Упаду ли в пьяных ковылях,
вслед качнутся звёздные качели,
Лебедь и Цирцея на Весах —
как покойно в море чабреца,
как безбрежно плещет в небесах,
птицы так ещё нигде не пели!
До беспамятства кричат стрижи,
на полтакта сердце пропускает.
Человек в степном челне лежит,
многотравьем голубым расшит,
всё то малое, что смог нажить,
он рукою легкой отпускает.
Вижу, Господи, что это я,
и рубашка та же, и сюжетец,
в небе тихо ангелы стоят,
пяточки младенчески горят,
вот узнать бы, что там говорят,
кто я им — счастливец, погорелец?
Лучше я разуюсь и пойду,
где-то в этом поле разнотравном
Юность забредала за гряду,
нагоню и за руку сведу,
прямо в это море-синеву,
в грусть-тоску за облачным бурьяном.
Во дворы и тёплые сады,
за летящие насквозь проспекты,
к млечным рекам молодой зимы,
по цветущим берегам любви,
здравствуй, Господи, ну вот и мы,
ниточкой в твою иглу продеты.
Ты уж как-нибудь таких пришей,
скоморохов с грустною улыбкой,
где-нибудь средь цепких спорышей
облачком задевшим за репей,
или одуванчиком посей
в этой дали призрачной и зыбкой.
