Утром сияло солнце и чудесно золотилась листва берез. Но потянул ветер и уже к полудню потихоньку - помаленьку заволокли весь горизонт зыбкие тучи. И сразу как-то смерклось. День съежился, но не потерял своей осенней прелести. И вот тогда мы попали на болото. Тепло было и день готовился уже расплакаться дождем, но передумал и тихо смотрел на нас с высоты туч. От тишины этого дня вдруг повеяло покоем, соединенным с мягкой бесконечностью торфяного болота.
Долго вела нас к болоту разбитая проселочная дорога, обрамленная стареющей сентябрьской травой. И привела она нас к заброшенному месту, где добывали торф, и на месте этом осталась пустошь, совсем сырая, не успевшая покрыться растительностью. По старой памяти сюда продолжали наведываться местные люди, кто на телеге, кто на старом грузовике, отбирая по краю болота кусочки от "солнечной кладовой". А дальше по дороге уже никто не ездил, потому что торфяные разработки давным-давно поросли густым болотным леском.
Березки еще не полностью уронили свою листву, но упавшие на землю золотые монетки листочков потускнели, успокаивая в себе всполохи солнца и постепенно вбирая цвет осенней земли.
Приятное время, когда во всю еще поет на ветру, облетает листва, тихо ложится под ноги, застревает в ветвях, а под ногами уже во всю шуршит пряный ковер, шепчет совсем тихо... Приятно и слушать, как осыпается лист, как он летит, как в этом движении происходит немолкнущий разговор одиноких листьев со всем миром.
Так, за разговором листьев, вышли мы к тому месту, где березовый лесок вдруг обрывался, открывая пустые моховые просторы. Редко-редко по этим просторам разбросаны были худенькие сосенки, да березки, временами сгущающиеся в небольшие островки более высоких деревьев и везде - неизменные спутники болот, засохшие причудливые странники-деревья, добела высушенные солнцем и ветром, вымытые дождем.
Кажется, что деревья эти корявыми своими ветвями особенно ловят звуки пространства, как музыкальные инструменты, передавая тончайшие колебания всего открытого места. И потому рядом с этими деревьями легко. Потому что легки они, уже высушенные, слившиеся с простором. Вечно изменчивое небо сочится сквозь их растопыренные пальцы, сквозь узловатые руки ветвей и тела стволов, от того музыка болот приходит в движение и с ней созвучна стая гусей, кружащая над болотом низко-низко в разных направлениях. Гуси кормятся, перелетая с места на место, и обучают молодняк перед дальней осенней дорогой на юг. Но мы видим спирали их движения над болотом, взмахи их крыльев, мы наблюдаем, как, то появляются, то исчезают они, скрытые болотным лесом. У них тяжелое движение стаи и легкое каждой птицы. Потоки воздуха доносят нам их крик, неясный, негромкий.
Мы выходим на открытое пространство, ноги сразу же утопают в моховой подушке. Кочек почти не видно, так густо разрослись по ним багульник, подбел, голубика и кустистая, тонкая трава, пряди которой напоминали космы большого природного зверя.
Это была сама шерсть болота. От того так было приятно пригладить теплые сухие травинки; зверю это нравилось, болото вздыхало, вздох проносился ветром и замирал где-то за краями туч. Запахи багульника, влажного мха, прелой листвы болотных берез настоялись в свободном движении воздуха и испаряющейся влаге. В глубинах красного мха, между кочками, проявлялась и блестела вода.
И везде, вдоль слез воды и по кочкам, яркие лапки жизнерадостной шикши. Радостно становится при виде этой ягоды. Осенью сами блестящие черные ягодки, похожие на любопытные глазки, уже опали, сделав видимой поспевшую к этому времени царицу болот - клюкву. Большие и маленькие плотные бусины клюквы возлежат на мху, как на лоскутном одеяле, пришитые к нему тоненькими стебельками. Иногда бусины собираются в гроздья, пышущие соком. На верхушках высоких кочек клюква уже потемневшая и мягкая – подмерзла, прихваченная нечаянным заморозком. Клюкву хорошо видно на зеленом; но иногда приходится вглядываться в красный мох и заросли багульника, в которые она тоже прячется от любопытного глаза.
Стоит опуститься пониже к земле, в мир маленьких лапок шикши, ворсинок мха, как по волшебству открывается уложенная кем-то очень заботливо во мху, клюква.
Клюкву так приятно собирать от того, что в ней, в ее плотных упругих бусинах, кажется, сосредоточена вся древняя сила болота, весь солнечный свет, тысячелетиями впитываемый растениями, ныне образующими торфяные залежи. Этот древний свет, соединенный со светом, запасенным в ягоде за все лето, создает притяжение, будто каждая клюквина, как маленькая планета, имеет свою гравитацию.
Вот так брели мы по болоту, от кочки к кочке, от ягодины к ягодине, потихонечку набирая ведерко. Мы бы могли пройти дальше, вглубь, туда, где ягоды много, но хотелось просто побыть среди болота и никуда не хотелось идти.
Пока собирали клюкву, тучи, созванные ветром почти со всех сторон, окончательно сгустились, оставив у самого края неба, на месте будущего заката, узкую полоску, в которой, как далекие корабли, плыли обрывки туч, разорванные лезвием света.
Мы пошли на эту полоску, пора было домой, собирался дождь.
Мы вышли обратно, к болотному леску, надеясь еще на грибы. В глубоких канавинах и бочажках зеркало глубокой коричневой воды отражало молодые сосны в просвет между в нахлест упавшими листьями березок. Мы вернулись в листопад. Березовые листочки падали так густо, что вся земля и вода в канавинах были укрыты ими и невозможно было отличить тропинку, да и сами канавины угадывались по пучкам зеленой щетинистой травы, торчком поднимающей листья. А листья все падали. То медленно, нехотя, то вдруг ускоряя свой полет. Нежные бежевые щляпки подберезовиков, любящих это место совершено сливались с желто-бежевыми цветами листьев. Искать грибы с налипшими на них листочками было очень забавно. Но сквозь неслышимые звуки листопада вдруг явственно услышался шорох падающих капель. Дождь начинался, и, как и листопад, то становился сильнее, то замирал, как будто ожидая чего-то.
…К вечеру дождь разошелся вполне, рыдая в окно, но на окошке стояло ведерко с клюквой и ведерко с грибами. Они дышали лесной радостью прошедшего дня.
