Утром и вечером раздаётся запись колокольного звона: серое бетонное здание модерновой церкви приглашает на службу и заманивает свою паству. Сходить и посмотреть хоть одним глазком хочется, но этот радушный перезвон почему-то всегда застаёт меня немытой нечесаной и неодетой - так в церковь не ходят, а в больнице и на войне атеистов не бывает.
Странно, но мы общаемся с местными жителями подчёркнуто вежливо и все кажутся такими же в ответ, подчёркнуто вежливыми. А может, для них это норма, а мы просто невоспитанные твари? И это не исключено. Не исключено также, что нас кроют на немецком почем зря, а я им только улыбаюсь, непонимаючи: Vielen Dank! Vielen Dank! Надо бы обзавестись словариком немецких ругательств, не пользования для, а чтобы отличать комплимент от оскорбления.
Как только на моём этаже на неопределенный срок появились русские я стала запирать свой отдельно стоящий туалет и перестала оставлять номер без присмотра. До этого ходила как непуганый лох- дверь нараспашку. Может потому, что от чужих я ещё не знаю что ожидать, а от соотечественников вполне. Днём все время хочется спать и не спится, ночью атакуют какие-то странные сны. Вообще-то, они всегда у меня странные, просто здесь, на фоне подчёркнуто нормальной жизни это ощущается особенно остро.
Смольный на проводе, но звонить дорого, поэтому мама отвечает своим многочисленным друзьям в мессенджере. Мы с папой полковники, нам никто не пишет, зато мы пишем друг другу: вместе нам тесно, врозь скучно, а в чате - самое-то. Каждый день получаю от мамы фото обедов и ужинов, есть чем заполнять новоиспеченный профиль в Инстаграмме, однако я не заполняю, боюсь, что исчезнут те немногие люди, что с таким трудом на меня подписались. Сайтов с полутора десятками читателей мне хватает и так.
В воскресенье в клинике пусто, только дежурный персонал отбывает повинность, так как послеоперационных больных на уикенд не вытуришь. Пусто и на парковке, горит красный свет, никто не въезжает. Нам закон неписан, мы въезжаем везде, где нет видимых препятствий и гордо стоим одни. Через два дня они стали закрывать подземный гараж железными воротами, персонально для нас. Сегодня дежурил словоохотливый медбрат, сказал, что я должно быть дочь, так как у нас абсолютно одинаковые лица. Мама обрадовалась и воодушевилась. Конечно одинаковые, если не считать, что я на 20 лет моложе и копия отца. Отец все время стонет, как дёшево и хитро он мог бы тут всё починить, отладить и усовершенствовать. Однако «сделай сам» тут не в моде и если мужчина врач или юрист, то это не значит, что он и дома может гвоздь забить, как мечтает наша российская баба, он в таких случаях вызывает квалифицированного специалиста по гвоздям и платит бабло, а если нужно вкрутить лампочку- даже я это могу- приглашает высококлассного электрика. Нет тут у них орды инженеров, оставшихся без работы в девяностые и не знающих куда силушку приложить и мозги задействовать. Поэтому в магазине, к папиной печали, не найдёшь даже огрызка проволоки.
Здесь тоже есть любители погонять по ночному городу, а днём ездить медленно, но с музлом на всю катушку. Сначала думала, что это наша гопническая специфика, а теперь уже и не знаю кто у кого перенял. Окна выходят на трамвайную линию, но шум от трамвая, это цветочки, точнее детские песенки, в сравнении с рёвом, который местные рокеры издают по ночам. Шпана, она и в Германии шпана.
Мама восседает в комнате аки царица, папа бегает по свистку: подай, принеси, накорми. Что происходит в клинике, я не знаю, уговорила отца пройти консервативное лечение и теперь сладкая парочка ездит на приемы вместе, пока я отсиживаюсь в номере. Весь день они друг на друга шипят, ворчат и брюзжат, но как-то друг от друга не устают, как ещё выразить свою любовь. Я могу это принимать только в гомеопатических дозах, хотя стала замечать, что и сама стала старая и ворчливая. Правда, если меня не кантовать, то я никакой агрессии не проявляю, ни вербальной ни физической - дружите со мной на расстоянии!
