивай уздами да кличь их.
В мгновенье ока пчелка скрылась, и в скором времени загудела земля от топота ног, и послышалось лошадиное ржанье.
Пчелиный рой вел кобыл и так кусал, что тех за сердце хватало.
Фрумос, как увидел их, затряс уздечками и закричал:
Геть, кобылы колдовские,
На конюшню к Жгивэре!
Потом сел верхом и поскакал к лачуге старухи.
Диву далась рассвирепевшая Жгивэра, увидев его, но в глаза выказывала радость.
Потом накормила юношу и спать уложила на завалинке.
А ночью
Фрумос слышал только посвист кнута да проклятья старухи:
- Вот вам, волки б вас подрали, не могли спрятаться, не могли убежать!
- Убежали мы, матушка, скрылись в лесу, да напал на нас пчелиный рой и до тех пор кусал, пока к батраку не привел.
- Завтра спрячетесь на дне морском.
Понятно? - и снова стегать их, только бич свистел.
На рассвете опять, все три кобылы ожеребились, и, как приспело всходить солнцу, вывела баба жеребят во двор, они три раза молоко пососали и обернулись распрекрасными скакунами, краше прежних.
Если б вздумалось им бежать, не уследить за ними никому.
Жгивэра глаз с них не сводит, - все любуется, потом окликнула их:
Марш, кобылы колдовские,
На конюшню к Жгивэре!
Они столпились у двери и подались в подземную конюшню.
- Видишь, какие красавцы?
Попаси и сегодня кобыл и получишь одного из них, - говорит баба
Фрумосу, который, держа кобыл под уздцы, собрался вести их на пастбище.
Теперь-то он решил не засыпать ни за что на свете.
Уж за полдень, а
Фрумос не ест, держит кобыл поблизости и пасет их в молодой траве.
Да не выдержал под конец и поел опять, чего старуха дала, и снова стал одолевать его тяжкий сон, так что не мог он понять, что с ним делается.
Заснул, стоя, и спал до тех пор, пока солнцу пришла пора скрываться за холм.
Ох и страху ж натерпелся молодец и на этот раз!
От ужаса он так дрожал, что рубашка стала подпрыгивать на нем.
Но, вспомнив, какой наказ дала старуха кобылам - спрятаться на дне моря,- молнией понесся к морскому берегу, вытащил из заветного места чешуйку и тут же услышал:
- Что за беда приключилась с тобой, хозяин?
- Растерял я кобыл бабы Жгивэры.
- Не тревожься, беда поправимая.
Думала я все, кому бы это замутить воду так на дне морском, а это ее кобылы.
Вмиг пригоню их к берегу, ты будь наготове.
Не успел
Фрумос и глазом моргнуть, вода забулькала, забурлила и - прыг! - все три кобылы оказались на берегу.
Фрумос потряс уздечками и прикрикнул на них:
Тпрр! кобылы колдовские,
Поведу вас к Жгивэре.
Надев узды, оседлал кобыл и погнал к старухе.
Как приспело время краешку солнца скрыться за вершиной холма, остановился
Фрумос перед лачугой Жгивэры, которая при виде его едва не лопнула от досады и злости.
Прошла и третья ночь.
Кобылы ожеребились, и Жгивэра проделала с жеребятами то же, что и с прежними.
После того как загнала их в конюшню, вошла следом, будто приструнить их да прибрать там, на самом же деле, поглоти ее пустыня, занялась колдовством и ворожбой.
Неведомо нам, что делала ведьма, как заклинала, но вытащила она сердца из восьми коней и вложила их в одного, превратив его в тощую, больную и паршивенькую клячу, которая не в силах была и на ноги подняться.
Остальные кони были красивыми, статными, сильными и быстрыми, как огонь.
Фрумос же сидел на завалинке и не ловил мух, а думал о том, что рассказала ему при прощанье любимая.
Когда баба Жгивэра позвала его в конюшню, чтобы он выбрал себе коня, юноша нашел в углу совок, наложил в него горячих угольев и пошел выбирать.
Кони стояли в ряд.
Как только
Фрумос приближался к ним с угольями, они фыркали, встряхивали гривами и все норовили его укусить.
Только кляча, что тихо лежала в углу, потянулась за совком.
- Вот этого и возьму, - говорит
Фрумос.
- Как же так, дорогой мой, неужто не считаешь свою службу трудом?
Что ты с ним делать будешь, коли он и с пола-то не поднимается?
Выбери себе доброго коня и не криви, душой.
Посмотрел
Фрумос еще раз на клячу, и стали его одолевать сомнения, да не поддался им.
- Нет, тетушка, другого не. возьму. - И раз уж так решил, напрасно его баба уговаривала да упрашивала.
Делать нечего, коль обещала дать коня, какого выберет, - так тому и быть.
Вывел
Фрумос коня во двор и хотел было уж отправляться в путь-дорогу, как видит: сделалась Жгивэра еся багрово-красной от досады и злости.
Не удержалась она и еа-говорила:
- Погоди, молодец, посажу тебя за стол, подкрепишься малость: негоже голодному пускаться в путь.
- Не проси и не упрашивай, баба, кусок в горло мне не пойдет.
- А ты нэ упрямься, грешно было бы с моей стороны отпускать тебя голодного - после того, как ты столько батрачил у меня.
Фрумос же знал, что нечего ждать добра и благодеяний от Жгивэры.
Дал он коню еще совок угольев, и тот - хоп! хоп! - быстрехонько справился с ними, потоп встряхнулся, сделался сильным и круглым, как огурчик, а по бокам его выросли шесть рядов крыльев, - таких длинных и широких, что только ветер в них завывал.
- Седлай, хозяин, - говорит конь
Фрумосу.
Сел он верхом, и конь, взмыв стрелой ввысь, как молния понесся над облаками.
В мгновенье ока очутился всадник у терема
Фрумоасёлор и, уже летя на волшебном коне, увидел ее в оконце - грустную и бледную.
Она не сводила глаз с дороги, ожидая милого друга, - все кручинилась и слезы лила.
Не гадала она, что с этого дня солнце прогонит ее печали и счастье взойдет над ней.
Легче дуновенья ветра опустился конь перед теремом, и
Фрумос, горячо прижав девушку к груди, молвил коню:
- Гони, мой конь, к дому гони, невесту скорее вези.
А конь, рванувшись вверх, тяжко застонал:
- Хозяин, хозяин, повезти повезу с невестой-красой, да не к тебе домой, а в царство змея, как ты поклялся.
- Остановись, дурней конь!
- Не могу, летим над морями. - Остановись, коли говорю!
- Не могу: летим над царством глубинным, скалами усеянным.
Тогда рванулся
Фрумос вперед, чтобы схватить коня за гриву, и с головы его слетела кушма.
- Остановись, конь, кушма слетела с головы.
- Не можем остановиться, хозяин.
Пока ты проговорил, что кушма слетела у тебя с головы, мы проделали путь, на который пешеходу понадобилось бы шесть месяцев.
А пока я говорил сейчас о ней, она осталась позади на целый год пути.
Таким был полет коня.
Не успел
Фрумос рассказать невесте о драконе, как очутились они перед его дворцом.
Страшилище, как увидел такую гостью,
Фрумоа-селор, на пороге, обрадовался несказанно.
Вьюном завился перед ней, надеясь покорить ее сердце, да где уж! - девица сразу же прикрикнула на него:
- Поди прочь с глаз моих, уродина, пес проклятый!
У змея сердце любовь сжигает, а девица ему:
- Не приближайся ко мне, урод, что приносит людям печаль и горе!
Хитростью и уговорами пытался чудовище-дракон влезть в душу девушки, кланялся ей до земли, да все напрасно.
Девица его уничтожить готова взглядом, насмехается над ним, а под конец плюнула ему в лицо и прокляла:
Сгинь, нечистая сила, с лица земли,
Как трава увядает от лютой зимы!
Увивался он так за прекрасной девицей, увивался, да только зла и злости набирался, и столько злился и горячился, что лопнули в нем от досады сердце и желчный пузырь.
Фрумос, как увидел, что змей свалился замертво на землю, насобирал дров большую кучу, сверху положил змея, поджег дрова, чудовище и сгорело.
А пепел его развеяли по ветру, чтоб никаких следов от него не осталось на земле.
Потом
Фрумос подал руку своей распрекрасной невесте, повел ее во дворец, украшенный редкими каменьями, и затеяли они пир на весь мир.
Привели на свадьбу и родителей
Фрумоса, царей пригласили и дворовых из отдаленных государств и много еще людей со всего белого света, ибо разнеслась весть и вширь и вкось, что покончено с псом-драконом.
И меня жених на свадьбу звал - Там я много пил да пировал,
А про сказку как узнал,
Из-за стола, простившись, встал И побрел по белу свету, рассказал вам сказку эту.
