В большом платке, повязанном наспехповерх смешной шапчонки с помпонами,она сидела на жесткой насыпи,с глазами, слез отчаянных полными.
Снижались на рельсы изредка бабочки.
Был шлак под ногами лилов и порист.
Она, как и я, отстала от бабушки,когда бомбили немцы наш поезд.
Ее звали Катей. Ей было девять,и я не знал, что с нею мне делать.
Но все сомненья я вскоре отверг -придется взять под опеку.
Девчонка, а все-таки человек.
Нельзя же бросать человека.
Тяжелым гуденьем с разрывами слившись,опять бомбовозы летели вдали.
Я тронул девчонку за локоть:
Слышишь?
Чего расселась? Пошли".
Земля была большая, а мы были маленькие.
Трудными были по ней шаги.
На Кате - с галошами жаркие валенки.
На мне - здоровенные сапоги.
Лесами шли, пробирались вброд.
Каждая моя ногапрежде, чем сделать шаг вперед,делала шаг внутри сапога.
Я был уверен - девчонка нежна,ахи, охи, кис-кис.
И думал - сразу скиснет она,а вышло, что сам скис.
Буркнул:
Дальше я не пойду".
На землю сел у межи.
А она:
Да что ты? Брось ерунду.
Травы в сапоги подложи.
Кушать хочешь? Что же молчишь ты?
Держи консервы. Крабовые.
Давай подкрепимся. Эх, мальчишки,все вы - лишь с виду
А вскоре с ней по колючей стернеопять я шагал, не горбясь.
Заговорило что-то во мне -наверно, мужская гордость.
Собрался с духом. Держался, как мог.
Боясь обидные слышать слова,насвистывал даже. Из драных сапогзелеными клочьями лезла трава.
Мы шли и шли, забывая про отдых,мимо воронок, пожарищ мимо.
Шаталось небо сорок первого года,-его подпирали столбы дыма.
