Рана.
Порезалась о старенький стакан, перемывая бабкину посуду... Был битый край причиною для ран, как прошлого привет осенним утром. Зачем хранила, мыла, берегла? Ему лет сто, а может быть, и двести... И выкинуть не поднялась рука!
По совести, по сердцу и по чести - по крохам обрастая барахлом, откладывая копеечку в кубышку - жила бабуля и тащила в дом трудом нажитый скарб... И был нелишним отрез на платье, вышитый рушник, стакан граненый, самовар ведёрный и три десятка добрых старых книг - приданое для дочери... В огромный, обитый кружевом из кованой каймы, сундук, времён неведомых и давних - доставшийся от матери, - дары, надёжно-бережно откладывала. И тайно порой ночной лелеяла в душе, что будет дочь богатою невестой... Война косила, как траву, ряды мужчин и женщин... На пустое место вставали сотни братьев и сестёр, мужей и жён, детей - чтоб с новой силой фашистам дать отпор... И тихий стон в ответ на похоронку обронила седая мать... Взгляд в угол - к образам - нет слёз, грудь сжала боль, не отпуская... К чему теперь то барахло, тот хлам - сундук на ключ, ключ в реку...
Умирая - открыла тайну внучке: "Всё твоё. Бери, родная, - куплено на счастье, а вон как повернулось... ". Барахло я разбираю в тишине и плачу: "Ах, тётка, мне приданое твоё - как радости краюшка!". А под утро - порезалась о старенький стакан, перемывая бабкину посуду...
