Стояли цыгане шатрами.
Было в таборе двое братьев с молодухами.
Как-то раз приехала к ним в гости семья - родня дальняя, муж да жена.
Один из братьев говорит гостю:
- Знаешь что, ты помоги нам.
Мы хотим за сеном поехать.
Травы пока еще нету, а лошади должны что-то есть.
Знаю я, что у соседней деревни, у самого края леса, стога стоят.
- Да что это ты говоришь?
Что предлагаешь?
Это, значит, мне с вами сено воровать?
- Да ничего, братец ты мой, что ты боишься, поедем.
- Ничего, морэ... - поддержал второй брат.
Решили поехать поближе к ночи, а днем братья и их жены задумали напугать гостя.
Поняли они, что тот никогда в таких делах не участвовал.
Незадолго перед этим померла в таборе старуха-цыганка, тетка их родная.
Вот все и боялись покойницы.
Слухи ходили, что ходит она по ночам во всем белом.
Вот и сговорились братья, что жены их наденут на себя белые простыни и сядут под мостом, а на обратном пути, когда телега по мосту поедет, выскочат они да напугают парня.
Сказано - сделано.
Как только наступил вечер, поехали братья и гость за сеном, а цыганки оделись во все белое и спрятались под мостом.
Сидят там и ждут, когда цыгане обратно поедут.
А один из братьев забежал вперед и под стогом затаился.
Идет гость, вожжи распустил, к сену подходит - как свое берет.
На вожжи сено накладывает.
Вдруг из-под стога голос раздается:
- Сено-то не бери...
Не бери сено!
Как пустился цыган бежать, а голос опять ему вдогонку:
- Не бери сено!..
Не бери сено, а садись на лошадь да поезжай с богом! - точь-в-точь старухи-покойницы голос.
Бросил цыган вожжи да бегом к шурину.
- Братец ты мой, старуха умершая не велит мне сено брать.
Ей-богу, она под стогом прячется.
- Да что ты, морэ, господь с тобой, откуда взяться старухе?
Похоронили ее, отпели, как полагается, иди за сеном.
- Не пойду, хоть убей меня, не пойду.
- Ну так хоть вожжи обратно принеси, вожжи-то, гляди, оставил.
Попросил цыган шурина, чтобы тот с ним вместе пошел, да он не идет.
- Иди, - говорит, - сам, не бойся, я подожду тебя здесь.
Делать нечего.
Пришлось цыгану за вожжами красться.
Ухватился за самый конец да наутек.
Прибежал к лошади, запыхавшись.
- Родной мой, давай гони скорее!
Сердце бьется, того и гляди, из груди выскочит.
- Ну что ж, садись, поедем.
Едут они, и приводит их дорога к мосту.
Глядь - из-под моста фигура белая вылезает, а за ней еще одна.
- Гляди-ка, старуха-то вперед нас забежала.
Вот грех-то какой.
- Что ты, морэ, с ума сошел, что ли?
Кабы старуха была, то она одна, а тут целых две!
Езжай, морэ, дальше...
Только захотел цыган на мост заехать, глядит - поперек моста жердь протянута, дорогу перегораживает.
- Пускай коня, - говорит шурин, - ломай жердь.
- Да что ты, морэ, это старуха нарочно дорогу перегородила, пропускать не хочет.
- Езжай, что боишься? - крикнул шурин и хлестнул лошадь.
Как понесла лошадь, как взвилась!
Сломала она жердь грудью и скачет на косогор.
Шурин спрыгнул с телеги и под обрыв покатился, к шатрам побежал.
Оглянулся цыган и аж сердцем обмер.
Привидения за ним бегом бегут.
- А ну, родимая, выручай, бога ради! - вскричал цыган, и лошадь пошла еще шибче.
Въехал цыган в деревню, а там мужик ходит, в колотушку бьет, сторожит, стало быть.
- Миленький, - подбежал к нему цыган, - родненький мой, ай, дело-то какое, - и все ему рассказал.
И как сено брали, и как старуху-покойницу встретили, да не одну, а целых две.
- Сена-то много взяли?
- Какое тебе сено?
Разве тут до сена было?
Засмеялся мужик.
- Ты что дурака валяешь?
Ты что смеешься? - заголосил цыган. - Тут плакать надо.
Ты уж, будь любезен, миленький, доедь со мною до нашего табора, гостем будешь.
Уж я, миленький мой, тебя угощу.
А сам цыган думает про себя:
Только бы не отказался.
Отдам ему три целковых, пусть обратно идет, будь он проклят!
Еле уговорил мужика.
С той поры цыган воровать зарекся.
И слово свое держал.
