Это самое глупое, что можно сделать —
так влюбиться в тебя, твердокаменного, гранитного,
чтоб не просто мосты, каналы, реки, дороги и стены,
а чтоб чувствовать себя на твоих рукавах беззащитным.
Это самое смелое и безрассудное —
так пускаться по улицам наобум, бегом,
будто люди твои безгрешны и неподсудны,
невиновны и праведны,
и на лбах их выписан мир огнём.
Все твои раскрытые двери превращаются в окна
и ведут напролом.
(Если в реку зимой провалишься с головой —
хоть молись, хоть кричи, хоть кляни чертей:
ты срастёшься мгновенно с этой стальной рекой,
и ты станешь воды её шерстяной рукой —
никому неизвестный, не помнящий, сам по себе ничей.)
Так наивно хватать у тебя, камненосного, с ладони связку ключей,
Так смешно смотреться в зеркальность твоей воды.
Ты сам — небо и соль, и ветер, и грозный сон,
из пород самых твердых сложенный чёрный слон,
чёрный северный слон, уснувший среди беды.
По твоим позвонкам поездами из пустоты
к нам приходит слепое белое троесолнцие.
Ты в нём вымочишь шпили и статуи, вырежешь все черты,
полынью и проулок угольной черноты,
ты усядешься, вывесив ноги, на собственные хребты —
и тогда я услышу, как радостно ты смеёшься.
