Колхозницы Федоры дочурку все
Трусишкой звали.
До того трусливая была девчонка, — ну, просто ни шагу от матери!
И в хозяйстве от неё никакой помощи.
— Слышь,
Аришка, — скажет, бывало, мать, — возьми ведёрочко, натаскай из пруда воды в корыто: постирать надо.
Аришка уж губы надула.
— Да-а!..
В пруду — лягушки.
— Ну и пусть лягушки.
Тебе что?
— А они прыгучие.
Я их боюся.
Натаскает Федора воды сама, бельё постирает.— Поди, доченька, на чердаке бельё развесь — посушиться.
— Да-а!..
На чердаке — паук.
— Ну и пусть паук.
— Он ползучий.
Я его боюся.
Махнёт Федора рукой на дочь, сама на чердак полезет.
— А ты,
Аришка, пока хоть в чулан сходи, молока крынку принеси.
— Да-а!..
А в чулане — мыши.
— А хоть бы и так!
Не съедят они тебя.
— Они хвостатые.
Я их боюся.
Ну, что с такой трусишкой поделаешь?!
Раз летом убирали колхозники сено на дальнем покосе в большом лесу.
Аришка от матери ни на шаг, цепляется за юбку, — работать не даёт.
Федора и придумала:
— Ты бы, девушка, в лес сходила по малину.
Тут в лесу страсть сколько малины.
Хоть лукошко набери.
Аришка — первая в колхозе сластёна.
К ягодам липнет, как муха к сахару.
— Где, маменька, где тут малинка?
— Да вон на опушке.
Идём, покажу.
Как увидела Аришка на кустах красные ягоды, так к ним и кинулась.
— Далёко-то в лес, слышь, не ходи, доченька, — наставляла Федора. — А напугаешься чего — меня кличь.
Я тут рядом буду, никуда не уйду.
* * *
Славно поработалось в тот день Федоре: ни разу её из лесу Аришка не окликнула.
Пришло время полдничать.
Только собралась Федора за дочуркой в лес, глядь — Аришка сама идёт.
Все щёки у неё в малиновом соку и в руках — полное лукошко ягоды.
— Умница, доченька! — обрадовалась Федора. — И где же это ты столько много ягоды набрала?
— А там подальше, за ручьём, в большом малиннике.
— Ишь расхрабрилась, куда забрела!
Говорила ведь я тебе: далеко в лес не заходи.
Как там тебя звери не съели?
— Какие там звери? — смеётся Аришка. — Один медвежонок всего и был.
Тут уж Федоре пришёл черёд пугаться.
— Как… медвежонок?
Какой такой медвежонок?..
— Да смешной такой, хорошенький.
Мохнатый весь, носик чёрненький, а глазки зелёные-зелёные!
— Батюшки-светы!
И ты не испугалась?
— И не подумала!
Я ему:
Здравствуй,
Мишук!» А он, бедненький, напугался — да на дерево от меня.
Я ему кричу:
Слазь,
Мишенька, слазь!
Дай только поглажу!» А он выше да выше.
Так и не слез ко мне.
Поди, и сейчас на том дереве сидит, с перепугу-то.
У Федоры так сердце и оборвалось.
— А в кустах, доченька, никого там не приметила?
— Был кто-то, ходил, сучьями потрескивал да всё ворчал толстым голосом.
Тоже, верно, малинку собирал.
Уж я звала-звала:
Дяденька, пособи медвежонка поймать!» Да не вышел он ко мне.
— Дитя неразумное! — всплеснула руками Федора. — Да ведь это не иначе как сама медведиха кругом ходила, своего медвежонка берегла!
Да как только она тебя насмерть не разорвала!
А колхозники, как такое услыхали, сейчас подхватили кто топор, кто вилы — да в лес!
В малиннике за ручьём и на самом деле нашли медведицу.
Только она им не далась, ушла от них с другим своим медвежонком.
А того медвежонка, что на дерево залез, колхозники изловили и Аришке в подарок на ремешке привели.
Случилось это всё в прошлом году.
Теперь медвежонок с большого медведя вырос, а от Аришки ни на шаг, как, бывало,
Аришка от матери.
Сама Аришка — та всё ещё маленькая, только ещё в первый класс пошла, и над партой её чуть видно.
Мишука своего нисколько не боится, хоть он вон какое страшилище вырос: лошади от него шарахаются и трактор на дыбы становится.
Нынче уж Федорину дочурку никто
Трусишкой не зовёт — все Аришей с Мишей величают.
Она старательная такая стала, всем девчонкам в пример, матери помощница.
И за водой на пруд, и в погреб, и на чердак ходит.
Вот и пойми её, чего она раньше мышей-то боялась!
