Одиночество

Слепой. Я могу на него глядеть,

стыдливо, бесстыдно. Он чувствует взгляды?

Нет, велико его одиночество.

Странная прихоть-

досыта глядеть на чужое лицо.

Не досыта — хочется еще и еще.

В своем мире он сейчас говорит

почти вслух. Его губы шевелятся.

На них беспокойство. И какая-то

радость, почти улыбка.

Неощущаемый мной ветерок

рябит его лицо, словно воду.

Поезд следует к центру, останавливаясь

на станциях. Внутри его громкой

дребезжащей сутолоки покой,

покой молчащих людей —

некоторые смотрят на слепого

мимоходом, а не жадно, как я,—

и внутри этого покоя—его

особый покой, не покой, а вихрь

образов — только какие они, его образы?

Он слепой! И ему все равно,

что он выглядит странно, потому что

обнаженные мысли играют на его лице,

как свет на воде,— он же не знает,

что значит «выглядеть».

Он слеп от рожденья.

И вот он встает и наготове стоит у дверей,

зная, что следующая — его. Он считал?

Нет, он знает и так.

Он выходит, и я за ним.

«Разрешите, я вам помогу».

«Пожалуйста». Безразличие.

Но в тот же миг, когда я

слышу его безразличный голос,

рука его поднимается, ищет,

и мы идем, взявшись за руки, словно дети.

Его рука теплая и не влажная,

крепкая — такую приятно пожать.

И когда он первым проходит

турникет, рука его сразу же

ждет мою.

«Осторожно, ступеньки. А здесь

направо. Опять ступеньки». Мы вышли

на солнечный свет. Он чувствует

ласковый воздух. «Славный день»,—

говорит слепой. Одиночество

шагает со мной, шагает

рядом со мной, не во мне: его мысли

одиноки, но его рука и моя

так сроднились, что, кажется,

словно моя рука, отделившись,

идет сама по себе. Я перевожу

его через улицу, и слепой

говорит, что теперь сам найдет дорогу.

Он знает, куда идет: в никуда,

наполненное тенями. Он говорит: «Я».