Сквозь чащобу с сетями сплошных паутинных завес,
Где колючие сучья до крови царапают лоб,
Каждый год пробираюсь в больной заболоченный лес –
Посмотреть на узор муравьиных нахоженных троп.
Там, за чащей – глухие барьеры из мертвых стволов,
И угрюмые мхи тормозят голенища сапог.
Там ветвистый валежник цепляет брезент рукавов,
А от скрипа деревьев ползёт по спине холодок.
Одряхлевшие пни рассыпаются в прах под рукой.
Лист осоки, как тонкий стилет, беспощадно остёр…
Над заветной поляной царит безмятежный покой –
Необъятные ели раскрыли тяжёлый шатер.
Темно-серый лишайник налип на смолистой коре.
Словно толстый питон – корневой узловатый извив…
Здесь бугрятся живые холмы на ворсистом ковре,
Деловито снует боевой муравьиный актив.
Вновь могучий инстинкт до упора взведёт тетиву,
Как взводил её многие тысячи пройденных лет.
И, навылет пробив изумрудные мхи и траву,
Трудовая стрела оставляет отчетливый след.
С первым ярким лучом – суета "санитарных" хлопот.
Высоченная кочка – большой перевалочный пункт.
Муравьи отправляются в новый опасный поход,
Миллионами лапок старательно топчут тропу.
Пусть она станет глубже на пару ничтожных микрон,
Для дорожных работ наше лето – достаточный срок.
Вязь "аллей" и "проспектов" запутанной схемой метро
В сентябре под восторженным взглядом проляжет у ног.
Жизнь добавит стареющим елям годичных колец,
На поляне поселится запах трухлявой щепы…
Через чащу шагаю в больной заболоченный лес,
Привязавший меня пояском муравьиной тропы.
