Гамлетовские раздумья
Муки Гамлета
Бродильный ржавый чан
ношу я на плечах,
я скорбный принц датчан,
я немощен и чахл.
Что толку рукоять,
костяшками белея,
сжимать и понимать,
что нету панацеи;
что этот век, как гвоздь,
расшатан, и что мне
его вбивает в кость
кривой легионер…
Хоть хитростью затей
обыгрываю плоть,
нарыв в душе моей
ничем не проколоть.
И гложет, гложет стыд…
Ищу отца во мгле.
Но к телу я прибит.
И мозг мой — смрадный склеп…
Ответ Гамлету
Средь аромата Гефсимани,
средь радостей сокрытых ночью
слеза росой сочилась в почву,
чтоб расцвела земля цветами.
Благоуханье бытия
разлито в мире. Сдвинут камень!..
И девы с пыльными ногами
глазами молят пития…
Бег из Гамлетовой тюрьмы —
лишь погруженье в трюмы мрака,
где в тупике маячит плаха
средь повседневной кутерьмы…
Мир — не тюрьма, не чад страданья,
мир — расцветающий завет,
хоть вечно плещет море бед,
сад Гефсимани омывая…
Две любви
Моя любовь бурна и холодна.
И словно горный силуэт — спокойна.
Несется вскачь, бурля, не зная дна,
и льдом блестит — величию покорна.
Твоя любовь чиста, как снег в тайге,
Твоя любовь кротка, как пух лебяжий.
Она парит, сверкая, в сизой мгле.
Она свежа, как воздух горных кряжей.
…Сомненью ж подвергая наш порыв,
и напрягая мозговые доли,
я вру мелодию, поднявшись на хоры,
и, замыкаясь, нахожусь в неволе…
Любовь доверием и верою сильна,
а не претензиями к мнимым идеалам.
Так пеплом становящаяся лава —
итог раздумий и игры ума…
Коль слиты с Небом, Солнце в нас горит —
тогда любовь ясна, хоть мир неясен.
И за окном шумит листвою ясень
и тихо нам о чём-то говорит…
Предательство
Из глаз моих исчез восторг —
мир обесцветился, стал тусклым и банальным.
Я сам себя отнес на праздный торг.
Я — самого себя патологоанатом.
Исчезла свежесть из увядших строк —
они скучны, как ветхие анналы.
Я — предводитель сумрачных вандалов,
с души своей взимающий оброк.
Не то, что б я наивен был иль строг —
не стою и гроша я с причиндалом…
Я верен не был ничему и в малом —
я удивление и радость не сберёг.
По мне не плачет ад или острог —
Я — пшик! Я — снег вчерашний, грязно-талый.
Я — поезд, не дошедший до вокзала,
растаявший в бескрайности дорог…
Гомерометрия жизни
Встарь Одиссей прошёл жизни своей Киклады.
Вечным идут путём воды — с небес на землю…
Мы же стремимся ввысь, но не пройти канату
наших сердец в ушко иглы Эдема…
В жизни царит спираль из потускневших фактов,
то есть союз прямой с кругом, познанья — с верой…
И потому печаль по поводу катаракты
вылилась в песнь поэта, что был Гомером.
Он — шифровальщик тайн и дешифровщик истин,
свет обретя в себе, сумраком кончил дело…
И, набухая венами, слабыми были кисти,
предоставляя возможность прощанья души и тела…
***
Земную жизнь пройдя до половины,
я оказался вдруг смотрящим в спины, —
замедлил шаг… (к чему теперь спешить?)
Чем пить до дна, допью до половины!
Всему есть мера! Небо не с овчину!
Ускорим шаг… (ведь есть чего свершить!)
Гнёт и соблазн египетской науки
похоронив в песке, воздену бодро руки, —
к горам синайским сердцем устремясь!
Коль нечто суждено, то — в радость муки!
Мне свиток Иова — лекарство от докуки,
от яда аспида, что жалит, не таясь.
Земную жизнь пройдя до середины,
я вновь увидел Промышленья вязь…
И правый путь обрел во тьме долины.
Не просто жить
И так непросто жить: в своем белье копаться,
стирать, латать его да гладить, не спеша.
И трезво рассуждать: не надо расслабляться,
подвижники, и те — невольно да грешат…
Но с кем не заведешь серьезную беседу,
минуты две, и ах! Нытье вновь да скулеж!
Проблемы, мол, решай всем сразу да к обеду…
Ан, нет, тогда вольны на бунт и на грабеж!
И так непросто жить: не мусорить в сортире,
грязь убирать, ворча на долбаный прогресс.
И трезво рассуждать: ведь мы ж не пешки в мире,
пусть техника жужжит, а без нее — абсцесс!
Но с кем не заведешь научную беседу,
минуты две, и ах! Нытье вновь да скулеж!
Мол, как достало всё! В тартарары планету!
Проблемы все с концом! Анархию даешь!
И так непросто жить: как в круговой осаде,
толкуешь здесь и там, что человек — не гад.
И трезво рассуждать: ведь мы ж не на параде,
и вряд ли расцветет здесь чудный город-сад.
Но с кем не заведешь духовную беседу,
минуты две, и ах! Нытье вновь да скулеж!
Природный катаклизм! Решай, Господь, к обеду…
Ан, нет, тогда вольны на нравственный падеж!
И так непросто жить, но как с подводной лодки
не деться никуда: наверх нельзя на дно!
И трезво рассуждать: что ж, шторм и непогода…
а дома — вкусный чай, ватрушки да кино!
И мирно заведешь последнюю беседу,
минуты две и ах! Исчез, как дым, скулеж!
Ты сделал то, что смог… и одержал победу:
вдруг понял, что душой не всяко пропадешь.
Потенциальные
Пока нас жизнь не подвела к черте,
пока не осадили нашу Трою,
мы пребываем в недовысоте,
мы лишь потенциальные герои!
Пока нас не распяли на Кресте,
пока не покорили нашу выю,
мы пребываем в недовысоте,
мы лишь потенциальные святые!
Ресентимент
«К чему лелеять аспида внутри,
кормить себя изысканною ложью?
Обидчивость всегда себе дороже,
ведь яд ее — сплошь язва и гастрит.
К чему линейкой мериться вотще,
ведь мы подобны, хоть и не похожи?
А клеветою брызгать на прохожих, —
что из бревна кромсать охапку щеп.
Увидел грех — прикрой его плащом,
чтоб не повадно было соблазняться.
И спрячь добро от пошлого паяца…
Молитву прошепчи перед Отцом.
За всё благодаря, всегда держи
одно в уме: ты сам — источник бедствий.
И вспоминай безоблачное детство,
но не твори из мира миражи…»
И я ушел от старца, как во мгле,
тайфун в душе ресентимент утроил.
Как мне изгнать своих бездушных троллей,
как не отдаться пагубной игле?
Мелочи жизни
Вот сегодня снова ты проснулся рано,
Но за день усердья не явил ни грамма.
Ни себе, ни людям, ни по долгу службы.
Продинамил дело и пробил баклуши.
Но ведь без последствий. Без ущерба жизни.
Не свалилось небо, не сбежались крысы.
А долги потерпят, а враги поплачут.
Абы как прорвемся, на авось-удачу!
Только вот не спится мне какие сутки,
Не смешны чужие шутки-прибаутки…
Умирают в мире ежедневно дети,
А тебе в окошко дрябло старость светит.
Сколько можно сердцем источать заразу?
Сколько можно чувством не болеть ни разу?
А умом не видеть, а душой не слышать?
Почивать на лаврах под надежной крышей?
Что ж! Сегодня снова попытаю счастья,
Помечтаю, будто наделен я властью
Стать немного чище, быть чутка добрее…
И от мысли этой я потею-прею!
Только вот осталось без движенья тело,
А душа забыла, от чего робела!
И летит куда-то, сквозь огонь и воду —
До чего ж легка! И... от всего свободна!
Пропащий
А что осталось? Разве это важно?
Мечты и думы брошенной поклажей
летят куда-то рейсом, что в момент
вдруг оказался столь не актуальным,
что предпочтения застыли на земле…
Неужто почемучка тривиально
и скучно так на деле повзрослел
и принял надлежащие ответы,
как будто кто-то из чужого гетто
его вдруг выпустил на два шага вперед?
И он пошел сомнамбулой на зов
какого-то неясного аккорда
сулящего не радость и не гнет,
а хлесткий стеб: «ты — не второго сорта!»
Но полноте! У мертвого душой,
сколь не было бы телу хорошо,
иллюзий нет ни о себе, ни о
уверенных собратьях по несчастью.
И не спасет искусственный неон
от антигравитации всевластья…
А кто остался? И кому так важно
искать во тьме никчемную “пропажу”?
Последний стих
Последний стих в свершившемся году, —
стяжком на пестряди и строчкою в тетради, —
влечет изведать снова красоту,
открыть себя для первозданной глади!
За краем вновь бескрайности простор
откроется этапом новолетья,
ты вперишь, как младенец, в небо взор,
шепча в восторге звуки-междометья…
И снова будешь в радости плясать,
как царь Давид в льняном своем эфоде!
В священном трепете двустишия писать
и возглашать при всем честном народе!
Сакральный ритм — индиктиона круг,
как поводырь в безвременье бредущим.
Но ждет Омега нас, как старый друг, —
начало давший некогда всем сущим.
Размеренно, от меры в меру, путь —
по срокам, в срок, иль срочно — в ту бессрочность
идем весомо иль обвешено — не суть…
Ведь в невесомости совсем иная прочность.
Но длится коль еще наш марафон,
нам эстафету передать придется
тому, кто, позабыв про свой смартфон,
задумчиво на зов твой обернется.
Живем-живем и будем жить в веках,
пока века играются в пятнашки.
Но ангелы сойдут на облаках
и вострубят о крайнем дне «отмашки».
Все соберемся, как на праздник, вдруг
встречать Конец Истории и Мира.
С любовью скажем присным: «Здравствуй, друг!
Пойдем и мы разделим радость пира!»
Последний стих в свершившемся году, —
стяжком на пестряди и строчкою в тетради, —
влечет изведать снова красоту,
открыть себя для первозданной глади!
