Почему твоя Настасья, светлый князь,
не свенчалась-та с тобою, а ко мне,
сластолюбцу и мерзавцу, понеслась,
да лежит теперь в кровавой простыне?
Да, своим меня она не назвала,
но себя моей, рогожинской, – крича
во все уши, называла – ай, дела!
Не твоею, князь, не розой белой, чай!
Потому что пожалеть-то пожалел,
да княгинею бы сделал, чай, верно,
а чтоб так, как я, да в ноги на коле-
ни... когда – а ей бы это и одно
во борение и было б со смертёй,
что тебя бы кто за сердце пожалей...
Чтоб такую, какова она – дитё! –
из ее же смрада – кровью бы своей...
Чтоб болело не за муки за ее –
чтобы сам по ней ты в муках бы лежал...
Вот тогда бы было княжее житье:
весь бы мир вас поднял, Бог бы вас держал!
Я бы мог, да вот не вышел розой бел...
Ей мое у – сердье к сердцу не пришлось.
Так гляди теперь – я душу проглядел...
Да, я спас ее. Как мог. Как мне далось.