Мазанка

Скотник икал второй час. Кто ж меня вспоминает? А вспоминать было кому. Ик- ик мешало впитывать красу природы.
— Саня, отличное место. Хватит икать. У нас съемка!
— Ик я, ик сейчас. Методы были исчерпаны, залили ведро воды, наклоняли, трясли, дыхание задерживал как космонавт. Ноль.
Ик- ик. Съемка накрывалась тазом и не медным, а тем в который стучали здесь «к ужину»! Повариха Танька зарядила по полной. Звук разрывал природу, и в животе приятно ныло.
Поужинать не удалось, вернее, почти не удалось, после икоты, прилипла изжога, Санычу плохело на глазах. -Саня, ты чего? Может доктора.
Из недр кухни выглянула Танюха.
— К айболиту! И заржала.
— Чё ржешь, припадочная? Саньку плохо.
— Это не Саньку, а Скотнику! Говорящая фамилия.
— Не осознал. Ты о чём?
— О скотском поведении. Не хай помрет твой напарник. Идиоты.
Беги к Мазанке.
— Не осознал! Мазанка -дом?
— Мазанка -бабка Кира в просторечие. Он утром с ней сцапался по дороге в тайгу.
Нашёл кого стращать.
— Да не было бабки никакой, молодуху за подол зацепил, да и всё.
— Ой, молодуху. Танька зашлась смехом. За полтинник молодухе то.
— Врёшь! Не могёт быть.
— Да у нас её все знают, я дитя была, ей уже третий десяток шёл.
Ты бы Петя газку прибавил. Ляжет в дрёму, не добудишься. Смотри твой друг побелел уж никак. -А где она живёт?
— Не живет, а дремет. Выходи на борозду «Михалыча», откуда вы на рыбалку путь зачинаете. Там вдаль гляди, где туман видится, вот туды и беги. Только руки к Мазанке не тяни. Нехай оторвёт по самые, Танька опять захихикала.
Петр решил послушаться, а вдруг, заимки у них тут странные, места нелюдимые, до доктора не доберёшься, а эта Мазанка гляди да поможет.
Вышел к борозде, до тумана километр вроде. Видно издали. Шёл, шёл, а дошёл не скоро. В тумане молоком тянет, топлеными сливками. Тепло по венам побежало, промозглый вечер испарился. Идёт, чуть не на ощупь.
Глядь копна какая-то, сено, да нет, непонятная конструкция. Вроде как волос конский с травой перемололи и в стог собрали, а пахнет молоком да хлебом. И кака краса лежит на нём. Руки раскинула, рубаха съехала, грудь молодая манит, родинка чернеет, как не дотронуться. Вспомнил наказ Таньки. Остановился.
— Мазанка, Мазанка- позвал Петька.
Женщина открыла глаза.
— Кака така я тебе Мазанка? Лицо утри.
Петька обтер рукавом бороду, думал измазался что ли. Не хочет с ним чумазым Мазанка говорить.
Видит. Стоит перед ним изба. Темно вокруг, только дым струится из трубы, да туманом ложится по низу, а не в небо идёт. Дорожка из него до порога. Вошёл.
Изба красна углами. Лики святых везде, углов в избе нет, все кругом скошено, да затёрто. Посреди лавка резная, и возле половик. Жаль ступить, что рушник вышит, цветы на нём распускаются.
Голос послышался:
— Садись нехристь на лавку, сапоги сымай.
— Это зачем?
— Ты спрашивать пришёл?
Петька молча сел на лавку, снял сапоги. Туман окутал их. Нерв на лице задёргался. Кто-то стал ноги омывать, чует Петька страх обуял, но терпит.
Процедура закончилась. Ушёл туман.
Вышла краса, тем, что на полу лежал, ноги ему обтерла, и говорит:
— Теперь в дом иди. За мной.
Обернулся, видит, за лавкой дверь, та что на улицу. Подумал- Дурна баба, но пошёл. Открыл дверку то, а там новая хата. Всё травы какие-то висят, аромат еловый. Березой тянет, как в бане, и хмелем обдаёт.
— Входи, входи грешно помазанный.
Санька пришёл спасать?
Сам то готов жертвовать за дружка своего? Или все на халяву метишь.
Горло у Пётра перехватило, еле выдал — Готов.
— Да ты не боись, не порося чай, резать тебя не стану. Иди вон до кровати в углу стоит. Из-под матраса достань соль в мешке. Петька трясётся, а выполняет что велели. -Достал?
— Ага.
Неси к горшку чугунному, на печи стоит.
— Несу.
— Видишь каша варится медовая?
Туда брось щепоть, да скажи, чего надобно.
Петр все выполнил. Под чугуном огонь пахнул, так, что дыхание забрало. Гречиха начала потрескивать, и из чугуна несколько крупинок «выпрыгнули» на плиту. — Вот теперь бери, то что подали. Вернёшься к соплеменнику дай ему, отпустит. Но! -Что но!
— Скажи Скотнику- Боле одной бабы любить нельзя. Коли вернётся, решения не найдёт, или забудет моё наставление, жить ему бобылём. Усвоил! На то свои причины будут. Он о них не знает пока. Иди горемыка.
— А я то тут при чем? Почему горемыка?
— Не спросил бы, не помогла.
Каешься, а вины не видишь.
— Не вижу, в чем виноват?
— Любовь таишь, а девка уходит. Ей счастье будет, коль не опомнишься, а тебе горе мыкать.
У её мужа всю жизнь в прорабах ходить тебе, да на чужое смотреть, злобу копить. Так что решай.
Выйдешь из дому, вдоль тумана иди. Дорога будет.
Петька как очумелый вон из избы босиком, про сапоги забыл думать, из тумана вышел, озноб пробил, хотел вернуться, нет избы, голо всё. Добежал до Санька, из кармана платок достал с «медовой». Сашка съел, и икота прошла. Всё передал слово в слово. Да разве слепому поможешь?
Вернулись до дому, Скотник по бабам помчался, год отходил и конец. Никому не говорил, что случилось, но боле до баб не касался. Так и уехал в деревню родичей, говорят трактористом работает, да по стройке где свой кусок имеет, а живет один, как перст.
Петька жути натерпелся, но поверил, женился. Все путём стало. Только больше в тайгу ни ногой думал, пока дело не подвернулось. Тут Мазанка в самую пору нужна…