Стоит моя луна высоко

Стоит моя луна высоко,

в пространстве заблуждает око,

в отчизне вздохов я живу,

но есть веселое в весле,

когда с него стекает круг

расплывающихся колец.

Со мной луне не одиноко,

мною волна оживлена,

колеблемая пелена.

Дай, душу я в тебя окуну,

полушай, ну? Луну,

луну я не уберегу

на этом диком берегу.

Здесь угнездился светлый идол,

обломком мрамора сверкая.

Луна ущербная какая!

Такую я еще не видел

иль не предвидел вообще.

Ошибочное изваянье

не в мраморе, а в москвиче,

и не решаясь, изнывая,

луна и в синеве очей.

Да, этот месяц, тощ и худ

в холодочке ранних утр

скромно плетется, неимущий

в расплывающиеся кущи!

Играючи небесный хвост

метет поля сияньем пестрым,

влекут неведомые сестры

на непостигнутый погост,

и пламенем слепимый алым,

покорственно перед стрекалом

влачится подъяремный скот,

но чрез просторы мировые

огромный бог, напрягши выю,

минуя вереницу стад,

бросает неземной канат.

Разве долины это — бездны?

Век золотой, а не железный!

На скалах взбеги сосен цепки,

у них кружится голова,

а рядом с оброненной кепкой

опустошенная трава

вся озарилась новым светом,

мечтательным, как человек.

Росой омытые поля

и тополя с их простотою,

они, а не петух, кричат:

рука к руке, нога с ногою!

Идем дорогою дорогою —

какая новая земля,

светящаяся чистотою!

Потоки хлынувшего света,

в него ведет дорога эта,

да, может быть, и все дороги,

а встречные — сплошные боги,

и благозвучен и далек

легкий очерк облаков.

Только стряхни стебелек,

приставший к виску.

1929