Бог войны целовал мне ладони, забирая зазубренный меч.
Он просил: "О, валькирия, спой мне, как поёт в ритме боя картечь,
О полете отрубленной кисти, что сжимает оружие брани,
Как взрывает сердца жажда мести, как убийственно-жертвенно ранит
Мой доверенный оруженосец. Спой мне песню о грубой секире,
Как прекрасен откушенный месяц, как смертелен покой в нижнем мире".
И я пела, печально и смело, слезы роняя на грудь:
"Тело в поле обводят мелом, да искрит над челом Млечный путь.
Там, на площади массовой казни, обоюдно купают ножи
В крови, алой, как губы на праздник красят дамы и госпожи.
Уроборосом ползают черви по улыбкам бывалых врагов.
На такое не хватит нервов и у тысяч живых голов".
Бой войны улыбался и гладил мою спину, снимая щит:
"Разве ты среди мёртвых гадин не нашла кровяной вольфарит?
Разве путь не казался скорым, разве страсть не затмила глаз?
Так не стоит помнить о горе, продолжай свой гремучий сказ".
"Я летела над тихой заводью среди толп разъяренных тел,
Отводила свой взгляд от раненных и смотрела на тех, кто смел.
Рисовала кривыми взмахами, собирая в бою урожай,
Чтобы ты был доволен пахотой, мой правитель, мой Абатай.
Моё сердце сталью заковано, и я помню, что ты мне дал
Эту душу, что жарче полымя, и ликующе-терпкий оскал.
Ты, мой бог, мне позволил исподволь окунуться в смертельный бал,
Рисовал- выжигал на душе деколь, испарял мой девятый вал.
Я танцую на трупах тления, на меня смотрит бог Мардук.
Я танцую под звуки пения деревянной игры в дудук.
Среди смертных или бессмертных нет мне равных в любой войне.
Я люблю этот жар и пламя, остаётся вопрос в цене.
Я давно потеряла слабость, ты вложил в мои губы амброзию,
Ты позволил мне чувствовать радость, но я чувствую только коррозию".
Бог войны улыбался и гладил мою грязную белую щеку:
"Нет на бойне ни свода правил, нет духовности подоплеки,
Только сила и жгучий пламень сердца чистого и слепого.
Я хотел бы в них кинуть камень, я мечтал избежать раздора.
Но ты слышала песни смерти, и ты знаешь чертог Аида.
Людям нравится розги, плети, людям нравится быть акридом.
Ты не сможешь спасти их души, вновь тела их престанут глиной.
Даже жизни им толком не нужны, они жгут себя керосином,
Они петли на шеях носят, как причудливые ожерелья.
Я когда-то хотел их бросить, но не смог... И теперь вовеки
На земле в человеческой правде будут войны царить и ярость.
Это лучше, чем смерть от скуки, и честнее, чем асексуальность.
Я хотел бы исправить землю, я желал бы для мира - мира
Но для рода людского, внемли, эта жизнь, как овце кашира".
Бог войны целовал моё тело, успокаивал слезы и раны.
Снизу ядерным взрывом грело мою спину и тонкий стан мой.
На земле, где враждуют семьи, где срывается брат на брата,
Остается жизнь только с теми, кто убить отказал когда-то.
Я была там, мной правда усвоена, на мне четки зубов золотых.
Я летела сквозь толпы воинов с хрусталем вместо глаз живых.
