Было это чуть попозже тех дней, когда наши прадеды жили, чуть пораньше, чем мы с вами живём.
Так вот, в те времена жили-были два соседа, два богатых купца.
Дома их на одной улице стояли, один супротив другого — дверь в дверь, окошко в окошко глядели.
Да не столько оконца гляделись, сколько купеческий сын с купеческой дочкой через улицу переглядывались.
Приметили это купцы-отцы и решили своих детей поженить.
Построили им в хорошем месте, над рекой, усадьбу и всякого добра дали.
Живите, детки, не горюйте!
Ну, зажили купеческая дочка с купеческим сыном.
Друг на друга не нарадуются.
Вот однажды слышат — грюк-грюк! — в ворота.
— Кто бы это в такую позднюю пору, в глухую ночь-полночь к нам пожаловал? — говорит молодая.
— Пойду посмотрю, — отвечает молодой.
Подошёл к воротам, спрашивает:
— Кто там?
— Это я, ваша Доля.
Открыл он ворота — любопытно же на свою Долю посмотреть.
Видит, и правда, стоит Доля.
Ни молодая, ни старая, а одета по-чудному: с правого бока грязные рваные лохмотья, с левого — пышные одежды золотом шиты.
Говорит ему Доля:
— Бедность и богатство рядом ходят, горе да радость друг друга сменяют.
А тебе с, женой на роду написано полжизни мыкаться, полжизни как сыр в масле кататься.
Так скажи: когда хочешь беду бедовать?
Смолоду или под старость?
И думать нечего, — отвечает купеческий сын, — сейчас хочу жить хорошо, пока молод.
А уж в старости всё равно, что будет.
Далеко ещё до неё, что вперёд загадывать!
Помолчала Доля.
Потом говорит:
— Ты за себя сказал, а ведь я у вас на двоих одна.
Иди, с женой посоветуйся.
Пошёл купеческий сын, всё жене рассказал.
Жена иначе рассудила:
— Горе да беду не надо откладывать.
Лучше смолоду их избыть, пока сила есть.
К старости кости покоя запросят.
Подумал муж и согласился.
Так и сказал Доле.
В ту же ночь загорелась их усадьба, неведомо отчего.
Только и успели в чём были из дома выскочить.
— Что ж, — сказали родители, — неужто мы своим детям в беде не поможем?!
Сложились и отстроили новый дом.
С первым не сравнять, а всё же жить неплохо.
Да недолго и этот дом простоял.
Разлилась в ту весну река небывалым разливом, подмыла берег и снесла дом купеческих детей начисто.
Что делать?!
Опять отцам забота.
У них уже и денег маловато осталось.
Купили они им старый домишко, что от ветхости еле держался.
Трёх дней не прошло, налетела буря, сорвала крышу, занесла невесть куда, а стены по брёвнышку развалила.
Жена говорит мужу:
— Сами мы время беде выбрали.
Не будем нашей долей отцов обездоливать.
Пойдём куда глаза глядят.
Сняла она с пальца серебряное колечко, пополам разломила.
Сняла с шеи платочек, надвое разорвала.
Половинку себе, половинку мужу.
— Вот, — говорит, — храни как зеницу ока, чтоб по этим половинкам мы всегда друг друга признать могли.
Радость нас свела, а беда, того гляди, разлучит надолго.
И правда, разлучила их беда.
Шли они по дороге, притомились, проголодались.
Муж говорит:
— Нет моей силушки дальше идти.
Жена отвечает:
— Ляг на травку, полежи.
Я твой сон посторожу.
Заснул муж крепко, ровно на мягкой перине.
А жена подумала:
Что ж я так сижу, чего ожидаю?
Сбегаю в лес, хоть грибов да ягод пособираю.
Всё с голоду не пропадём!»
От кустика к кустику, от дерева к дереву — берёт грибы и ягоды.
Сама не заметила, как забрела в глушь лесную, в топь болотную.
Хотела назад повернуть, да не знает, в какую сторону.
Кричала, аукала — ни ответа, ни привета…
Три дня блуждала, три ночи в лесу ночевала.
Потом увидела тропку неприметную, по ней пошла.
Привела её тропка на просеку, просека — на широкую тропу, а уж там она на торную дорогу выбралась.
Так и потеряла мужа.
Хлебнула она горюшка полную чашу, ни капельки мимо уст не пролилось.
В няньках за кусок хлеба ночи не спала, чужих детей колыхая.
Чужие стены белила, не свои полы скребла, бельё по людям стирала.
И не год, и не два так пролетели…
Да вот пришла как-то в богатую усадьбу и нанялась там в судомойки.
Владел той усадьбой старый пан, что на свете один, как перст, остался.
Деток не было, а жена померла.
Смотрит пан — хорошая женщина новая судомойка, нрава тихого, а уж работница!..
Не найти таких.
Вся челядь давно спит, она свою работу кончит, ходит по дому, чистит да прибирает.
Ну, он ей всё хозяйство и доверил, все ключи отдал.
Жить бы ей и радоваться, а она каждую ночь втихомолку плачет.
Полколечка слезами обольёт, половинкой платочка слёзы утирает.
Беда с нуждой вроде бы отвязались, да горе неотвязное всегда при ней.
Где-то муженёк дорогой, каково ему живётся, доведётся ли свидеться?..
Жена про мужа ничего не знает, а мы всё знаем и вам поведаем.
В тот давний день проснулся купеческий сын — жены нет, будто и не было.
Ни следа, ни знака… Только и осталось у него памяти, что полколечка серебряного да полплаточка узорного.
Носил он их, как ладанку, в мешочке на шее.
Ждал он, ждал жену, не дождался.
И побрёл один путём-дорогой.
Идёт от села к селу, как проголодается, нанимается поработать.
Да любой хозяин понимает, что на голодное брюхо много не наработаешь.
Первым делом велит накормить батрака получше.
Наестся купеческий сын, тут ему и спать захочется.
Ляжет вздремнуть и проспит до вечера.
А уж вечером нового работника подзатыльничком со двора провожают.
Вот он и говорит себе:
— Что я за человек такой!
Просить стыжусь, красть боюсь, работать ленюсь!
Надо по-другому жить.
Теперь, как наймусь, ни есть, ни спать не стану, пока весь урок не выполню.
Взялся он вскоре сено возить.
Хозяин с женой сена полный воз наложили, он наверх взгромоздился.
Едет по дороге, а на обочине ворона сидит.
Вдруг захлопала крыльями ворона и перед самой мордой лошади дорогу перелетела.
Молодая была та лошадь, пугливая, как шарахнулась в сторону, так купеческий сын с воза скатился.
А лошадь почуяла, что вожжи отпущены, да и понеслась по дороге вскачь.
Бежит за ней купеческий сын, «стой! стой!» кричит.
Рванул рубаху на груди, чтоб на бегу легче дышать было, и оборвал шнурок с заветным мешочком.
Шагов двадцать пробежал, прежде чем спохватился.
Не стал за лошадью гнаться, повернул назад—подобрать мешочек.
А тут, откуда ни возьмись, та самая ворона.
У него — ноги, у неё — крылья, где ему с ней в проворстве равняться!
Хоть на полшага да опередила ворона купеческого сына, подхватила драгоценный мешочек и была такова.
Заплакал он, на всё рукой махнул — лошадь не догнал и к хозяину не вернулся.
Раз так, — думает, — пропадай моя головушка совсем!
Не место мне с людьми.
Пойду в тёмный лес с волками да с медведями жить».
И свернул с дороги в бор.
В такую пущу забрёл, что всю одежду ободрал.
А уже в лесу смеркается, вот-вот ночь застигнет.
Вдруг вдали огонёк мелькнул.
Он на тот огонёк и пошёл.
Выбрался на полянку, видит — под елями изба стоит и окошко светится.
Хоть и ушёл купеческий сын от людей, а людям обрадовался.
Постучался в дверь, порог переступил.
Чудно ему показалось: одни мужики в избе, молодые, здоровые.
За столом сидят, на серебряном блюде едят, золочёная чарка у них по кругу ходит.
Двенадцать человек насчитал купеческий сын, а хозяйки не видно.
— Кто таков?
Откуда явился?
С чем в гости пожаловал? — опрашивают его.
Ну, купеческий сын и рассказал всё как есть.
— Вот и решил, — говорит, — с медведями да с волками жить…
Те смеются:
— Зачем тебе волки, живи с нами, мы не лучше волков.
— А кто же вы такие?
— Как кто?
Разбойнички честные!
— Ну что ж, — отвечает купеческий сын.
И остался с разбойниками.
Ночь проспал, день прожил, а вечером говорят ему разбойники:
— Завтра на дело пойдём.
— А какое дело? — спрашивает купеческий сын.
— Да видишь, справа от леса, в селе, ярмарка была.
Так самый богатый купец, что на той ярмарке много денег наторговал, мимо нашего леса к себе в город поедет.
Вот мы его карманы и выпотрошим.
— А с купцом что будет?
— Известно, что будет.
Зарежем купца.
Легли они спать, в двенадцать глоток захрапели.
А купеческому сыну не спится.
Как же так человека зарезать, живую душу сгубить?!
Недоброе это дело!
Встал он потихоньку, прокрался в дверь.
Ночь лунная, светлая.
Пошёл он прямо, на дорогу выбрался, вправо свернул.
К утру добежал до села да как раз вовремя.
Богатый купец уже лошадей запрягает, домой ехать.
— Здравствуй, добрый человек, — говорит купеческий сын. — Прими от меня совет: не езди короткой дорогой, что мимо леса лежит, поезжай окольной.
Хоть и дальше, да вернее.
— Почему так? — купец спрашивает.
— Тебя на той лесной дороге разбойники ждут-поджидают.
— А ты откуда знаешь?
— Так ведь я сам разбойник.
— Как же я разбойнику поверю?
Может, ты меня заманиваешь!
— Нет, не заманиваю.
Я не настоящий разбойник, со вчера к разбойникам пристал.
Кабы они только грабили, так ещё полбеды.
А они, душегубы, зарезать тебя задумали.
Тут купец и поверил.
Вынул кошель, хотел ему денег дать.
Купеческий сын спрашивает:
— И много ты мне дашь?
— Да полвыручки не пожалею, а выручка немалая.
Покачал головой купеческий сын и говорит:
— Ты глянь на меня.
Как скажешь — молод я или стар?
— До старости тебе ещё далеко!
А в сыновья мне, пожалуй, уже не годишься.
Разве что в младшие братья…два мужика и лошадь
— А мне присуждено полжизни бедовать, горе горевать.
И та половина ещё не прошла.
Оно и выходит, что мне большие деньги ни к чему.
Дай мне с выручки полтину.
Я и пойду себе.
Попрощался с купцом, пошёл.
Идёт и думает:
С разбойниками я не ужился, так и с волками мне не житьё будет.
Придётся, видно, научиться работать как следует».
И научился.
Стал на все руки мастер: старое починить, новое сколотить — всё умел.
Вот раз нанялся он к богатому мужику, который собрался новый амбар поставить.
Мужик послал его лес для постройки валить.
Повалил он стволов сколько нужно.
Одного бревна не хватает.
Присмотрел дуб потолще да повыше и давай топором махать.
Свалился наконец дуб на землю, сучья обломал, верхушкой о землю грянулся.
Видит купеческий сын — на верхушке гнездо воронье, а в гнезде что-то белеется.
Подошёл поближе и не знает, то ли верить своим глазам, то ли не верить.
Тот самый мешочек в гнезде, что ворона когда-то унесла!
Схватил он его и к груди прижал.
Верно, — думает, — срок нашим бедам кончается!
Верно, жена через столько лет знак мне подаёт!»
Отвёз брёвна, хозяин спрашивает:
— Может, останешься амбар ставить?
— Нет, — отвечает, — мне теперь недосуг!
Снова отправился купеческий сын и не знает, долог ли тот путь будет или короток.
Долог ли, короток ли, а прибрёл он однажды вечером к незнакомой панской усадьбе и ночевать попросился.
Слуги его не пускают, прочь гонят.
— Нам не до гостей, — говорят, — у нас пан болен, может, до утра не доживёт.
Вышла тут ключница, молча посмотрела на него, потом сказала слугам:
— Куда вы прохожего человека на ночь глядя гоните?
Я его сама накормлю да на лавку кожушок брошу.
Подаёт она путнику еду, а сама расспрашивает, откуда он да куда.
Голос у неё ласковый, лицо приветливое.
Эх, — думает купеческий сын, — не искал бы я свою жену, к этой бы посватался!»
И стал он ей рассказывать всё как было, что сперва случилось, что потом.
А под конец показал ей мешочек с половинкой серебряного колечка, с половинкой узорного платочка.
Тут ключица встала и прочь пошла, ни слова не промолвив.
Да скоро вернулась и подаёт ему полколечка серебряного и полплаточка узорного.
— Неужто, — говорит, — не узнал ты меня, муженёк милый?
А я тебя сразу узнала, едва ты порог переступил.
Приложила половинки, они и срослись.
Колечко ей на палец само наделось, платочек на шею сам повязался.
— Так и мы с тобой, — жена сказала. — Полкольца не кольцо, полпары — не пара.
Кончилось наше горе-гореванье.
Одолели мы невзгоды, беды перетерпели.
Теперь не разлучимся с тобой во веки.
А вдвоём ничего не страшно.
За беседой не заметили, как и ночь прошла.
А на заре позвали ключницу к старому пану.
Собрались у его постели все слуги.
Тут он ей своё последнее слово сказал:
— Была бы у меня дочка, и та бы так мою старость не покоила, мою немощь не лелеяла, как ты, голубка.
И за то оставляю тебе всё, что нажил, да всё, что от отцов-прадедов досталось.
Сказал так и вздохнул в последний раз.
Поплакала она над ним, поминки хорошие устроила.
С тех пор жили они с мужем в счастье.
Хозяйство вели с разумом — чтоб самим не беднеть и людей не обидеть.
Видно, их Доля тем боком к ним повернулась, что не лохмотьями прикрыт, а богатыми одеждами украшен.
