Он прост и велик

Я помню

первую встречу

с ним.

Я, малыш,

себе мир открывал

на ощупь

И брал

со словесных кипящих нив

То,

что полегче,

и то,

что попроще.

Я покой

охотно на игры менял,

Сердцем любя

непоседливость детства.

Спокойные ямбы

стесняли меня.

И некуда было

от ямбов мне деться.

Томики с вывесками

«Майков» и «Фет»

Плотно смыкали

свои корешки.

Скучно-красивые,

как коробки

из-под конфет

Или

как мертвые бумажные венки,

И своим смешеньем

облаков и ласк,

Своею «лирою»,

«страданьем»

и «душою»

Старательно закрывали

от мальчишеских глаз

Что-то

очень нужное

и очень большое.

Я жил,

как больные живут, — со страхами,

С этим скопищем

толстых раззолоченных книг,

Но тонкая книжка

стихов про знахарей

Оказалась совсем

не похожей на них.

Размер —

могуч,

подвижен,

не строг.

И мысль —

как следы

на снегу подталом.

В этих железных

изломах строк

Пряталось то,

чего мне не хватало.

Я уже не ходил

пешком под стол,

Но, к ямбам привыкший

с начала роста,

Не знал,

что можно писать

о простом

Так увесисто,

жарко

и просто.

Сразу

властно вошли, как живые,

Стихи его в мир

неширокий мой.

А его самого

я увидел впервые

В газете

с траурной каймой.

Я мнил поэтов

странными и хрупкими,

Встрепанными,

бормочущими какие-то слова.

А у этого

большие

жилистые руки

И круглая

стриженая голова.

Лицо,

налитое гордой силой,

Похожее на страстный

воинственный клик.

И весь он —

глыбистый, близкий и милый —

По-земному прост

и велик.

С глазами,

емкими, как полные чаши,

Он был

на каменщика похож.

Нелеп был выстрел его,

прозвучавший

Как древняя первоапрельская ложь.

Я горечь слез проглотил тогда

И себе приказал:

«Зови и мсти!

Плавь свое сердце

в огне труда

И лей эту лаву

в звенящий стих.

Делая новое и новое любя,

Мсти пошлости,

забравшейся в сердца угол.

Она отняла у страны

и у тебя

Такого

неповторимого друга!»