Тонкий луч похожий на иглу
лёг ко мне в подобие дороги.
Вдаль по ней пошли босые ноги
в солнечную, ласковую мглу.
Лёгкий, незабудковый туман
прятался в лазоревой низине,
полз по переливчатой долине,
словно перламутровый обман.
Вдоль ручья застенчивый камыш
грел на солнце бархатные шишки.
Ветер с ним игрался в кошки-мышки.
Млела всюду благостная тишь.
Только зяблик песню напевал
небо прославляя, жизнь и лето.
Скорбно брёл я в зарево рассвета.
Тонкий луч вдруг вспыхнул и пропал.
Тут же изменился я лицом.
В пыль на мне рассыпалась одежда.
Камни кромлех, типа Стоунхенджа,
выросли вокруг меня кольцом.
В центре алый куб. Огнём в раю.
Сверху я, как на алтарном камне,
голый и прозрачный, словно ангел,
руки распластав, крестом стою.
Молния сверкнула. Гром пробил
с чистого, безоблачного неба.
Быль ушла. Сгустилась рябью небыль.
Чёрный круг диск Солнца заменил.
Камни, тая, вскрыли дверь в астрал.
Вместо них фигуры человечьи
бело проступили, будто свечи.
Куб в них души светом зажигал.
Боже! Все поэты. Эльфы сфер.
Лица узнаваемы сквозь дымку.
Вот Рэмбо’ с Есениным в обнимку.
С ними Байрон, Пушкин и Бодлер…
Дальше Бёрнс, Хайям, Шекспир, Басё…
Шиллер, Байрон, Фэт, Петрарка, Гёте…
Данте, Гейне, Тютчев, тёмный кто-то…
Средь земных поэтов – наше всё.
Суд. Я с поэтическим листом
(очень драматичная картинка),
голый и прозрачный, как слезинка,
руки распластав, стою крестом.
Слово-пренье слух мой обожгло.
Споры, ссоры, выпивка и драки.
Милые пьянчуги-забияки!
Небо их исправить не смогло.
Вынесен вердикт. Под грохот чаш
скромно встал Высоцкий, бывший грешник:
«Ты какой-то сам в себе, Орешник.
Но, по сути, – безусловно наш».
