Мне чай без меда/с медом опостыл,
и кажется, что в мою кровь совсем впиталась осень.
А они в своем партере
Все также вежливо вопят мне «просим, просим!»
Кто знает, чем закончится спектакль,
начатый когда-то в сентябре.
вся эта побагровевшая от солнце масса
залепит мне глаза во спертой серой мгле.
Эти твои вишневые до крови губы
оскалом скользких скал мне выкрикнут из зала.
и я забуду вмиг свои слова,
вот моя жизнь насквозь по коридору пробежала.
А эти вечера под фонарями красных улиц,
на ощупь – острие кинжала.
тетрадь, в которой весь сценарий этой пьесы,
в твоем почтовом ящике 3 года пролежала.
За время плесенью покрылась корка мира,
на дни и ночи нашего спектакля
теперь смотреть сквозь сдавленную призму,
мы обижали многих, карабкаясь наверх,
теперь же мы упали слишком низко.
И вот, когда окажешься на дне бездонной ямы,
придется выбирать среди увечий данности;
а этот ветер будет бить по двум щекам,
и дверь скрипеть начнет до наглости.
Ты вспомни, что нужнее в горе человеку:
чувство Голода или чувство Долга.
моему телу требуется другая аптека,
та, что осталась в гримерной.
Забытой, закрытой надолго.
Пока не опустили злосчастный этот занавес,
я просто говорю, что все, что было мной когда-то встречено,
оставило свой отпечаток на ветхой киноленте.
пускай сентябрьский спектакль наш играет бесконечно,
а мне на этой сцене делать больше нечего.
Пока гасите лампы, задувайте свечи,
кто знает, может быть спустя века, спустя планеты;
от долгого гипноза на счет три
я вдруг проснусь однажды вечером.
