Я помню
первую встречу
с ним.
Я, малыш,
себе мир открывал
на ощупь
И брал
со словесных кипящих нив
То,
что полегче,
и то,
что попроще.
Я покой
охотно на игры менял,
Сердцем любя
непоседливость детства.
Спокойные ямбы
стесняли меня.
И некуда было
от ямбов мне деться.
Томики с вывесками
«Майков» и «Фет»
Плотно смыкали
свои корешки.
Скучно-красивые,
как коробки
из-под конфет
Или
как мертвые бумажные венки,
И своим смешеньем
облаков и ласк,
Своею «лирою»,
«страданьем»
и «душою»
Старательно закрывали
от мальчишеских глаз
Что-то
очень нужное
и очень большое.
Я жил,
как больные живут, — со страхами,
С этим скопищем
толстых раззолоченных книг,
Но тонкая книжка
стихов про знахарей
Оказалась совсем
не похожей на них.
Размер —
могуч,
подвижен,
не строг.
И мысль —
как следы
на снегу подталом.
В этих железных
изломах строк
Пряталось то,
чего мне не хватало.
Я уже не ходил
пешком под стол,
Но, к ямбам привыкший
с начала роста,
Не знал,
что можно писать
о простом
Так увесисто,
жарко
и просто.
Сразу
властно вошли, как живые,
Стихи его в мир
неширокий мой.
А его самого
я увидел впервые
В газете
с траурной каймой.
Я мнил поэтов
странными и хрупкими,
Встрепанными,
бормочущими какие-то слова.
А у этого
большие
жилистые руки
И круглая
стриженая голова.
Лицо,
налитое гордой силой,
Похожее на страстный
воинственный клик.
И весь он —
глыбистый, близкий и милый —
По-земному прост
и велик.
С глазами,
емкими, как полные чаши,
Он был
на каменщика похож.
Нелеп был выстрел его,
прозвучавший
Как древняя первоапрельская ложь.
Я горечь слез проглотил тогда
И себе приказал:
«Зови и мсти!
Плавь свое сердце
в огне труда
И лей эту лаву
в звенящий стих.
Делая новое и новое любя,
Мсти пошлости,
забравшейся в сердца угол.
Она отняла у страны
и у тебя
Такого
неповторимого друга!»
