Жил-был когда-то чабан, и было у него три послушных, трудолюбивых дочери.
Он пас овец, а дочки управлялись с делами по дому, и все шло так, как должно было идти.
Да с некоторых пор стал чувствовать чабан, что старость гнетет его к земле, и в один прекрасный день так сказал он своим дочкам:
- Дорогие мои, стар я стал, нет у меня больше сил пасти отару.
- Ах, отец, не печалься, оставайся дома, отдохни, наберись сил, а отару будем мы пасти но очереди,- говорит старшая дочь.
- Согласился б я, дорогая, если б вы были парнями, вы же - девушки-домоседки, боюсь, только выйдете в поле - перепугаетесь чего-нибудь.
- Ох, батюшка,- возразила ему старшая дочь,- увидишь, как еще станем пасти, радоваться будешь - не нарадуешься.
- Помолчи, дочь, ибо с тех пор, как пасу овец, не видел еще чабана с платком на голове и в юбке.
- А мы оденемся в мужскую одежду: зипун, кушму, постолы.
Никто нас и не узнает.
- Может, и так.
Недолго думая, надела старшая дочь зипун, обула постолы, на голову натянула кушму,- чем не парень! - обвязалась потом кушаком красным, как пламя, кушму же загнула эдак залихватски.
Выпустила затем овец из загона, вывела отару за село и, наигрывая на флуере, направилась к небольшому холму.
Старый отец ни придал особого значения словам и смелости дочери, он просто хотел проверить, может ли надеяться в случае беды на нее.
Прячась, чтоб не видели остальные дочери, вытащил он из-за балки медвежью шкуру, прокрался в кустарник, натянул на себя шкуру и явился к отаре,- мрр… мрр!.,- кидается прямо на овец.
Овечки же, едва увидели, что к ним приближается зверь, разбежались вмиг, глазами и то не поймать бы их.
Чабан окаменел на месте от страха.
Ноги задрожали, палку выронил из рук и, закричав от ужаса, повернул назад, домой, так что только пятки засверкали.
Горестно и досадно стало старику, как никогда.
Придя домой, увидел он дочь свою, перепуганную насмерть и блед-'ную, как воск.
- Ох, беды мои, знал же я, что на вас надежды мало.
Только и годитесь, что у плиты вертеться.
- Не огорчайся, отец,- говорит вторая дочь,- поведу теперь я овец на пастбище.
- Дочь дорогая, сидела б ты лучше дома, не хочется мне, чтоб и тебя так напугали звери, как твою сестру.
Да не мог ее отговорить.
Девушка оделась в мужскую одежду и погнала овец туда, где трава была гуще.
Отец же не мог усидеть на месте.
Хотел он убедиться, может ли быть уверенным в разуме и смелости средней дочери, если (не дай, господь!) случится с ней какая беда.
И так же скрываясь, незаметно взял медвежью шкуру, на лесной поляне, к которой как раз приближалась дочь с отарой, надел на себя шкуру и - мрр! мрр!..- вышел к ним.
Девушка, увидев такую громадину, что шла на нее, рыча и лязгая зубами, повернула овец назад и побежала что было мочи.
Старик же спрятал шкуру и бегом за дочерью.
Во двор вошли они почти одновременно.
А дома - плач, стенанья, бедный человек света белого не взвидел от такого переполоха.
Собрав всех трех дочерей, принялся он их успокаивать и жаловаться на судьбу:
- Ох, мои беды, видно, нету счастья мне на свете: будь у меня сын, была бы сегодня помощь, а так что делать?
Пропадут овцы, ухоженные мной, и после стольких лет тяжелого труда останусь я ни с чем.
Младшая дочь так близко к сердцу приняла сетованья отца, что решила помочь его беде во что бы то ни стало.
- Отец,- сказала она,- поведу и я овец на пастбище.
- Оставь, дочь моя, не было мне помощи от старших твоих сестер, а от тебя - тем более.
Боюсь, перепугаешься так, что потом в себя не придешь.
- Не испугаюсь я ничего на свете.
- Так все вы говорите дома, под родительской крышей, а там, на поле, дрожите от страха.
Но отговорить никак не мог ее.
Сколько ни урезонивал, все равно она сделала так, как сказала.
Надела зипун, обула постолы, натянула кушму на голову и отправилась с овцами в лес.
Как вывела она отару во широко поле, одна овечка принялась блеять да суетиться, места себе не находит, будто заболела вертянкой.
- Что приключилось, миоара милая, не по душе тебе твой хозяин иль трава полевая?
- И трава мне нравится, и хозяин по душе, а не могу себе места найти, потому что боюсь:, опять медведь встретится - испугаешься до смерти, как перепугались твои старшие сестры.
Девушка, как все девушки, хоть и была смелой, но все жа боялась одна-одинешенька в поле, и поддержки никакой.
- Ты много раз паслась в этих опасных местах, миоара милая, не будет ли лучше обойти их?
- Обходи-не обходи, опасность - впереди, но ты не бойся.
Как увидишь, что медведь направляется к отаре - кидайся к нему с батогом и бей по морде.
Девушка очень уж хотела сдержать слово, данное отцу, приободрилась и пошла вперед,- туда, откуда обычно зверь появлялся.
Вот и медведь показался, рыча, лязгая зубами, и бросился на овец и девушку.
Овцы перепугались, сбились в кучу и хотели было бежать прочь.
Девушка же покрутила батогом над головой, свистнула и - трах! - один раз медведя по морде,- бах! - по ребрам так, что отец почувствовал, как медвежья шкура расползается от ударов.
Отскочил он в сторону и закричал:
- Стой, дочь моя, не бей!
Девушка, услышав такое, ушам своим и глазам не поверила.
Задрожала вся, а отец подошел к ней, обнял и так сказал:
- Дочь моя, ты сдержала слово, не перепугалась, как твои сестры, отныне ты будешь пасти овец, и я спокоен,- знаю, что есть кому ухаживать за ними, и никто отныне не отважится сказать, что ты не настоящий чабан.
И стала она пасти овец, обошла с ними, все места вдоль и поперек.
Дела шли как по маслу, и отцу было легко на сердце, и людям приятно видеть такого чабана.
Однажды повела она отару в места, более отдаленные, и там повстречался ей другой чабан с отарой.
Как обычно при встрече двух чабанов, соединили они отары, один - слово, другой - второе, разговорились, и узнала девица, что этот чабан - сын бабы Котороанцы.
Так пасли они и пасли овец вместе.
Да вот как-то посмотрел сын бабы Котороанцы на девушку более долгам взглядом, и ёкнуло у него сердце: понял он, что чабан этот - девица, а не парень, как можно было думать, глядя на одежду.
Эта догадка, пустившая ростки в его сердце, не давала ему покоя и грызла день и ночь, заставляя его бороться с думами, как море бьется с ветрами.
Украдкой глядел парень то на румянец щек, то на плавную походку, то на сладкие уста, а вечерами, когда пригонял он отару домой, видела Котороанца, что сын ее тяжко вздыхает и тает прямо на глазах.
- Да что с тобой, сыпок дорогой,- обратилась она к нему как-то,- что случилось?
Может, несчастье какое?
- Да нет же,- говорит он.- Встретился я сегодня с одним чабаном, и показалось мне по тому, как он ходит и как ведет себя, что это девушка, но ни словом, ни главами не мог я проникнуть в тайну.
- Не кручинься, а испытай его, как я тебе сейчас посоветую, и обязательно все узнаешь.
Завтра, когда встретишься с ним, поведи овец под полог леса, где будут птицы и цветы, и, если это будет юноша,- потянется к деревьям, чтоб выбрать палку для батога или ветку для свирели, а если будет девушка,- потянется она к цветам.
Сын Котороанцы ожил вмиг и решил сделать, как посоветовала мать.
На другой день, распевая, влюбленный в поля и кодры, приблизился он к отаре девицы.
Но, как земля с ее богатствами отражается в спокойных и тихих водах, так думы и чувства одних исподволь передаются сердцам других, более дальновидных и осторожных.
Волшебная миоара угадала мысли сына Котороанцы и все старалась найти разгадку всем козням, какие могла подстроить Котороанца девушке.
Как пришло время идти в кодры, шепнула она о своих догадках девушке, и - теперь держись! - решили они вкрутить парню мозги.
Свистя и играя на свирели, дошли до леса" откуда начиналось пастбище, усеянное цветами такими прекрасными, что хватали за сердце и звали к себе, чтоб хоть понюхали их или потрогали руками.
Девушка же наступала на них, будто и не видела, и все удалялась в чащу, увлекая за собой чабана,- выбрать палку для батога и ветку для свирели.
Сын Котороанцы был огорошен и терялся в догадках.
Вечером пришел он домой грустный, задумчивый.
Котороанца успокоила его как могла, утешила и надоумила пригласить чабана к себе, тогда уж наверняка они узнают, девушка это или юноша.
Сказано - сделано.
Повел сьш Котороанцы отару и все хочет казаться чабану преданным товарищем, а к вечеру принялся, начав издалека, зазывать чабаненка к себе домой, в гости.
Девушка поначалу противилась - то да се, а потом пошла.
Котороанца уже ждала их.
Нагрела воды заранее - будто бы помыть голову своему сыну, а сама надумала другое: заставишь чабаненка помыться, тогда она увидит, есть ли у него косы, и все станет ясно.
Миоара разузнала ли что или вынюхала, а только приблизилась к девушке и шепнула, какой ей готовится подвох,
Ужаснулась та и попросила у овцы совета.
Миоара сказала:
- Как приготовят тебе корыто для мытья, я пройду и ненароком опрокину, его, ты же скажи, что в другой воде та станешь мыться:
Как на, будет Котороанца тебя уговаривать - отказывайся.
Так и сделали.
Приготовила старуха все, что полагается, и зовет чабаненка помыть голову.
Неосторожная же миоара ковыляла, ковыляла вокруг корыта и - опрокинула его.
- Вот бедовая овечка, напакостила мне,- говорит Котороанца.- Да погоди, поставлю сейчас другую воду греть.
- Не суетитесь зря, я в другой воде мыться не буду,- говорит чабаненок.
Увидела Котороанца, что ничего не получается, и решила другим способом выведать тайну.
Как стала укладывать чабанов спать, подложила им под головы по пучку базилика и шепнула сыну:
- Ложись, дорогой мой, до утра все разузнаю.
Я положила вам под головы по пучку базилика, если не увянет до утра, - значит чабаненок - парень, а если увянет, - девушка.
Улеглись чабаны, один на одном уголке подушки, вто-рой - на другом, как уложила Котороанца, а на заре, когда сон особенно сладок, миоара взяла и поменяла пучки базилика.
Утром стала Котороанца проверять пучки, а они одинаковые.
Ничего не вышло из ее ворожбы и колдовства.
Тебе показалось, сын мой,- говорит она сыну.- Этот чабан - юноша.
Раз уж выяснилось все таким образом, оставил сын Котороанцы свои догадки, расстался с чабаном и стал думать о своих делах.
Через некоторое время он женился, и в мире и покое потекла его жизнь.
Как-то случай занес девушку-чобана к дому сына Котороанцы.
Подошла она ближе и видит: горит перед домом костер, а на треножниках варится что-то в горшке.
Чуть подале, у дерева, сын Котороанцы свежует ягнёнка, а в доме хлопочет молодая хозяйка.
Девушка подошла ближе.
В это время костер разгорелся так ярко, что из горшка стало выплескиваться варево.
Хозяйка подбежала, обхватила горшок передником и хочет снимать его с огня. - Бог ты мой! - не выдержала девушка-чабан, - сколько по белому свету хожу, не видела еще хозяйку, чтобы снимала горшок передником.- И с досады бросила кушму оземь.
Волосы ее рассыпались по плечам, окружили лицо золотистыми кольцами.
Сын Котороанцы, как оглянулся и увидел ее, бросился к ней с распростертыми руками, чтоб обнять (а руки его были выпачканы кровью ягненка).
Девушка же прокружилась вокруг себя и обернулась ласточкой.
Только на том месте у шеи, где прикоснулись руки сына Котороанцы, осталась полоска цвета крови, и сохранилась она до наших дней.
Забилась ласточка и - фрр! фрр! фрр! - стала подниматься в небо.
Сын Котороанцы схватил ее за хвост, а она рванулась изо всех сил, и в руках у него остался только пучок перьев.
Посмотрел он ласточке вслед и увидел, что хвост у нее принял форму ножниц.
А ласточка все удалялась и удалялась от него, скрываясь в небе.
С тех пор у ласточек и красная шейка, и хвост ножницами, а гнездо свое они вьют под крышами домов-знак того, что ведут свой род от рода человеческого.
