Рассыпавшись на холода и мертвенность, весна молчит о многом между ветвями — как север переполнит чашу-жертвенник, а полюса прильнут ко дну реки.
Но мрачный слух, вонзившись между планами, двоится от шептания к шептанию: один из них узнает все заранее, один из них скорее бы погиб.
Как только он проснется в снежных терниях, ему придется стать рабом мистерии и, пересилив первую растерянность, по темя углубиться в свой черед.
Познать себя и собственные замыслы — задание не из несущих радости, успеет ли вода дорогу нанести, укажут ли рябины на исход?
Его слова не будут убедительны, пока светило огненными нитями отягивает клены-долгожители, а значит, остается только ждать.
Но знание сволакивает в кокон, и он так устал ходить вокруг да около, не веря в то, что самые далекие из звезд погасли много лет назад.
***
Идет, идет, но без предупреждения, ведь знаки для людей предубеждения — всего лишь пересмешник-совпадение, коряги изворотливой судьбы.
Звенит, звенит, грозится выпасть инеем, срастается с сезонными картинами, где все четыре выстроятся в линию и будут одинаково слабы.
Столбы, столбы, но тракт едва ли движется, и перепутье кажется излишеством, где снег над замерзающими вишнями — каскадом воспарившая роса.
Светла луна, как будто рукотворная, страдающая родом малокровия; она умрет, и мир поделят поровну, не дав и горсти тем, в ком есть сердца.
