Печальна и бледна, с высокого балкона,
В полночной тишине, вникала Дездемона
Напеву дальнему беcпечного гребца,
И взор ея искал гондолы невидимой,
С которой тихий звук гармонии любимой
К ней долетал, как звук пернатого певца.
И грустная, она блуждающее око
Вперяла на ладью, мелькавшую далёко
В пространстве голубом, над сонною волной,
Лишь изредка во мгле звездою озарённой —
Как будто мрак души, внезапно освещённой
Надежды и любви отрадною мечтой.
Всё скрылось; но она была ещё вниманье…
Неистовой любви безумное страданье
Приходит ей на мысль — на арфе золотой
Поёт она судьбу Изоры несчастливой.
И ей ли не понять тоски красноречивой,
Когда она поёт удел свой роковой?
Потом, напечатлев, с улыбкою прощальной,
Лобзанье на челе наперсницы печальной,
Прости! сказала ей, с слезою на очах,
И после, предана неизъяснимой муке,
Воздела к небесам младенческие руки,
И пала пред лицем Всевышнего во прах…
И полная надежд, и тайных ожиданий,
Отрады и тоски, молитвы и страданий,
На ложе мрачных дум и девственной мечты
Идёт она, склонив задумчивые взоры —
И долго, долго тень унылая Изоры
Вилася над главой уснувшей красоты.
И как она спала, в беспечности небрежной!
Как ласково у ней по груди белоснежной
Рассыпалась волна гебеновых кудрей,
Как пышно и легко покровы золотые
Лелеяли и стан и формы молодые —
Создания любви и пламенных страстей!…
Порой мятежный сон тревожил Дездемону;
Она была в огне, и вздох, подобный стону,
Невольно вылетал из трепетной груди,
И яркая слеза, как юная зарница
В туманных небесах, скатившись по реснице,
Скользила и вилась вокруг ея руки.
Прорезав облаков полночных покрывало,
Казалося, луна с участием взирала
На бледные черты прекрасного лица,
Как бы на памятник безвременной могилы,
Или на горлицу, уснувшую уныло
Под сетью роковой жестокого ловца…
О, как она была божественно прекрасна,
Руками белыми обвивши сладострастно
Лилейное чело, как греческий амфор!
Как трогательно всё в ней душу выражало,
Как всё вокруг ея невинностью дышало! —
Кто мог бы произнесть ей грозный приговор?…
И вдруг, глубокое молчанье
Прервал глухой, протяжный гул —
Как будто крылья размахнул
Орёл на бранное призванье,
Иль раздалось издалека
Рыканье тигра роковое,
Который бил, от злобы воя,
Громады знойного песка.
То был Отелло, мрачный, дикой,
Вошедший медленно в покой, —
Бродящий с страшною улыбкой,
Вокруг страдалицы младой.
Внезапный шум во мраке ночи
Тогда извлёк её от сна:
Подъяв чело, открывши очи,
Невинной роскоши полна,
Ещё с печатью сновидений
На отуманенном челе,
Полна тоски и наслаждений,
Как юный ангел на земле,
Она глядитъ, и видит… Боже!
Свирепый, бледный как злодей,
Бросая мутный взор на ложе,
Стоит Отелло перед ней! —
Отелло — с сталью обнажённой,
Отелло — с молнией в очах,
Отелло — с громом на устах:
«Погибель женщине презренной!…»
Бледна, как смерть, она встаёт —
Бежит, но он рукой железной
Предупреждает безполезный
И поздновременный уход:
Бессильную, полуживую,
Ожесточённый не щадит,
И вспять он жертву молодую
На ложе брачное влачит…
Напрасны слезы и моленья, —
Напрасно, в власти у врага,
Стан, полный неги, наслажденья,
Вился и бился как волна —
Не слышит он ея стенанья:
Он душит мощною рукой
Красу подлунного созданья,
И Дездемона — труп холодный и немой…
Так некогда, дыша прохладой ночи ясной
Под небом голубым Италии прекрасной,
Внимая шуму волн на берегу морском,
На ложе из цветов, под миртовою тенью
Раскинута, и вся предавшись наслажденью,
Помпея юная была объята сном.
Под ризой вечера, в груди ея высокой
Раздался иногда протяжный и глубокой
Стон девственной мечты, и тихо замирал, —
И влажный блеск садов ея ветвистых,
Как будто бы венком из волосов душистых
Прелестное чело ей пышно осенял…
О, как она была, в рассеяньи приятном,
Похожа на звезду под небом благодатным,
Простёртым с роскошью над ней!
С какою негой прихотливой
Ей навевал зефир ревнивой
На очи тишину и мирный сон детей!
О, как она была безпечна и покойна
Над влагою морской, раскинутою стройно,
Под золотом луны, вокруг ея дворцов —
Над этой влагою прозрачно-голубою,
Одетою, как дух, огромной пеленою
Из мрака, туч и облаков!
О, пробудись, несчастное созданье!
Проснись — ужель не слышишь ты
Подземной бури завыванье
Под страшной ризой темноты?
Смотри, смотри! во мраке ночи
Зарделись огненные очи,
Повсюду гул, и гром, и звук —
Беги! то он, неодолимый,
Никем в боях непобедимый
Волкан — твой пагубный супруг!…
Вот, озаряя свод надзвездный,
Встаёт огромный великан
Над истребительною бездной, —
Взмахнул, как сильный ураган,
Своими жгучими крылами,
И смертоносными руками
Готовясь землю обхватить,
С кровавым и отверстым зевом,
Пылая яростью и гневом,
Тебя идёт он поглотить!…
Увы, несчастная Помпея!
Напрасно, с воплем и в слезах,
Ты извиваешься в когтях
Убийцы — огненного змея!
Как лютый тигр, рассвирепев,
Играет он своею жертвой,
И над бездушной, полумертвой
Возлёг, открыв широкий зев…
Его огни, как море, плещут,
И, разливаясь, грозно мещут
Везде отчаянье и страх, —
И пожирает ярый пламень
Кристалл, и золото, и камень,
Сверкая в молнийных лучах…
.................. .
.................. .
Когда в последний раз безчувственные вежды
Сон вечный тихо осенит,
То облачают труп в печальные одежды,
И в гробе роковом ничто не говорит,
Кого скрывает он под чёрной пеленою;
Лишь руки, на груди лежащие крестом,
Колена, голова, рисуемые стройно
Прозрачно-тонким полотном —
Вещают в тишине, что гость его покойной
Был некогда с душой. Так точно и волкан,
Как будто удручён печалию немою,
Помпею облачил в дымящийся туман,
И скрыл ея чело под лавой огневою…
И где величие погибшей красоты?
Всё пепел, уголь, прах — всё истребили боги!
Кой-где, освободив главу от пыльной тоги,
Разбитый храм унылыя мечты
Наводит и гласит, как голос эпопеи:
? Здесь прах Помпеи!…
