Хоть и обыкновенный это был заяц, а преумный.
И так здраво рассуждал, что и ослу впору.
Притаится под кустом, чтоб не видать его было, и сам с собой разговаривает.
- Всякому, говорит, зверю свое житье предоставлено.
Волку - волчье, льву - львиное, зайцу - заячье.
Доволен ты или недоволен своим житьем, никто тебя не спрашивает: живи, только и всего.
Нашего брата, зайца, например, все едят - кажется, имели бы мы основание на сие претендовать?
Однако, ежели рассудить здраво, то едва ли подобная претензия могла бы назваться правильною.
Во-первых, кто ест, тот знает, зачем и почему ест; а во-вторых, если бы мы и правильно претендовали, от этого нас есть не перестанут.
Сверх препорции все равно не будут есть, а сколько надо - непременно съедят.
Статистические таблицы, при министерстве внутренних дел издаваемые...
На этом заяц обыкновенно засыпал, потому что статистика имела свойство приводить его в беспамятство.
Но выспится и опять примется здраво рассуждать.
- Едят нас, едят, а мы, зайцы, что год, то больше плодимся.
Стало быть, и нам пальца в рот не клади.
И летом, и зимой, посмотри на поляну - то и дело, что зайцы вдоль и поперек сигают.
Заберемся мы в капустники или в овсы, или около молодых яблонь пристроимся, - пожалуй, и от нашего брата солоно мужичку придется.
Да, и за нами, за зайцами, глаз да глаз нужен.
Недаром статистические таблицы, при министерстве внутренних дел издаваемые...
Новый сон, новые пробуждения, новые здравые мысли.
Без конца заяц умную свою канитель разводил; и так прикинет, и этак смекнет - и все у него хорошо выходило.
И что всего дороже - ни карьеры он при этом в виду не имел, ни перед начальством оригинальностью взглядов блеснуть не рассчитывал (он знал, что начальство, не выслушавши его, съест), а просто-напросто сам для себя любил солидно, по-заячьи, обо всем рассудить.
Дескать,
Неправо о вещах те думают,
Шувалов,
Которые стекло чтут ниже минералов...
Вот, мол, у нас как!
Сидел он однажды таким манером под кустиком, да и вздумал перед зайчихой своей здравыми мыслями щегольнуть.
Встал на задние ножки, ушки на макушку взбодрил, передними лапками штуки-фигуры выделывает, а языком, слово за словом, точно горох, так и сыплет.
- Нет, говорит, мы, зайцы, даже очень хорошо прожить можем.
Мы и свадьбы справляем, и хороводы водим, и пиво в престольные праздники варим.
Расставим верст на десять сторожей, да и горланим.
А волк услышит, да и прибежит:
Кто песни пел?.." Ну, тут, натурально, кто куда поспел!
Успел улепетнуть - в другом месте пиво вари; не успел - съест тебя волк, как пить даст!
И ничего ты с этим не поделаешь.
Зайчиха! правду ли я говорю?
- Коли не врешь, так правду говоришь, - ответила зайчиха, которая уже за десятым мужем за этим зайцем была, и все прежние девятеро у нее на глазах напрасною смертью погибли.
- Подлый народ эти волки - это правду надо сказать.
Все у них только разбой на уме! - продолжал заяц. - Сколько раз я и говорил, и в газетах писал:
Господа волки! вместо того, чтоб зайца сразу резать, вы бы только шкурку с него содрали - он бы, спустя время, другую вам предоставил!
Заяц, хошь он и плодущ, однако, ежели сегодня целый косяк вырезать, да завтра другой косяк - глядь, ан на базаре-то, вместо двугривенного, заяц уж в полтину вскочил!
А кабы вы чередом пришли:
Господа, мол, зайцы! не угодно ли на сегодняшнюю волчью трапезу столько-то десятков штук предоставить?" -
С удовольствием, господа волки!
Эй, староста! гони очередных!" И шло бы у нас все по закону, как следует.
И волки, и зайцы - все бы в надежде были.
И мы бы, и вы бы, и с одной стороны, и с другой стороны... ах, господа, господа!"
Говорил-говорил заяц и чуть было совсем не зарапортовался, как вдруг услышал, что неподалёчку, в траве, что-то шуршит.
Смотрит, ан зайчиха-то его давно стречка дала, а лиса-кляузница легла на брюхо, да и ползет на него, словно поиграть с заинькой собралась.
- Вон ты какой, заяц, умный! - первая заговорила лиса, - так ты сладко растабарываешь, что век бы я тебя слушала, и все бы слушать хотелось!
Умен был заяц, а спервоначалу и он обомлел.
Стоит на задних лапках, как вкопанный, не то в сторону глазами косит, куда бы стречка дать, не то обдумывает:
Вот оно, когда пришлось с здравой точки зрения на свое положение взглянуть..."
- Голодна, тетенька? - спросил он, стараясь как можно меньше робеть.
- И! что ты! господь с тобой! да я пресытехонька! разве потом что будет, а теперь - и боже меня сохрани!
Здравствуй, заинька, будь здоров!
Села лиса по-собачьему и заиньку присесть пригласила; и он ножки под себя поджал.
Поджал, сердечный, и все сам с собой рассуждает:
Как, мол, я ожидал, так, по-моему, и вышло.
Всякому зверю свое житье: льву - львиное, лисе - лисье, зайцу - заячье.
Ну-тка, вывози теперь, заячье житье!"
А лисица точно читает в его сокровенных мыслях, сидит, да знай, заиньку похваливает.
И откуда ты к нам, такой филозоф, пожаловал?
- Недавно я, тетенька, из-за тридевять земель, как угорелый, сюда прикатил.
Жил я в своем месте, можно сказать, даже очень хорошо.
И семейство у меня было, и обзаведеньице, и все такое.
Целую зиму мы у помещика на скотном дворе в омете припеваючи прожили: днем спим, а ночью кленков да яблонек погрызем.
Уж дело к весне шло, в лес бы собираться на дачу пора, ан к нам в омет волк пожаловал.
Какие такие звери? по какому виду? с чьего разрешения?.." Я-то, признаться, убег, а зайчиха с зайчатами...
- Слышала я об этом.
Волк-то мне кумом приходится, так сказывал.
Намеднись, говорит, я целое заячье гнездо разорил, а заяц убег, так как бы нам, кума, его разыскать?" Ан ты вот он - он.
Смотри, жену-то, чай, жалко было?
- Уж и не помню.
Вижу, что надо бежать, - и побежал.
Прибежал, смотрю - зайчиха-вдова сидит:
Давай, мол, вместе жить!" И стали жить.
Жили мы с ней, нельзя похаять, исправно, а теперь вот она убежала, а я остался.
- Ах ты, горюн, горюн!
Ну, дай срок, мы ее изымем!
Лисица зевнула, легонько куснула зайца за ляжку (он, однако, сделал вид, что не заметил), повалилась на бок, откинула голову и зажмурилась.
- Ишь ведь солнце-то жарит, - лениво пробормотала она, - словно дело делает!
Сем, я вздремну, а ты тем временем сядь поближе да покалякай.
Так и сделали.
Лиса задремала, а заяц с таким расчетом сел, чтобы лисе его во всякое время мордой достать было можно, и начал сказки сказывать.
- Я, тетенька, не привередлив, - говорил он, - я всячески жить согласен.
И трех лет еще нет, как я на свете живу, а уж чуть не половину России обегал.
Только что в одном месте оснуёшься - глядь, либо волк, либо сова, либо охотнички с облавой на тебя собрались.
Беги, сломя голову, устраивайся по-новому за тридевять земель.
Но я на это не ропщу, потому понимаю, что такова есть заячья жизнь.
А ежели иной раз и не понимаю, то и не понимаючи все-таки бегу.
Все одно как мужики в наших местах.
Он спать собрался, а под окном у него - тук-тук!
Ступай, дядя Михей, с подводой!" На дворе метель, стыть, лошаденка у него чуть дышит, а он навалит на подводу солдат, да и прет двадцать верст около саней пешком.
Через сутки, гляди, опять домой вернулся, ребятам пряника привез, жене - платок на голову, всем вообще - слезы.
Спроси его:
Что сие означает?" - он тебе ответит:
Означает сие мужицкую жизнь".
Так-то и мы, зайцы.
Жить - живем, а рук на себя не накладываем.
Всегда мы готовы...
Так ли я, тетенька, говорю?
Лиса, вместо ответа, тихо лайнула, точно во сне; заяц искоса взглянул на нее:
Не спит ли, мол, тетенька?" Не было ли у него при этом на уме, в случае чего, стречка дать? - Наверное сказать не могу, но очень возможно, что и такого рода политика в программу заячьей жизни входит.
Однако хотя лиса не только глаза зажмурила, но легла на спину и даже ноги, подлая, распялила, но заяц чутьем догадался, что она это комедии перед ним разыгрывает.
- Расскажу я тебе, - продолжал он, - как у меня дядя у одного солдата в услужении жил.
Поймал его солдат еще махонького и всему солдатскому обиходу выучил.
Из ружья ли выпалить, артикул ли выкинуть, смаршировать ли, в барабан ли зорю отбить - на все дядя за первый сорт был.
Ездят, бывало, вдвоем по базарам, представленья показывают, а им - кто яйцо, кто копеечку, кто хлеба кусок,
Христа ради, подаст.
Так вот этот самый солдат житие свое дяде рассказывал. -
Жил я, говорит, в дому у родителей, и послал меня однажды батюшка сани на зиму изладить.
Излаживаю я, песенки попеваю, трубочку покуриваю - вдруг десятский на двор:
Ступай,
Семен, в волостную, тебя в солдаты требуют".
Я, в чем был, в том и ушел; хорошо, что трубку-то в штаны спрятать успел.
Ушел, да двадцать лет после того и пропонтировал
Заяц, очевидно, говорит про очень старинные времена, когда солдатская служба продолжалась не меньше 20 лет и когда рекрутов, из опасения, чтобы они не бежали, по дороге забивали в колодки.
Прим.
М.
Е.
Щедрина.)].
А через двадцать лет воротился в свое место - ни кола, ни двора, чисто!.." Так вот оно, - прибавил рассудительно заяц, - мужичья-то жизнь как оборачивается!
Сейчас он - мужик, а сейчас - солдат, и то и другое житьем называется.
Так-то вот и с нами, зайцами...
- Неужто ж и вас в солдаты отдают? - спросила лиса, точно сейчас проснулась.
- Нет, нас едят, - ответил заяц как можно веселее.
- И я тоже думаю, потому что какие же вы солдаты! хуже старинной гарнизы, которую славный генерал Бибиков "негодницей" звал.
И дядю-то твоего, поди, солдат под конец съел?
- Нет, солдат-то умер, а дядя в ту пору бежал.
Пришел домой, а заячьей работы работать не может - отвык.
И тетка задаром кормить его не согласна.
Вот он однажды и надумал:
Пойду в село на базар, буду комедии представлять".
Да только что зачал "кавалерийскую рысь" на барабане отхватывать - его собаки и разорвали!
- И поделом: зачем публику беспокоил.
Впрочем, ведь дядя-то твой, чай, и зараньше знал, что когда-нибудь да съедят его.
Не собаки, так волк, не волк, так лисица.
Резолюция-то вам всем одна.
Ну, а покуда что, скажи мне: лисицы-то каковы в вашей стороне?
Лихи, чай?
- В нашей стороне лисицы, нужно правду сказать, даже очень лихи.
Я-то ни с одной близко не встречался, а видел, как однажды лисицу, у меня в глазах, охотничек заполевал.
И, признаться...
Заяц хотел сказать: "обрадовался", но спохватился и обробел; однако лиса отгадала его мысль.
- Вот ведь ты кровопивец какой! - укорила она его и так больно укусила ему бок, что из раны полилась кровь.
- Ах! - взвизгнул заяц от боли, но в одну минуту сдержал себя и молодецки поправился, - это я, ваше высокое степенство, о тамошних лисах говорю, а здешние лисицы, сказывают, добрые.
- Ой ли?
- Верно говорю.
В прошлом году у нас в лесу зайчик-сирота остался, так одна лисица его с своими детьми, слышь, воспитала.
- Вырастила, значит, и выпустила?
Где ж он теперь, сиротка-то ваш?
- Кто его знает, где он теперь...
Пропал будто.
Поворовывать, говорят, начал, скружился, а наконец, и лисицу молоденькую соблазнил.
За это будто бы его старуха-лисица и съела.
- Я его съела, я - та самая лисица и есть, о которой ты слышал.
Только не за то я его съела, что он скружился и в разврат впал, а за то, что пора его приспела.
Лисица на минуту задумалась и щелкнула зубами, поймав блоху.
Потом, не торопясь, встала, встряхнулась и совершенно добродушно спросила зайца:
- А теперь, как ты полагаешь, кого я есть буду?
Умен был заяц, а не угадал.
Или, лучше сказать, у него тогда же в уме мелькнуло:
Вот оно, заячье-то житье... начинается!" - но ему смерть не хотелось даже самому себе признаться в этом.
- Не знаю, - ответил он.
Однако и по лицу, и по голосу его так было явно, что он лжет, что лиса не на шутку рассердилась.
- Вот ты какой лгун! - сказала она. - Мне про тебя и невесть чего наговорили: и филозоф-то ты, и сердцеведец-то, а выходит, что ты самый обыкновенный, плохой зайчонко!
Тебя буду есть! тебя, сударь, тебя!
Лиса отпрянула назад и сделала вид, что вот-вот сейчас бросится на зайца и съест.
Но вслед за тем она села и, как ни в чем не бывало, начала задней ногой за ухом чесать.
- А может быть, ты и помилуешь? - вполголоса сделал робкое предположение заяц.
- Час от часу не легче! - еще пуще рассердилась лиса, - где ты это слыхал, чтобы лисицы миловали, а зайцы помилование получали?
Разве для того мы с тобой, фофан ты этакой, под одним небом живем, чтобы в помилованья играть... а?
- Ну, тетенька, примеры-то эти бывали! - настаивал заяц, все еще хорохорясь.
Но тут же, впрочем, упал духом и затосковал.
Вспомнилось ему, как он из конца в конец бегал, словно мужик-раскольщик, "вышнего града взыскуя"; как он по целым суткам в дупле, не евши, дрожал; как однажды, от лихого зверя спасаясь, он в подполицу к мужику расскакался, да благо в ту пору великий пост был, мужик-от его и выпустил.
Вспомнил про своих зайчих-любушек, как он вместе с ними зайчат зоблил, и как ни с одной порядком даже надышаться не успел.
И, вспоминая, то и дело втихомолку твердил:
- Ах, кабы пожить!
Ах, кабы хоть чуточку еще пожить!
А лиса, тем временем, и взаправду приятный сюрприз зайцу приготовила.
- Слушай, подлый зайчишко, - сказала она, - я ведь думала, что ты в самом деле филозоф, а тебя между тем, вишь, как от одной мысли о смерти коробит.
Так вот я какую для тебя вольготу придумала.
Отойду я на четыре сажени вперед, сяду к тебе задом и не буду на тебя, на гаденка этакого, целых пять минут смотреть.
А ты в это время старайся мимо меня так пробежать, чтобы я тебя не поймала.
Успеешь улизнуть - твоя взяла; не успеешь - сейчас тебе резолюция готова.
- Ах, тетенька, где уже мне!
- Глупый! ежели и не улизнешь, так все-таки время проведешь.
Делом займешься, потрафлять будешь - ан тоски-то и убавится.
Все равно, как солдат на войне: потрафляет да потрафляет - смотришь, ан и пропал!
Заяц подумал-подумал и должен был согласиться, что лиса хорошо придумала.
Между делом быть съеденным все-таки вольготнее, нежели в томительно-праздном ожидании.
Настоящая-то заячья смерть именно такова и есть, чтобы на всем скаку: бежишь во весь опор, ан тут тебе и капут.
Ничего ты не понимаешь, что с тобой делается, а тебя вдруг пополам разорвали! - соображал заяц и машинально прибавил, - а может быть..."
- Ну, эти фантазии-то ты оставь! - предупредила его лиса, угадав неясную надежду, мелькнувшую у него в голове. - Ты лучше уж без фантазий... раз, два, три! господи благослови, начинай!
Сказавши это, лиса отошла на четыре сажени вперед, предварительно посадивши зайца задом к частому-частому кустарнику, чтобы никак он не мог назад убежать, а бежал бы не иначе, как мимо нее.
Села лисица и занялась своим делом, словно и не видит зайца.
Но заяц нимало не сомневался, что если б она и еще на четыре сажени вперед отошла, то и тогда ни одно самомалейшее его движение не ускользнуло бы от нее.
Несколько раз он вскакивал на ноги и уши на спину складывал; несколько раз он весь собирался в комок, намереваясь сделать какой-то диковинный скачок, благодаря которому он сразу очутился бы вне преследования; но уверенность, что лиса, и не видя, все видит, приводила его в оцепенение.
Тем не менее лиса все-таки была, по-своему, права; у зайца, действительно, нашлось заячье дело, которое в значительной мере агонию его смягчило.
Наконец урочные пять минут истекли, застав зайца неподвижным на прежнем месте и всецело погруженным в созерцание своего заячьего дела.
- Ну, теперь давай, заяц, играть! - предложила лисица.
Начали они играть.
С четверть часа лисица прыгала вокруг зайца: то укусит его и совсем уж сберется горло перервать, то прыгнет в сторону и задумается:
Не простить ли, мол?" Но даже и это было для зайца своего рода дело, потому что ежели он и не оборонялся взаправду, то все-таки лапками закрывался, верезжал...
Но через четверть часа все было кончено.
Вместо зайца остались только клочки шкуры да здравомысленные его слова:
Всякому зверю свое житье: льву - львиное, лисе - лисье, зайцу - заячье".
