Когда я об стену разбил лицо и члены
И все, что только было можно, произнес,
Вдруг сзади тихое шептанье раздалось:
«Я умоляю вас, пока не трожьте вены.
При ваших нервах и при вашей худобе
Не лучше ль чаю? Или огненный напиток?
Чем учинять членовредительство себе,
Оставьте что-нибудь нетронутым для пыток. —
Он сказал мне, — приляг,
Успокойся, не плачь, —
Он сказал, — я не враг,
Я — твой верный палач.
Уж не за полночь — за три,
Давай отдохнем.
Нам ведь все-таки завтра
Работать вдвоем».
«Чем черт не шутит, что ж, — хлебну, пожалуй, чаю,
Раз дело приняло приятный оборот,
Но ненавижу я весь ваш палачий род —
Я в рот не брал вина за вас — и не желаю!»
Он попросил: «Не трожьте грязное белье.
Я сам к палачеству пристрастья не питаю.
Но вы войдите в положение мое —
Я здесь на службе состою, я здесь пытаю,
Молчаливо, прости,
Счет веду головам.
Ваш удел — не ахти,
Но завидую вам.
Право, я не шучу,
Я смотр делово:
Говори, что хочу,
Обзывай хоть кого. —
Он был обсыпан белой перхотью, как содой,
Он говорил, сморкаясь в старое пальто, —
Приговоренный обладает, как никто,
Свободой слова, то есть подлинной свободой».
И я избавился от острой неприязни
И посочувствовал дурной его судьбе.
Спросил он: «Как ведете вы себя на казни?»
И я ответил: «Вероятно, так себе…
Ах, прощенья прошу, —
Важно знать палачу,
Что, когда я вишу,
Я ногами сучу.
Да у плахи сперва
Хорошо б подмели,
Чтоб, упавши, глава
Не валялась в пыли».
Чай закипел, положен сахар по две ложки.
«Спасибо!» — «Что вы? Не извольте возражать!
Вам скрутят ноги, чтоб сученья избежать,
А грязи нет — у нас ковровые дорожки».
Ах, да неужто ли подобное возможно!
От умиленья я всплакнул и лег ничком.
Потрогав шею мне легко и осторожно,
Он одобрительно поцокал языком.
Он шепнул: «Ни гугу!
Здесь кругом стукачи.
Чем смогу — помогу,
Только ты не молчи.
Стану ноги пилить —
Можешь ересь болтать,
Чтобы казнь отдалить,
Буду дольше пытать».
Не ночь пред казнью, а души отдохновенье!
А я — уже дождаться утра не могу,
Когда он станет жечь меня и гнуть в дугу,
Я крикну весело: остановись, мгновенье!
"… И можно музыку заказывать при этом,
Чтоб стоны с воплями остались на губах".
Я, признаюсь, питаю слабость к менуэтам,
Но есть в коллекции у них и Оффенбах.
«Будет больно — поплачь,
Если невмоготу». —
Намекнул мне палач.
Хорошо, я учту.
Подбодрил меня он,
Правда, сам загрустил —
Помнят тех, кто казнен,
А не тех, кто казнил.
Развлек меня про гильотину анекдотом,
Назвав ее карикатурой на топор:
«Как много миру дал голов французский двор!..»
И посочувствовал наивным гугенотам.
Жалел о том, что кол в России упразднен,
Был оживлен и сыпал датами привычно,
Он знал доподлинно — кто, где и как казнен,
И горевал о тех, над кем работал лично.
«Раньше, — он говорил, —
Я дровишки рубил,
Я и стриг, я и брил,
И с ружьишком ходил.
Тратил пыл в пустоту
И губил свой талант,
А на этом посту
Повернулось на лад».
Некстати вспомнил дату смерти Пугачева,
Рубил — должно быть, для наглядности, — рукой.
А в то же время знать не знал, кто он такой, —
Невелико образованье палачево.
Парок над чаем тонкой змейкой извивался,
Он дул на воду, грея руки о стекло.
Об инквизиции с почтеньем отозвался
И об опричниках — особенно тепло.
Мы гоняли чаи —
Вдруг палач зарыдал —
Дескать, жертвы мои
Все идут на скандал.
«Ах, вы тяжкие дни,
Палачева стерня.
Ну за что же они
Ненавидят меня?»
Он мне поведал назначенье инструментов.
Все так не страшно — и палач как добрый врач.
«Но на работе до поры все это прячь,
Чтоб понапрасну не нервировать клиентов.
Бывает, только его в чувство приведешь, —
Водой окатишь и поставишь Оффенбаха, —
А он примерится, когда ты подойдешь,
Возьмет и плюнет — и испорчена рубаха».
Накричали речей
Мы за клан палачей.
Мы за всех палачей
Пили чай — чай ничей.
Я совсем обалдел,
Чуть не лопнул, крича.
Я орал: «Кто посмел
Обижать палача!..»
Смежила веки мне предсмертная усталость.
Уже светало, наше время истекло.
Но мне хотя бы перед смертью повезло —
Такую ночь провел, не каждому досталось!
Он пожелал мне доброй ночи на прощанье,
Согнал назойливую муху мне с плеча…
Как жаль, недолго мне хранить воспоминанье
И образ доброго чудного палача.
1977
