Евгению Рейну

Рожден за десять ден до Рождества

в кинотеатре. Мать, едва жива,

не донесла кричащего еврея

до Рождества, навеки молодея.

Идет кино, и я туда приду.

Я прибегу в завьюженном году

среди теней на желтом фотоснимке

на фильм о человеке-невидимке.

Отечественное идет кино

по всей России, то-то и оно, —

к нему амбвивалентно притерпелся

плохой читатель Герберта Уэллса.

Идет кино, а я не киноман,

но досмотрю его, когда в шалман

нас занесет навстречу новой жизни

в такой безукоризненной отчизне.

Пока стреляют где-то над Невой,

пока великий некогда немой

подавится костистым даром речи, —

перевари свой торт, включая свечи,

которых много, ибо стоит свеч

парнасская игра, о том и речь.

К тому же мы, возможно, не устанем

следить за новых юношей ристаньем.

Их норов дик, и неоправдан риск.

Кто дальше всех запустит звонкий диск?

Для финалистов в их самообманах

я два венка имею в двух карманах.

Они двоятся, видимо, не зря —

нет первого, по правде говоря.

Обласканным Фортуной для начала

еще бежать сто стадий до финала.

Что лавры? Лавров много. Будь здоров,

работая раздатчиком слонов.

Три порции борща хлеща под водку,

потребуй олимпийскую красотку.

Большой ходок, сомнительный еврей —

сын Каллиопы? Ты, всего скорей,

сын девушки с веслом от дискобола,

твоя наука — смешанная школа.

Над столиком нависнув всей губой,

изобразившей форменный прибой,

ты из морского шума выйдешь снова

величественней шейха нефтяного.

Не в море фонтанирует финвал —

ты о Фонтанке недоумолчал

на холостой пирушке с молодыми.

А в Питере палят не холостыми.

На ледяном блокадном берегу

положенного мне не избегу,

фантомом оживающего трупа

вставая с санок медленнно и тупо,

и та, которая меня везла,

окаменеет около весла,

разбитого в щепу у Малой Невки

на топливо — в конце десятидневки.

2001