“ИЗ НЕОПУБЛИКОВАННЫХ ПИСЕМ ДА ВИНЧИ”
1.
Нет, это не голубиная почта. Леонардо был бы не Леонардо. И не результат спиритических сеансов. Все, что нужно сделать — это встать до рассвета. И это все. Но это - главное условие. Порой это нелегко, но оно того стоит. Час Брахмы - время наиболее благоприятное для медитации и сохранения ясности ума на весь день. Не знаю, так ли это на самом деле, но как показал мой личный опыт, это единственная возможность пообщаться с теми, кто вам дорог и кого уже нет в живых, но кто все еще жив в вашей памяти и в памяти других.
Что уж тут говорить про Леонардо!
Важно не потерять увиденный во сне текст письма. Независимо от того, было ли послание в письменном виде или отдельными фрагментами в череде, казалось бы, никак не связанных друг с другом кадров, пока собственные мысли не вторглись в еще полусонное сознание. Таким методом пользовались многие и до меня, в этом нет никакой тайны. Один мой знакомый художник, к примеру, также вставал ни свет, ни заря, брал чистый холст и наносил на него все, что только приходило в голову, не задумываясь, то есть, почти в бессознательном состоянии. Оттого, наверное, и сюжеты его картин были довольно гротескными, но, надо сказать, пользовались успехом.
Что ж, после того как текст зафиксирован на бумаге, остается приложить зеркало и прочесть написанное в его отражении. В этом ключ. Только не спрашивайте меня, как Леонардо справляется с моими письмами. Думаю, это понятно и без пояснений - он способен прочесть их уже в момент написания.
2.
«Прости, что долгое время не писал. Дело в том, что при жизни меня не особенно интересовали люди. Во всяком случае живые. Я думаю ты знаешь о чем я. Забавно, но после смерти они вдруг стали меня интересовать. Вот я и наверстываю упущенное. Не поверишь, не пропускаю теперь ни одной вечеринки. Приглашения здесь не нужны и можно когда, куда и к кому захочешь. И, что особенно радует, такой не я один. Всем интересны все, независимо от предпочтений при жизни.
Никогда не думал, к примеру, что Гарибальди подружится с Моисеем. Кто бы мог себе представить, что у них так много общего? Их все чаще и чаще можно видеть вдвоем. Вообще образовалось много интересных пар: Эдгар По дружит с Модильяни, Уинстон Черчилль с Сирано де Бержераком, Поль Сезанн с Францем Кафкой.
Недавно справляли день смерти Фомы Аквинского. Славная была пирушка. Среди всех прочих было немало и новых лиц. С некоторыми удалось свести более близкое знакомство. К примеру, с двумя весьма очаровательными дамами: Евой Гарднер и Гретой Гарбо. Также обмолвился словечком с Эразмом из Роттердама, Цицероном, Шарлем Бодлером, Чжуан-Цзы и многими другими. Всех в одном письме не перечислить. Как всегда, вспоминали былое, каждый свое. Ну и припозднились, конечно. Не хотелось расходиться. Но к вечеру налетела страшная гроза, а вслед за ней и настоящая буря и всем, так или иначе, пришлось убираться восвояси.
Кстати, чуть не забыл про забавный эпизод с Джэкки. Ты знаешь о ком я. Я имею в виду Жаклин из клана Кеннеди. Так вот, всю дорогу она расспрашивала меня кто же это все-таки эта самая Мона Лиза и что у меня с ней было? Ох уж эти женщины! Пришлось рассказать ей про Франческо и Салаи, чтобы покончить с этим. Это слегка отрезвило ее, но не помешало ей взять с меня обещание нарисовать ее портрет. Пришлось пообещать. Теперь не знаю, что мне с этим делать – давно не брал в руки кисти, к тому же думаю, что Онассису это ох как не понравится. Кстати, она забыла у меня свое обручальное кольцо со знаменитым Лесото-III в сорок карат, что получила на свадьбу от старика Аристотеля. Думаю, что это понравится Онассису еще меньше. Расскажи лучше, что у тебя? Как продвигается работа над книгой?»
3.
«Как всегда безумно рад твоему письму, Леонардо. Книга? Даже и не знаю с чего начать. Могу сказать лишь одно, что то, что некогда задумывалось как легкое развлекательное чтиво, полное бурлеска и сентиментальной болтовни, давно уже превратилось в драму, прости за каламбур. Это я о жанре, что менялся уже не раз, и теперь завис печальной транскрипцией некой медитативной сути.
Главным героем теперь мне видится Одиссей, странствующий и по сей день или Колумб, так и не открывший Америки. Что ты на это скажешь? Как если бы они попали во временную петлю, проживая все события своей жизни вновь и вновь, но не подозревали об этом.
Это была бы довольно грустная история, согласен, но в чем-то весьма поучительная. Жизнь редко дает нам второй шанс, но, если и дает, мы можем его и не заметить: возможность переписать собственную историю, а с ней и историю всего человечества, раз за разом улучшая исход грядущих событий. Или же, ухудшая его, кто знает. И безусловно, это была бы еще та драма, не лишённая при этом гротеска абсурда созидания.
Вообще иногда мне кажется, что именно так и обстоят дела на самом деле: мы живем в такой же вот петле времени, с одной стороны постоянно дающей нам надежду на то, что все, что мы делаем имеет какой-то особый смысл, а с другой напоминающей, что в один прекрасный день нам вполне возможно придется все начать с начала. Вот такая реприза, без начала и конца. «У человека всего две жизни, причем вторая начинается тогда, когда мы понимаем, что жизнь всего одна» как справедливо заметил однажды Конфуций.
Осталось лишь определить, где границы этой драмы и где я сам, Леонардо. Хотя, книга моя вряд ли может рассчитывать на коммерческий успех.
Как научиться выгодно продавать себя? Я знаю, это большое искусство, а может и врожденный гений. В то же время я никогда не забываю о том, что всякую роскошь ума рано или поздно ожидает Суд Линча и что путь к признанию лежит через пустыни безразличия и минные поля зависти.
Тем не менее так хочется взять и выставить на торги торжество своего созидающего разума. А почему бы и нет? Ведь сегодня продаётся всё: квадратные усы испанца Дали и нижнее белье Монро, прошлогодний снег и копи царя Соломона, борзые щенки и билеты в первый ряд, безукоризненные алиби и долгие тюремные срока, пилюли от импотенции и отпущение грехов, предметы роскоши и власяница аскета, память прошлого и забвение, яд и противоядие, зубы Будды и мощи святых, орлиный помет и конфитюр из фруктов страсти, транквилизаторы и вера в успех и процветание, зеленые лужайки на Марсе и участки под выгребные ямы на Земле, портфель министра и трон наследника престола, камуфляж солдата первой мировой войны и голуби мира, клистир и смирительные рубашки, вставные глаза и внутренние органы, протезы из платины и нержавеющие бейсбольные биты, медали за отвагу и презервативы с запахом смородины, сенсации завтрашнего дня и тайны прошедших времен, статные красавцы и безобразные карлики, папские тиары и римские туники, авторитеты и побрякушки, мумии фараонов и мертвые души, столовое серебро Бурбонов и парики Марии Антуанетты, щепы голгофского креста и лунные камни, эликсиры жизни и гремучие змеи, страусовые яйца и рагу игуанодона, земля предков и воздух дальних странствий, золотые писсуары и расшитые бриллиантами носки, целебные пиявки и свидетельства о смерти, силиконовые груди и прогнозы на будущее, снадобья шаманов и талоны на хлеб, надувные женщины и поддельные паспорта, духовные саны и места в очереди… И этому нет конца.
Некоему Иуде удалось однажды продать самого Господа Бога! На основании этого неоспоримого факта предлагаю поместить Иуду в качестве божка торговли вместо античного импозантного Меркурия. Браво Иуда! Вот истинный торговец, торговец всех времен и народов. Браво маэстро!
На самом же деле мне далеко не до смеха. Все катится к чертям. И это просто ужасно, Леонардо.
Кажется, весь мир пропитан ядом лжи и притворства – субъективно веря в светлое, мы погрязаем во тьме. Нет законов небес, зло попирает добро, поскольку добро не в состоянии внятно сформулировать, что же оно такое; и зло прекрасно хотя бы тем, что оно доступно пониманию, вот в чём разница.
Итак, всё заключается в умении продать себя - Бог ставит на нас как на скаковых лошадей, так становятся великими. Надо лишь набраться духу и назвать цену, чего проще? Главное, знать, сколько бы вы дали за себя.
И чем больше я думаю о своей еще ненаписанной драме, тем отчётливее вижу, как последняя теряет свои прежние актуальность и остроту. Все кажется вторичным и напрасным: и замысел, и усилия, и даже время, которое я потрачу на ее создание. Пароксизм отчаяния и чувство безысходности рано или поздно превратят ее в мелодраму, хочу я этого или нет, а затем и в трагикомедию – вот, пожалуй, жанр, отвечающий вкусам сегодняшней публики, вот та гекатомба, что щекочет ноздри новому Зевсу и современным Богам-Олимпийцам. С той лишь разницей, что если раньше мне хотелось писать о гладиаторах и львах, то сегодня о безвестных публике статистах. Ибо, по большому счету, мы все - статисты, Леонардо, все до единого. Мы измельчали. Среди нас все меньше великих, мы изжили себя и больше не можем называться людьми, достойными уважения и подражания - настолько мы ординарны и похожи друг на друга. Мы почти обезличены. Осталось совсем немного, и мы будем похожи на клонов.
А может дело вовсе не в этом и все обстоит совершенно иначе. Возможно, всему виной то обстоятельство, что все мы творцы, в том или ином роде. Творцы собственных иллюзий. Вместе мы создали чудовищную иллюзию, которая в какой-то момент ожила и теперь создаёт уже свои собственные иллюзии. И эти иллюзии уже непохожи на наши. Совсем непохожи. Они в тысячи раз чудовищнее.
Складывается впечатление что всё, что мы делаем имеет смысл. На самом же деле мы лишь занимаем себя, кто чем. И вовлекаем в эту сомнительную жизнедеятельность всех, кто по стечению обстоятельств оказался в непосредственной близости. Таким вот образом мы и создаём реальность, то самое будущее, о котором мы так любим рассуждать и фантазировать о том, каким оно будет/может быть. Но то, что у нас получается, результат этой совместной суеты, чаще всего бездарно и мало привлекательно. И это логично, так как большинство из нас в действительности хотят как правило довольно странные вещи и напрочь лишены вкуса. И потому мир не спасет никакая любовь, поскольку любовь - это абстракция, персонифицируемая кто во что горазд и не обладающая никакой самоценностью сама по себе. Любовь - это то, что каждый из нас вкладывает в это понятие и готовит согласно своей рецептуре. Обобщения лишь запутывают нас всё больше и больше, постоянно и бесконечно отдаляя от цели. Нет универсального способа разобраться а том, что хорошо для человека, для каждого из нас в отдельности. Есть лишь некое арифметическое среднее, которое создаёт иллюзию понимания проблемы, но не даёт решения.»
4.
«Идея твоей книги мне по душе, - пишет в ответ Леонардо, - а вот мне в последнее время все чаще и чаще приходят на ум отдельные фрагменты моей жизни, ничем, казалось бы, не примечательные факты, тривиальные даты и реплики, вырванные из контекста. С другой стороны, нет ни малейшего желания писать мемуары, хотя я и уверен, что в состоянии воспроизвести чуть ли не каждое некогда оброненное слово или незначительный эпизод. Конечно, за некоторые из них мне до сих пор стыдно, по поводу же других радуешься, как ребенок, ей богу. Например, до сих пор не могу простить себе глупых выходок и насмешек над Буонаротти. Микеле всегда был славным малым и к тому же большим талантом и чего я только на него набросился? Похоже, что он до сих пор не собрался с духом простить мне.
Ну да ладно, будет о Микеле. На днях заходили в гости Апулей с Нероном. Мне всегда так нравились их античные туники и хитоны, так они взяли и припёрлись в рваных джинсах и заляпанных краской футболках, словно маляры или строители, только что спустившиеся с лесов. Смеялись, в свою очередь, над моими традиционными красным плащом, розовой туникой до колен и черным беретом. Говорят совсем отстал от жизни. И еще: можешь себе представить, Нерон занялся благотворительностью, организует концерты, вся выручка с которых идет на борьбу с раком. Что же касается Апулея, то тот учится играть на саксофоне у Маллигана и берет уроки фортепиано у Монка. Ну и, разумеется, просит меня научить его живописи. Затея сама по себе может быть и неплохая, да только нет у меня времени на подобные пустяки. И потом, почему непременно я? Пусть поищет кого-нибудь другого, мало что ли художников?»
5.
«Ты прав, Леонардо, художников сегодня хватает. Правда, в наше время это скорее любители, а нередко и просто настоящие амбициозные психи на свободе, мало чем похожие на истинных художников и неспособные создать ничего стоящего.
Взять хотя бы, к примеру, того же Марселя Дюшана с его писсуаром или Криса Офили и его "Святую Деву Марию", созданную при помощи слоновьего помета, что сначала вызвало грандиозный скандал в Нью-Йорке, но в конце концов было воспринято как новое слово в искусстве. Однако, еще в 1938 Пабло Пикассо использовал экскременты трехлетней дочери для создания своих шедевров. Кстати, этот самый Марсель Дюшан как-то дорезвился до того, что пририсовал усы твоей Моне Лизе, можешь себе представить!
Что же касается книги, то можешь меня поздравить - я наконец собрался с духом и заставил себя написать первых две главы. Прошлую ночь я работал почти до рассвета, но то и дело переписывал после очередного прочтения. Первоначальные мысли, изложенные на бумаге, казались мне или недостаточно лаконичными или не отражающими мои мироощущения настолько точно, насколько бы мне этого хотелось. Но и переписанные заново казались еще более далёкими от истины. Что мне делать, скажи? Как побороть это косноязычие? Как найти универсальный способ (если такой вообще существует) писать, не зацикливаясь на мелочах, не перечитывая и не редактируя?
Но можно ли укрыться под тенью летящего орла? Можно ли стать святым, истязая себя плетью? Или говорить о совершенстве мироустройства и высшем порядке там, где все поставлено с ног на голову и утверждать, что в этом и есть божественное провидение?
С писательством то же самое: почти невозможно структурировать тот хаос, что творится в твоей голове, пока там не сложится более-менее ясная картина мира. Мира, в котором тебе довелось родиться и который меняется с непостижимой скоростью.
Кстати, как ты думаешь, существуют ли другие миры, отличные от нашего? Где всё по-другому и где категории призрачного земного счастья казались бы, по меньшей мере, абсурдом? По мне - вне всякого сомнения. Ибо сама мыслимость их существования говорит за себя.
Представь себе, например, мир без острых углов. Мягкий и уютный, где все происходит плавно и без надрыва. Где нет необходимости "заострять внимание" и "ставить вопрос ребром". Где не нужен волнорез и невозможно порезаться о край бумаги, и где вместо ножей пользуются лишь пристальным взглядом. Где не уколоть собеседника язвительной шуткой или острой критикой, лишь одобрением за его смелость и инакомыслие.
Или же мир без цвета, где лишь оттенки, тёплые и холодные, что составляют необыкновенные комбинации и мозаики, в которых цвет был бы попросту излишен. Где нет вызывающего буйства красок, вульгарного и безвкусного, только полутона и их деликатные сочетания. Где цвет казался бы вандализмом и проявлением дурного тона.
Или вот тебе еще один: беззвучный мир, где мимика и телепатия являются единственными средствами общения, где их вариации бесчисленны и доведены до совершенства и в звуках просто нет необходимости.
Также был бы хорош мир без лжи и правды, где всё только так, как оно есть и потому нет нужды в самих этих понятиях.
Или мир без денег. Мир без утопий и идей его улучшения посредством ухудшения условий жизни той или иной части его населения.
Мир без иллюзий и снов. Без слов, книг, фантазий и кино, но с возможностью настоящих перевоплощений и волшебства.
Мир без богов и религиозных сект.
Последний, кстати, был бы прекрасен.
Когда нет необходимости превозносить одного или принижать другого, судить и быть судимыми, ввиду отсутствия кодексов пресловутой чести или бесчестия. С полной и неограниченной свободой самовыражения. Где само общение и состоит, собственно, в самовыражении, а не в попытках навязать другим своё мировоззрение. А при отказе верить в чуждого Бога - подвергать несогласного остракизму, вплоть до его физического уничтожения. Неважно при этом, идёт ли речь о культе давно почившего или всё ещё здравствующего идейного лидера.
По сравнению с вышеперечисленными мирами наш, Леонардо, представляется убогим и несовершенным. Мы живём в поистине странном обществе, с противоречащими друг другу законами и идиотскими предписаниями. Такое впечатление, что всё это ничто иное как выдумка какого-то отъявленного садиста и любителя розыгрышей. Поскольку, человечество словно охваченное коллективным безумием, порой противопоставляет себя самому понятию жизни и наслаждения окружающим его миром.
Думаю, причина несовершенства нашей цивилизации в том, что это попытка копировать какую-то другую цивилизацию. Потому у нас так всё криво-косо.»
6.
«Ты как-то спрашивал меня про Ад и Рай, - пишет в ответ Леонардо, - прости, что я до сих пор обходил этот вопрос молчанием. Так вот, Ад не населён чертями и грешниками. В аду нет ни души, друг мой. Ад — это одиночество. Вечное, бессрочное одиночество. Это самое большое и самое страшное наказание, которое может понести душа из всех мне известных. Что же до рая, то нет такого места, или вернее, только оно собственно и есть, но вряд ли соответствует представлениям христианина.
Ты знаешь, что я в свое время придерживался других взглядов и, как оказалось, был на верном пути. Древние египтяне, греки и позже римляне видели загробный мир практически таким, каким он, собственно, и является, довольно оживленным и совсем нескучным местом.
Реальность, также как и невидимое человеческому глазу, субъективна. В этом ключ к пониманию других. Достаточно сходить на выставку современного искусства или показ мод. Конечно есть прототипы, проходные образы и сюжеты, но даже копии не бывают идентичными на все сто. У каждого из нас не просто свой мир, но самая настоящая реальность, населенная добрыми феями и злыми волшебниками, очаровательными существами и безобразными монстрами, гадкими гномами и услужливыми эльфами. И эта реальность то и дело пополняется все новыми персонажами и героями. Некоторые, правда, покидают нас, ибо им с нами больше не по пути. Но в этом нет большой беды, так как "свято место пусто не бывает". Таким образом, мы несём с собой или вернее сказать плывем в этом облаке-океане создаваемой нами реальности день за днём, пересекаясь с другими и обмениваясь любимыми игрушками, секретами и прочими личными вещами. Порою, этот обмен равноценен, порою же это и не обмен вовсе, а опустошение и разрушение, когда весь наш мир, реальность, что мы строили долгие годы рушится на глазах. Мы не понимаем, как такое могло произойти и как Всевышний допустил подобное. За крахом обычно следует возрождение, на смену утраченным, привычным элементам нашего бытия приходят новые и постепенно мы выстраиваем новую систему вокруг себя, с новыми законами, ценностями и предпочтениями. И эта, новая реальность, ничем не хуже и не лучше, чем предыдущая. Она просто другая. И мы продолжаем свой путь, пока вокруг нас все ещё есть что-то, представляющее интерес для других. Пока с нами хотят обмениваться личными вещами и делиться телами и секретами. В этом и есть суть существования и смысл жизни. В обмене реальностями и в создании таким образом новых. Как только ты перестаёшь внушать человеку что и как нужно делать для счастья, он становится счастлив по-настоящему. Мне кажется, что проблема в том, что всего слишком много. Так много, что нам просто не хватает целой жизни чтобы разобраться во всём этом. И не важно бросаемся ли мы в омут с головой или осторожничаем, пытаясь сделать правильный выбор, жизнь проходит, не оставляя нам шанса начать сначала. Слишком много всего. Было бы меньше, было бы проще. В этом, собственно, и кроется корень всех зол и причина всех несчастий. В многообразии этого мира. Чистая майя. И от неё нет спасения. И потому - стремление к аскетизму. Это помогает вернуть ясность ума. Чувствовать и отгородиться от всего лишнего. Всего того, что мешает восприятию: звуков, цвета и многообразия форм.
Вообще мир и жизнь в этом мире напоминает мне порою большой отель. Одни проживают её в стандартной комнате, другие в номере люкс, третьи - в президент сюит. Есть и те, кто всю жизнь только и делает, что обслуживает эти самые номера. Последним, очевидно, повезло намного меньше. Есть среди них горничные и повара, чистильщики обуви и прачки, садовники и прочие. И их жизнь скорее похожа на отбывание срока, чем на жизнь, хотя в каждом отдельном случае и принято говорить о равных правах на счастье. Насколько абсурдно это заявление, об этом лучше и не начинать. Поскольку факт остаётся фактом. И это так же верно, как утверждение о том, что смерть, скажем, является непременным условием бессмертия. Но, как это ни странно, для многих счастье в этом мире является таким же недостижимым, как переезд в лучший номер, а всё прочее – вообще невозможным. Как невозможно укрыться от солнца под тенью летящего орла или стать святым, истязая себя плетью.
Ибо слишком много всего. Всего того, что нам на самом деле не принадлежит, не принадлежало и не может принадлежать по определению, но то и дело провоцирует на мнимое обладание. В любой форме, ипостаси и качестве. И это и есть ключ к пониманию бытия, обладая которым погоня за тенью орла вдруг теряет всякий смысл, а на месте шрамов от плетей вырастают крылья, всё ещё не дающие тени, но всё же редкую возможность улететь из этого отеля на крыше мира. Раз и навсегда.»
7.
«Ночь - это не время суток, это безвременье. Распластанное как вечность, непостижимая как суть вещей и могущественная как божество. Можно располагать днём, но не ночью, ночь располагает тобой.
Ночь не наступает, она вливается в тебя, внутри-мышечно, внутривенно, всеобъемлюще, медленно но верно достигая самых отдаленных участков твоего тела, твоего мозга, твоего сердца, кончиков твоих пальцев.
Ночь светла. Невесома. Прозрачна. Темнота ночи не покрывает предметы, напротив, она обнажает их и делает по-настоящему видимыми подобно планетам или звёздам, которых не видно днём.
Ночь - это откровение и сон наяву, когда все становится на свои места, когда мужчина и женщина познают друг друга и когда наконец можно быть самим собой.
Ночь - это бесспорное волшебство, когда нет запретов и ограничений, когда сердце берет верх над разумом и когда симметрия и мнимый порядок уступают место хаосу творчества и власти вдохновения.
Ночь - это театральное действо, когда возможен любой сценарий и любой исход, даже самый немыслимый, тот что в состоянии изменить всю твою жизнь.
Ночь - это исцеление от ран, нанесённых днём, это избавление от страхов и тревог, это спасение и гармония, непослушание и смирение.
Ночь - это изначалие дня и заключение сна, портал в другие миры и вселенные за пределами нашего понимания. Ночь - это дзен, без предисловий и послесловий, неиссякаемый источник нового и непостижимого, эпицентр чувств и средоточие любви.
Одержимый ли только графоманией, пускаюсь я в это одиночное плавание в пределах мне неведомых, Леонардо? Или как один из многочисленных литераторов с лондонской Граб-Стрит, живя впроголодь на хлебе и воде, но отчаянно надеясь на непременно последующий за серией будничных жертв успех, рвусь из будничной суеты, нисколько не страшась обидного прозвища журнального компилятора? И запасшись известной долей терпения, приложив руку козырьком ко лбу, все смотрю и смотрю вдаль, туда, где согласно расчетам, лежит мой неоткрытый материк, моя земля обетованная, моя Голгофа и моё воскресение. А пока я только и делаю, что слагаю строки Манифеста Любви. А известно ли тебе, Леонардо, что это значит, слагать Манифест Любви? Это значит платить за это своей свободой, как за бесценный талисман, как за удачу или победу в неравной схватке. Это - боль и радость, это шок и умиротворение. Впрочем, как и страх за то, что всё это, рано или поздно, канет в дерюжный мешок забвения, гиперболически исказившись жуткой гримасой отсутствия сострадания, ибо для времени нет могильного камня. Чем могу я залатать эту брешь в моей груди? Когда всё катится к чертям, когда порок кажется добродетелью и добродетель – пороком? Чудовищно!
Есть люди способные только копировать то, что уже есть, лишь интерпретируя уже сделанное однажды. На новый лад, но всё же. И они, как ни странно, имеют успех гораздо больший в этом мире чем те, кто действительно изобретают что-то новое.
При этом я ни в коем случае не посягаю на роль первопроходца, я скорее отражение этого мира, только и всего. Но поскольку мы живем в королевстве кривых зеркал, то и отражение, стало быть, соответствующее. Но я и не пытаюсь исправить его. Это бессмысленно. Что есть то есть. Я лишь начинаю пробуждаться от долгого сна, полного как экстравагантных сновидений, так и просто чепухи, пусть и фееричной, стараясь во что бы то ни стало оторваться от навязанного отражения, в которое однажды влип как муха в клейкую ленту, вместе с кожей и волосами.
Но пробуждение сознания, как известно, вещь болезненная. Этим, наверно, и объясняется тенденция к отшельничеству. Просветление ума сопровождается как правило состоянием апатии ко всему, что до этого приносило удовлетворение. Вдруг осознаёшь, что все это время и не жил вовсе, по-настоящему. Так, прохлаждался без цели. Но назад пути нет. С этого самого момента начинается новая жизнь, где все будет не так как прежде. Многие отвернутся, от других уйдёшь сам. Вещи перестанут приносить удовольствие. Весь мир вокруг изменится кардинальным образом. Вкусы, предпочтения, привычки. Это неизбежно как пробуждение от сна. Но меня это больше не пугает - явь наградит меня гораздо большими подарками, чем самые красочные сновидения, в этом я не сомневаюсь, Леонардо. Главное, чтобы на все хватило времени.»
8.
«Пусть тебя это не заботит, времени хватит на все - отвечает Леонардо, - следуй лишь внутреннему голосу, а значит своему предопределению.
Ты знаешь, в свое время, при жизни, я тоже хотел написать какую-нибудь скандальную вещицу, что-то вроде Сатирикона, но передумал - Медичи не простили бы мне такой вольности, а Сфорца вообще было не до этого, хотя им и нравились мои театральные вещицы. Тогда мне казалось, что я готов обличить этот мир во лжи, расчленить самого бога и дьявола, как я делал это с бездомными бродягами и вывести папскую курию на чистую воду. Но теперь я знаю, что нет ни Бога, ни Дьявола, как нет ни Рая, ни Преисподней.
Все, за что мы ответственны в этом мире — это страсть - та, что делает нас неутомимыми и способными горы свернуть на пути к цели, больше ничего. Это все, чему действительно нужно следовать в жизни. Остальное - мишура, декорации и проносящиеся пейзажи на фоне этой цели. Можно сказать, что страсть — это частный случай любви или, вернее, любовь — это частный случай страсти. Так или иначе, страсть — это только начало, за которым непременно следует развитие сюжетной линии и, соответственно, развязка. Как в кино и согласно купленным билетам. При этом вы не просто сидите в первом ряду или на галерке. Нет, вы на экране. И вы играете главную роль. И пусть, спустя годы, вам покажется, что это происходило не с вами. Большинство "отдаётся" страсти, не задумываясь. Потому так кажется. Поскольку мы делаем это безрассудно, не отдавая себе в этом отчёта. Но так принято. На то она и страсть. И сердце, как известно, не терпит фальши. В особенности если что-то идёт в разрез с сюжетной линией. Тогда оно реагирует молниеносно. И чаще всего во вред себе. Словно испугавшись собственной дерзости. И состояние эйфории сменяется омерзением. От любви до ненависти один шаг, не так ли?
Человек — это усилие. Но настоящее усилие — это усилие без усилий. Страсть — это атрибут огня. Тем не менее, огонь не может гореть вечно. Догорая, он выжигает часть нашего сердца, пока оно не сгорает полностью, превратившись в уголь, готовый рассыпаться в прах при любом дуновении ветра. И тогда на сцену выходит рассудок. Когда "время страстей" прошло. Ему есть что сказать. Ему всегда есть что сказать. Но говорить в таких случаях бессмысленно. Бессмысленно поздно.
По-настоящему счастливы те, чьё сердце не выгорает частями, а взрывается однажды, но раз и навсегда. Это как фейерверк, от которого не остаётся даже золы, взвешенной в воздухе. Только воспоминание. Яркое и неповторимое. Неповторимое - в этом ключ. Страсть, которую можно повторить, уже нельзя называть страстью. Лишь её жалкой пародией. По идее вся наша жизнь должна быть подобна страсти, быть её земным воплощением. Иначе в ней нет смысла. Жизнь без страсти - пустая проволочка дней в ожидании смертного часа. Душа приходит в этот мир именно за этим. И счастливы те, кто об этом помнит. Недаром Эммануэль Сведенборг и Уильям Блейк подозревали о местонахождении Ада и Рая лишь, собственно, в душе всякого смертного. И потому, что толку пялиться на звезды, на их холодное величие и безнадежно отдаленную красоту? Взор свой следует обращать на землю, на ту самую дорогу «в тысячу ли», что начинается под ногами. В любое время суток, во всякий сезон и всякую погоду, дорога – вот единственный и наполненный смысла эквивалент жизненного пути, который однажды может сделать тебя бессмертным. Но только если ты сам этого пожелаешь.
Что же касается бессмертия, то до начала времён ничто не могло называться бессмертным. Не было ничего, что могло бы течь вспять или плыть по течению. Ибо не существовало ещё времени, а стало быть, и кармы. Даже Брахман или Великий Предок, отец всех миров, и тот был лишь нахальным вымыслом, но благодаря этому он и появился на свет. Но ему было одиноко на его небесном троне и тогда он сотворил себе подобных. Далее их пути разошлись и одни создали Рай, а другие Ад. Но, то ли благодаря своему соседству, то ли по иронии судьбы, врата всякого Ада с тех пор ведут в Рай, а всякого Рая - в Ад, если эта аллегория вообще имеет хоть какой-то смысл. Только число их вовсе не семь и даже не семь сороков. Им нет числа, которое можно было бы выразить словами и конца, который можно было бы увидеть глазами. Они лишь отражаются друг в друге словно зеркальная сфера в сфере. Не сосчитать и небесной иерархии в их конклавах и не счесть чертей и бесов, чья орда покрывает собой тьму этой вселенной словно ночь землю. И скрижали их бесчисленны, да только заповеди противоречат друг другу, лишь внося всё больший хаос в происходящее. И борьба эта не прекращается ни на мгновение. Но всё равно, рано или поздно, проходит, не оставляя за собой ни побеждённых ни победителей - вечно преследующих и кусающих друг друга за хвост Инь и Янь. И в этом великий замысел.
Итак, всё проходит. И явь, и сон и граница между ними. Видения и реальность, и их незримая связь, что словно линия горизонта ускользает всё дальше и дальше. Погоня за Новым провоцирует на убийство и разрушение старого. Расчищая дорогу Новому, не церемонятся с наследием и традициями - ритуалы лишь украшают жизнь, но не в состоянии изменить её. Но материальность мира имеет границы, пусть и затерянные далеко за пределами осязания, в отличии от идеи. За множественностью переделов мира в конце концов теряется изначальная суть. Остаётся лишь желание обладания и больше ничего. И постепенно кристаллы памяти мутнеют и даже третьему глазу не обойтись без линзы совести. Многоликие сменяют двуликих и слепые ясновидцев и за их бесконечной вереницей тянется великое "непроявленное", в услугах которого, однако, уже не нуждается никто, ибо оно всё равно не в состоянии сделать зрячим. И потому все слова и образы, когда-либо существовавшие на земле, постепенно каменеют и рассыпаются, даже при лёгком прикосновении. Ведь любой камень, в конечном счёте, лишь уплотнённая пыль. Та же участь постигает и скрижали. И в этом великий замысел.
Дыхание жизни похоже то на волну, то и дело накатывающую на берег причинности и размывающую его твердь бессмысленностью своего существования, то на космический ветер, несущий законсервированную в бесчисленных крупицах льда биомассу в чёрном нейтрино ночи. Музыка сфер замкнута в кольца, звенья бесконечной цепи которой отбивают такт привычных и неспешных перевоплощений. Взявшись за руки, они медленно вальсируют из ниоткуда в никуда, создавая впечатление праздника, причины которого никто никогда не узнает. И эта музыка будет вечной, без неё не сможет существовать ни время, ни всё живое вокруг. Как останется вечным и сам спор: что было раньше время или пространство, идея или материя? Ведь всё неживое также является живым, даже если мертво, ибо смерть лишь иллюзия исчезновения. Ещё никому и никогда не удавалось исчезнуть из этого мира без следа. И в этом тоже великий замысел.
И потому идя вперёд, замечаешь, что движешься назад. Умирая - воскресаешь и рождаясь, умираешь вновь. Закон кармы вращает незримое колесо Сансары и жернова всемирной истории. История повторяет себя, черпая иллюзии этого мира подобно водяной мельнице из той же самой реки времени и постепенно факты становятся вымыслом, искаженным бесконечным повтором и уже никто и никогда не сможет сказать, что и как было на самом деле. Вода смывает все различия и грехи и размывает границы осуждения и приятия. Струясь с высоты, она воссоединяется с началом и растворяется в бесконечном. Тождественность её молекул и единиц времени создаёт аллегорию течения, но это лишь аллегория. На самом деле время скорее летит, чем течёт. Летит со скоростью ветра, а иногда перерастает в ураган, сметая всё на своём пути. И в этом тоже великий замысел.
Со времён великого предка душа каждой твари является микроскопической, но неотъемлемой частью одной необъятной души, постоянно предавая и отрекаясь от неё и то и дело возвращаясь обратно как блудный сын. Во время таких странствий она набирается опыта и новых впечатлений, но теряет силы и снова припадает к матке-пчеле для того, чтобы их пополнить. И так без конца. Это крайне редкие мгновенья покоя. Кто знает, возможно однажды всё действительно вернётся к своему началу, сольётся воедино и перестанет существовать. Всё, включая Великого Предка и небесные иерархии, все заблудшие души и одинокие сердца, все Инь и все Янь, всё живое и неживое, все скрижали и вся пыль миров. Сольётся в одно, уставшее от всего, желание быть и появится новая концепция. Концепция небытия. Возможно, и в этом великий замысел.
И если уж мы заговорили о дорогах, ты не поверишь, недавно я отважился побывать на Северном Полюсе. Потрясает, должен тебе признаться, и, причем до глубины души. Столько оттенков белого и голубого! Ничего подобного не видел раньше. Так был очарован этими царственными ледяными кулисами, что провел там, позабыв о течении времени, наверное, около года или даже более того. Все не мог оторвать взгляда от ослепительных звезд и полярного сияния, а также от белоснежных скал, церемониально соскальзывающих в черную пучину океана. Просто неповторимое зрелище! Тебе непременно следует побывать там.»
9.
«Если мудрствования от лукавого, Леонардо, - то стало быть, рано или поздно, наступит полное просветление ума – прозрение, что в земной системе координат может быть истолковано лишь как помрачение рассудка. Кем-то, однако было замечено, что как раз умалишенный вправе считаться счастливее пребывающих в здравом уме. Мир иллюзий становится для него однажды единственной реальностью, но превосходящей всякое настоящее, как всякая мечта превосходит любую данность; шагнув раз за пределы восприимчивости и порог осязаемого, они навсегда или на время теряют из виду границы «черного» и «белого», добра и зла, «да» и «нет». Сравнительная система ценностей дает сбой, механизм совершает холостой ход и жизнь замыкается в кольцо, где действительность навсегда лишена координат места и времени. Подобно вирусу, что вторгается в цепи, ряды и матрицы высокоорганизованной системы - одно мгновение и внутренние структуры меняют свои взаимозависимость и принадлежность друг другу – изменения молниеносны и необратимы, как непредсказуемы убытки и масштабы их распространения, ибо всё протекает на уровне атомов и даже более того. Вирус... Если и цивилизацию нашу попробовать изобразить в качестве некой супер сложной компьютерной системы, целого пакета программ и прочего адвертисмента, тогда всякого рода войны, революции, катаклизмы и сектантство могут быть также представлены как, собственно, вирусы, только более высокого порядка. Вирус, сам по себе – привнесение хаоса в существующий порядок вещей, с целью создания нового. Вся история человечества, все бесчисленные размежевания и объединения лишь еще раз подтверждают мои догадки, ярко иллюстрируя версию наличия необходимых реорганизаций, реконструкций и перестроек всего сущего. Начиная с Вселенной. Материя, кванты, волны, поля постоянно меняют положение в пространстве и времени относительно друг друга, никогда не повторяясь - взрыв белых карликов и рождение сверхновых сродни падению Бастилии или введению Христианства. Таким образом, идея, ведущая за собой миллионы – всё тот же всемогущий зубастый вирус, впрочем, как религиозное мракобесие, так и освоение космического пространства. Импульс, при-водящий в движение колёса истории, может быть столь незначительным, но при этом способен повлечь за собой как падение «Третьего Рейха» или великой Римской Империи, так и всякой отдельно взятой человеческой судьбы - это как камень, несущий за собой камнепад, срывающий с места камни, неподвижно лежавшие до этого миллионы лет на одном и том же месте.
То же происходит и с человечеством. Когда на сцене появляется очередной Калигула, Христос, Хлодвиг Меровей, Наполеон, Сталин, Пиночет или Мао, общество претерпевает катастрофические метаморфозы - созидание и разрушение, размежевание и стирание границ, геноцид и нацизм, легализация наркотиков и сухой закон. Вот те вирусы, что преображают лице земли, и против них нет панацеи, поскольку Хаос – единственно возможная форма высшего порядка, и на смену ему может придти лишь новый хаос. Но это и есть высшее благо, «summum bonum», камера Вильсона, где существование элементарных частиц может быть доказано лишь по вспышкам столкновения последних со стенками этого черного ящика, но о направлении движения и местонахождении которых можно лишь догадываться.»
10.
«Заглядывал на днях к графу Бальтазару Клоссовски де Рола, - пишет Леонардо, - тебе он должен быть известен под именем живописца Балтуса. Посетили его бывшую резиденцию, замок Монтекальвелло на латинских холмах в Риме. Было приятно снова побывать на родине. Монтекальвелло – милое гнездышко. Все эти расписные плафоны, фрески, мебель от Людовика ХVI и стулья эпохи Регента Орлеанского, с присущей этому всему флером и налетом некой средневековой таинственности, унаследованных от прошлых владельцев замка. Одна из них, Донна Олимпия Памфили, к примеру, имела обыкновение после страстных и жарких ночей выставлять незадачливых любовников в окно своей спальни. Выглянув из него вниз, я еще раз убедился в том, что вряд ли кому-нибудь из этих бедняг, сорвавшись однажды с такой высоты, удавалось после встать на ноги, а уж тем более почтить новым визитом свою возлюбленную и кровожадную Леди.
Похоже, предки Балтуса приобрели в свое время не только замок, но и злополучную кровать с балдахином этой самой нимфоманки Донны Памфили.
Повсюду в Резиденции де Рола, а не только в мастерской художника, разлит запах пигментов кадмия и сурьмы, индиго и казеина. К запахам красок также примешиваются ароматы цветущих холмов и каменной мозаики пола, старой мебели и свечного воска. Несколько вечеров кряду просидели мы с графом на солнечной террасе его Монтекальвелло, очарованные закатами над римскими холмами и живописнейшим видом, открывающимся оттуда. Ума не приложу, какого черта он вздумал перебраться в свой швейцарский эксиль, оставив столь чудесный оазис тепла и света своей Харуми, решившей избавиться от этого чудного поместья, променяв это волшебство красок и уюта на дом в Лос-Анджелесе?
Спрашивал Балтуса о его моделях. Молчит как рыба. Все эти его нимфетки, девочки-подростки и Лолиты. Надо будет свести его с Льюисом Кэрроллом и Владимиром Набоковым. У них должно быть немало общего, смею предположить».
11.
«Крупные мысли лучше выращивать на больших пространствах. В тесном уюте однокомнатной квартиры могут вырасти только чахлые, однокомнатные мысли. Но где же взять эти большие пространства? Отправиться в путешествия? Что ж, это одно из возможных решений. Переехать жить на новое место, из города в город, из страны в страну, поменять планеты, вселенные наконец? Смена обстановки также способствует творческому либидо, в этом нет сомнения. Правда, и то и другое поможет лишь на весьма короткое время. Лучше всего совершить прыжок в собственное подсознание. Подобный "дайвинг" - не просто медитация, но самое настоящее приключение, в котором непредсказуемым будет практически все, что вам встретиться на пути. Именно там и располагаются те самые бескрайние и неисследованные плодородные земли, эти затерянные острова в океане вечных причин и следствий, где круглый год лето и где можно снимать урожай по несколько раз в сутки, практически не заботясь о посеве и возделывании. При этом плоды всегда будут самой невиданной формы и самых невиданных размеров. Всегда экзотические и всегда удивительные на вкус. Не все они, однако, будут вполне съедобными, и среди них вполне могут оказаться и те, от которых у вас может нарушиться пищеварение. Но и с этим удастся справиться, обзаведясь известной долей терпения.
Поскольку в нас действительно есть все ответы на все вопросы. Без исключения. Правда, "уход в себя" не стоит понимать буквально. Ведь речь не идёт о пределах нашего физического тела, что крайне важно. Ибо оно дано нам лишь как проводник или инструмент, благодаря которому мы способны получать ощущения извне. Это можно сравнить с удаленным сервером, где хранится вся информация. Не только наша личная, а собственно вся, что есть, вся что существует на сегодняшний день и что существовала когда-либо. И у каждого из нас есть к ней доступ. Достаточно лишь знать пароли. И всё, что требуется - это докопаться до этих паролей, раздобыть их во что бы то ни стало. И опять же, несмотря на уровни и степени сложности, нет ничего невозможного. Пароли достаточно просты. Необходимо лишь четко знать, что вы ищете и уметь сформулировать своё желание, свой запрос "центру", и вы будете открывать их как коробки конфет, без особых усилий. И в каждой коробке вас будут ожидать сюрпризы и бонусы. И чем больше таких коробок вы сможете открыть, тем больше бонусов получите. Даже если вы не любите сладкого.
Есть мнение, что у господа бога есть любимчики, с которых он спрашивает больше, чем с остальных. Что есть свобода воли, но при этом отсутствие выбора. Лишь слепки с натуры, а не сама натура. Мир без границ, но за холодом стекла лишь красивый сон и невозможность проснуться. На самом деле, стекло - лишь невидимая преграда, которую легко разбить при совсем небольшом усилии. Всё что нужно - это захотеть, захотеть по-настоящему. Остальное - дело техники. И конечно начинать можно и в однокомнатной квартире. Или даже в коммуналке как Иосиф Бродский. Можно и в стенах одиночного карцера. Или бочки Диогена. Это по обстоятельствам. Главное не оставаться там на всю жизнь.
Чего недостает мне, живущему, Леонардо? Отчего я столь беспокоен и взволнован? Жажда нового – вот мой неизлечимый недуг. Маниакальное преследование цели, расположенной в сизом мареве неизвестного, скачок в развитии, суть эволюция изнутри. И я выкраиваю из мыслей своих как заправский закройщик, при помощи одних только ножниц, пренебрегая даже мелом для разметки. Или как вырезающий силуэты из черной бумаги уличный виртуоз, однажды и навсегда постигший законы соотношений тени и света, но в отличие от него, я вынужден «шить белыми нитками» коллекцию подобного экстравагантного тряпья, невиданную прежде никем, ибо я не просто портной, но Кутюрье мыслей.
Все оттого, что мир этот убог и провинциален. Мне давно наскучили его старомодные чудеса, уловки уместные в дешёвых иллюзионах на воскресных ярмарках. Действительность же порою столь скучна и тривиальна, предлагая мне давно изведанные пути, ленивых попутчиков, мишени изрешеченные другими, подгнившие запретные плоды, поношенный горностай мантий и «страшные тайны», уже давно ни для кого не представляющие интереса, что я снова и снова забываюсь спасительным, пусть и недолгим сном. Ведь, всё, что я хочу от публики – внимания. Петрушка жив лишь тогда, когда он нужен зрителю, в остальное же время он мёртво покоится на дне сундука, задыхаясь от нафталина и вынужденной изоляции. Всего один день затворничества и жизнь становится невыносимой и пустой как заброшенный в пределах бескрайнего степного материка железнодорожный полустанок».
12.
«Вчера встречался с Джоном Ленноном, - пишет мне в ответ Леонардо, - среди прочего рассказывал презанятные вещи. К примеру, о фестивале в Торонто в 1969. Он и Йоко впервые в «Пластик Оно Банд». Говорит, до сих пор жалеет об этом. Еще бы, кто не помнит чудачества Йоко? Спрятавшись в белом мешке, она металась по сцене словно привидение. А эти душераздирающие вопли на подпевках? Конечно, ей хотелось быть наравне с Джоном. Но все, на что она была способна – это кудахтать подобно безголосой курице, тщетно стараясь попасть в такт.
Жалкое зрелище и невыносимое для утончённого слуха. На месте Леннона я бы задушил ее прямо на сцене, на глазах у оторопевших зрителей, эту млеющую на все лады овцу. Бедняга Джон, с такой царевной-лягушкой недолго и руки на себя наложить. Помню, какие гневные взгляды метал на нее Эрик Клэптон. Еще бы, подобное не только действовало на нервы, но способно было и кого угодно вывести из состояния равновесия. Господи, куда же он только смотрел? Эта самовлюбленная психоделичка и ее шаманство вокруг огня. Полное и безоговорочное фиаско. Честно говоря, не припомню и аплодисментов, только свист и по-собачьи преданные и усталые глаза Джона. То-то он искал встречи со своим будущим убийцей. Я бы тоже не выдержал подобной истерички. Другими словами, искренне жаль беднягу Джона – „sweet Toronto“ оказался для него горьким испытанием.
Не поверишь, иногда просто не знаю, чем же себя занять. Казалось бы, все уже перепробовал, всему научился. Но опостылело все, до чёртиков. Три последних года занимался тем, что учился угадывать верные цифры при игре в рулетку и подсказывал их в казино Лас-Вегаса и Монтэ-Карло. Интересно было наблюдать за тем, что происходит с людьми, когда они выигрывают целые состояния. Чистое безумие, да и только. Иногда, забавы ради, давал выиграть огромную сумму, а потом подсказывал неверную цифру. Окрыленные успехом, они буквально теряли голову и ставили на нее все, что с моей помощью выиграли до этого. Трагедия, драма, зрелище не для слабонервных. Но и это мне когда-то наскучило. Заняться, что ли, садоводством? Вывести пару новых сортов цветов, фруктов, лиственных? Хватит дурака валять.
Вот только рисовать больше не могу. Не идет и все тут. Никакого настроения. Оглядываясь же на след, оставленный мною в истории искусства, бываю порой разочарован собственным творчеством – столько интересного и по-настоящему великого было создано другими. Потому, наверное, и нет должного вдохновения. Итак, самое время заняться разведением роз. Как только буду доволен результатом, пришлю тебе парочку с почтовым курьером. Ну, пока. На этом все. Пиши, не забывай старика Леонардо».
