Мы жили средь глухих берлог, где прель, малина, совы,
сырых теней наискосок тяжелые засовы,
мы жили средь отвесных рек и красных павших сосен…
Мы шли к палаткам на ночлег, и как наш сон был сочен!
Там приходилось реже спать лишь конюху – работа.
То лошади уйдут опять за гари и болота,
то бродит в стороне медведь, дух меда, скрип сушины…
А нужно выйти, посмотреть и обсудить причины.
Среди калымщиков, юнцов и тех, ученых, в светлом,
был конюх Ванька Иванов великим человеком.
Он хлеб возил нам и табак, одеколон (в кармане!),
духи куда б нежней для баб, но – бунтовали парни…
Весь шелушащийся Иван, в морщинах, малорослый,
сказать нельзя, когда он пьян и он пацан иль взрослый.
Ему тайга насквозь своя, кровь глухаря – что вишня…
Он из детдома, слышал я. Я думаю, так вышло:
попал в детдом, в тот тарарам, где сироты орали.
Война… Конечно, имя там недолго выбирали.
Иван. Опять же – Иванов. С мальчонки не убудет.
А сколько записать годков? А пусть там сколько будет!..
Среди работы, средь всего порой находит смута,
что возраста я своего не знаю почему-то.
Я, как Иван, живу. Пишу. Томлюсь в оконной раме.
Я, может, сорок лет дышу и умирать пора мне?
А может, я совсем юнец, не знал любви и боли,
и если есть на свете лес, то в нем светло – как в поле…
1973
