как ни странно мне самому в период добровольного забытья многого яко не бывшего, иногда я вспоминаю, вздрогнув, вдруг, что у меня педагогическое образование, небольшое, доброкачественное, но всё одно сын прапорщик, как говорят мичмана. слегка постигнутый за пять годов тысяча как один кнутопряничный способ дрессуры племени молоди, до ужаса знакомого, обрыдлого даже, ибо что было, то и будет, как говаривал в старом новом Адамыч, новые народятся дебилы, и прозвучит вопросов вопрос выйти можно. все лучшие времена в образовании это обычные для позлащённых мифом эпох выдуманные ориентиры для печалей и скорбей нынешних.
но это ещё ничего. терпимо. стыдно недолго. раз и снова забыл.
а вот ещё более иногда мне внезапно снится практическое детовождение и никогда никогда это внезапный верный ответ посредственно успевающего в русском устном и письменном на открытом уроке с инспектором из гороны. обычно напротив всё больше мнится выслушивание попыток восстановить по названию сюжетов мировой литературы, версий странных весьма нищих мыслью и бедных слогом, оскорбительных для названий и имён, поминаемых всуе.
или мерещится казнь под названием чтение наизусть, отдельные для любящего стихи печаль, боль и грусть. пятнадцать мычаний подряд, не записал забыл и десять сияющих гениев, в усилии морщащих лоб, заучивших от сих до сих трижды злосчастный стих, как поэзии некролог - десять тоскливых бубнений слитых в одно оставь, виждь и внемли. оставь мне про надежды, ведь не внемлют и смежили вежды.
но царь-кошмар, о школярах сон снов - всё же один и тот же - как когда-то повторный призыв в ряды советского военно-морского:
проверка обманчиво домашнего задания на знание правописания безударных гласных в восьмом гуманитарном средней номер города. в окнах солнце, мухи жужжат в классе шепчутся, зевают, читают, спят, сопят, сверлят глазами журнал. к доске, где тетрадь, почему забыл, не то написала, что, почему, зачем. слышу ответы как из из ваты, глухие, почти паучьи, один, второй, третий, хочу вскочить, бежать, но нет, контрольный четвёртый. идёт на медаль. тупой. завуча внук. не слушать, вникать не надо. тройки не хватит. придётся вникнуть, мишенью на стрельбище покачиваясь, вслушиваюсь в бормотание лисной, палевой, палевый, и вдруг падвисной. попал. никаю галавой. горю. идёт гудёт шум дырочкой в левом баку, мозг пробит, ум гарит. на честном, при всём честном. штопором вниз пошёл. иллюзии о возможности научить любого тают. надрывный клёкот лихорадочный шёпот. никто не спасёт. зарождается воспалённым гудком паровозным херак тонкий жалобный крик расстрелянного в упор опоссума вырывается из впалой груди. вскакиваю, просыпаясь. кто-то истошно сиреной тревожной ревёт заткнись, идиот, заткнись. а я хотел ведь сказать - спасибо, единица, садись. так я и сказал то бишь заорал. впрочем ору и сейчас. лёгкие от ора немеют. соседи сверху привычно седеют, собаки лают, коты молчат. сосед алкаш слева роняет сковороду с пригоревшими сосисами себе на ногу и остекленело смотрит в пол. не вижу знаю. так и есть. сигнализация котельных радостно воет мне в помощь, воют все, пока не уймёт всех жена - воплощённая заткнись тишина крылышками бяк-бяк.
несколько мёртвых птиц находят поутру у подъезда. укушу. ореховка. сойка. дроздяк..
но до утра не забыться теперь как честному человеку на манер ногомётного атакуемого вратаря. мандолина плачь, дичь вскачь глючь, глючь без права передачи но попробую. авось не заглушишь, а ветром весело пропоёшь.
ушинский, песталоцци, макаренко, феликс железный опухших до слёз, чикатило синьор, выставка буратинов, доставка есть, мальвина, на лапу, упала. черненко, доренко, асмолов, шойгу, матвиенко, а кто не твиенко. жизнь такая не мы, мистер фикс, и подпись фокс. мойдодырино горе, первый учитель, вторая литра, кржмелик вахмурку дружно, радионя, телепу, невесёлая карусель, не боли голова у дятла, а боли у того, кто не пьёт ничего. я подозвал коня, жалел - конь болел. там где не знаю сам, в моей жизни прошу никого. полетели, малыш. занавесьте туманом тамбур.
куда ставить то? да погоди ты ну погоди. ведь так не бывает на свете.
дети дети дети
