Е Ф Коршу

Из края бедных, битых и забитых

Я переехал в край иной -

Голодных, рубищем едва покрытых

На стуже осени сырой.

И то, что помню я, и то, что вижу ныне,

Не веет отдыхом недремлющей кручине.

Я помню смрад курной избы,

Нечистой, крошечной и темной,

И жили там мои рабы.

Стоял мужик пугливо-томный,

Возилась баба у печи

И ставила пустые щи,

Ребенок в масляной шубенке,

Крича, жевал ломоть сухой,

Спала свинья близ коровенки,

Окружена своей семьей.

Стуча в окно порой обычной,

На барщину десятский звал,

Спине послушной и привычной -

Без нужды розгой угрожал.

Я помню, как квартальный надзиратель,

Порядка русского блюститель и создатель,

Допрашивал о чем-то бедняка,

И кровь лилась под силой кулака,

И человек, весь в жалком беспорядке,

Испуганный, дрожал, как в лихорадке.

Я годы, годы не забыл,

Как этот вид противен был...

И после мы - друзей в беседе пылкой -

О родине скорбели за бутылкой.

И вижу я: у двери кабака,

Единого приюта бедняка,

Пред мужем пьяным совершенно

Полуодетая жена

В слезах, бледна, изнурена,

Стоит коленопреклоненна

И молит, чтобы шел домой,

Чтоб ради всей щедроты неба

Сберег бы грош последний свой,

Голодным детям дал бы хлеба.

А мимо их спешит народ,

Трещат без умолку коляски,

И чувствуешь - водоворот,

Кружение бесовской пляски...

О ты, который упрекал

Мой стих за мрачность настроенья,

За байронизм, и порицал

Меня с серьезной точки зренья,

Поди сюда, серьезный человек,

Отнюдь не верующий в бедство

И уважающий наш век!

Взгляни на лик, состарившийся с детства,

На хаос жизни пристально взгляни,

И лгать не смей, а прокляни

Весь этот род болезненный и злобный

И к лучшему нисколько не способный.