Я у рудничной чайной,у косого плетня,молодой и отчаянный,расседлаю коня.
О железную скобкусапоги оботру,закажу себе стопкуи достану махру.
Два степенных казахаприлагают к устамс уважением сахар,будто горный хрусталь.
Брючки географинивсе - репей на репье.
Орден
Мать-героиня"у цыганки в тряпье.
И, невзрачный, потешный,странноватый на вид,старикашка подсевшиймне бессвязно твердит,как в парах самогонныхв синеватом дымузолотой самородокявлялся ему,как, раскрыв свою сумку,после сотой верстысамородком он стукнулв кабаке о весы,как шалавых девчонокза собою водили в портянках парчовыхпо Иркутску ходил...
В старой рудничной чайнойгородским хвастуном,молодой и отчаянный,я сижу за столом.
Пью на зависть любому,и блестят сапоги.
Гармонисту слепомуя кричу:
Горячо мне и зыбкои беда нипочем,а буфетчица Зинкавсе поводит плечом.
Все, что было, истратив,как подстреленный влет,плачет старый старательоттого, что он врет.
Может, тоже заплачуи на стол упаду,все, что было, истрачу,ничего не найду.
Но пока что мне зыбкои легко на земле,и буфетчица Зинкаулыбается мне.
