Рамадан (Малайзия)

Британская территория на севере Суматры

Залив «Красный шрам»

1889 год

Возвращаясь домой с прогулки, Вильям Деминг заметил бегущего к нему слугу. Парень был из местных, мелкий, тощий и шустрый, как тропический муравей. Обычно учтивый до смущения, сейчас он выглядел настолько встревоженным, что его движения показались Вильяму непозволительно дерзкими, и даже заносчивыми.

– Что такое, Куват? – спросил Вильям, присматриваясь к слуге.

– Миссе Вили, ваша жена… он там, он… он очень кричать…

– Моя жена? – удивился Вильям, – ты уверен, Куват? Я видел её каких-то полчаса назад, и с ней всё было в порядке.

– Да, да, миссер Вили, торопись, – продолжил раскрасневшийся слуга, – очень торопись. Жена очень кричать… очень плохо кричать.

Вильям недовольно хмыкнул и направился к дому. Слуга суетливо побежал вперёд, то и дело останавливаясь, и делая знаки руками, чтобы хозяин поторопился. Вильяму это не понравилось, и он принялся старательно вымерять каждое движение своей привычной походки, пошел даже медленнее, чем собирался – этим обезьянам нельзя воображать, будто они могут на что-то повлиять.

Дом находился недалеко от принадлежавших Вильяму чайных плантаций, с задней части к нему подходил склон гигантского холма, сплошь поросший густыми, галдящими на все лады джунглями. Толстые трёхметровые сваи, защищали строение от вездесущих муравьёв, многоножек и жуткого вида пиявок, которые в сезон дождей вели себя самым неподобающим образом. Толстые и основательные сваи были покрыты замысловатыми узорами и пропитаны специальным составом от термитов. Даже вездесущая плесень обходила их стороной. В помещения наверху вела лестница. Слуга подбежал к ней, заскочил на первую ступень, и сразу же спрыгнул, испуганно глядя на хозяина. Вверху ему находиться не дозволялось. Только один человек из местных имел на это право – смотритель дома по имени Сапарман Харта.

Вильям пренебрежительно покосился на слугу.

– Что-то я ничего не слышу, – произнёс он.

– Миссе Вили… я не врать. Страшный, очень страшный кричать ваш жена.

Неодобрительно покачав головой, Вильям начал подниматься по лестнице. Ступени заскрипели под его влажными ботинками. Порыв ветра принес с моря запах гниющих «морских змей», выброшенных на берег вчерашним штормом. Он зашел в прихожую, переобулся и позвал жену:

– Мэри? – прислушался, – Мэри, как у тебя дела, с тобой всё в порядке?

Мэри не ответила. Что-то скрипнуло за дверью в её спальню, и вздохнуло – тяжело и низко, точно простонало. Вильям взялся за ручку и почуял плотный запах, исходящий из спальни, запах сырого мяса, сердце его заколотилось, ладонь стала скользкой, во рту пересохло. Он вошел.

Его жена лежала на кровати под пышным белым одеялом, отвернувшись в сторону окна – к Вильяму был обращен её затылок – волосы всклокочены и слиплись в пучки, между ними белеет кожа.

– Мэри? – не своим голосом произнёс Вильям. – Мэри, с тобой всё в порядке?

Она снова не ответила. Тогда он поймал себя на том, что присматривается к одеялу – шевелится ли оно так, как должно шевелиться, когда человек под ним дышит.

– Мэри… ты спишь? Куват сказал, что ты кричала… Мэри?

Он подошел ближе, дотронулся до её плеча и осторожно потянул на себя. Мэри повернулась – лицо её было бледным, глаза блестели какой-то страшной, безжизненной пустотой. Кровь ударила в лицо Вильяма – он рванул с неё покрывало и отшатнулся, немея от того, что ему открылось. Начал пятиться, задыхаясь застрявшим в животе криком, зацепился ногой за ночной горшок и оказался на полу. Взгляд его поднялся к потолку. Оттуда на него смотрел Сапармат Харта, губы его, словно черные черви, расползались в грубой, насмешливой улыбке, а в окровавленных маслянистых руках… извивалась недостающая часть Мэри.

Малайзия

Город Куала-Лумпур

Наши дни

Колёсики чемодана катились по неровному тротуару, отстукивая секунды до заветной кровати. Мимо Лёнчика проплывали, словно в тумане, тёмные, спящие улицы, лотки с накрытыми плёнкой фруктами, раздавленные пакетики от сока и окурки, разбросанные вдоль обочины. Позади устало брела Маша, везла их второй чемодан. Обоим казалось, что дорога от автобусной остановки тянется бесконечно, будто она выплывет им под ноги из таинственной непроглядной мглы, осевшей на границе осязаемого мира. Устало передвигая ноги, Лёнчик мысленно перебирал дела, которые отделяли его в этот момент от заветного сна, от мягкой кровати и свежего пышного одеяла, в которое можно было зарыться с головой, точно в берлогу. Что там впереди… проходная, привет-пока хозяину квартиры (его имя, какое-то необычное, снова вывалилось из памяти), затем вещи в комнату, душ… и всё. Всё – спать! Остальное пусть катится к черту. Лёнчик осторожно прислушался к животу, не хочется ли есть. Лучше бы не хотелось.

Они дошли до ворот многоэтажного жилого комплекса: две его высокие башни представлялись бастионами гигантского замка, окруженного неприступными стенами и рвом. Охранники прощебетали, улыбнулись. За воротами небольшой и уютный садик, мрачный пустой бассейн, прохладный подъезд, лифт, этаж с длинным прямым коридором и утопленные в шершавые бетонные стены клетки с обувью.

Они нашли табличку с номером «317» и, согласно инструкции хозяина, вынули из-под желтой левой сандалии ключ. Точнее три ключа в связке. Удивительно, в два часа ночи. Ключи послушно ждали их здесь всё это время.

Выйдя из ванной с накинутым на голову полотенцем, Лёнчик поймал Машин неприличный взгляд и озорную улыбку. «И откуда у неё столько энергии, – с сожалением подумал он, – два дня, считай, не спали, и охота ей». Впрочем, дело было не в том, что ему не хотелось того, на что указывал её взгляд, а в том, что во время их долгой пересадки в славном городе Стамбуле, он, кажется, простудил себе очень ответственное в мужских делах место – прождал её два часа, сидя на холодном камне. Теперь оно свербело и чесалось, словно там завелась ржавчина.

Он рассказал об этом Маше, она расстроилась, и посоветовала пить больше воды. С утра и всё последующее время Лёнчик так и поступал: пил воду и таскался по разбросанным по городу забегаловкам с просьбами об удовлетворении своей малой, но болезненно нестерпимой нужды: то к китайцам зайдёт в лавку, то к индусам. Иногда он отставал от Маши, напрягая все свои силы, чтобы на ходу побороть резкие, но явно ложные позывы, и в такие моменты его походка приобретала странные очертания, словно ноги его росли в разные стороны. Всё это очень утомляло Лёнчика, и к ночи он уже едва мог затащить себя в комнату, и устало падал на кровать, словно задубевший мешок с цементом.

Куала-Лумпур

Кондоминимум «Пеланги Утама», блок D

Два дня спустя

– А тебе не кажется странным, – встрепенулась Маша, – что мы до сих пор так и увидели Розу. Он нас боится, что ли?

Роза – странное имя для мужчины, но именно так звали хозяина квартиры, которую они сняли через Интернет.

– Как-то не задумывался, – ответил Лёнчик, продолжая ковыряться с неподатливой кожурой лангана.

– Мы здесь уже вторую неделю, странно.

– У них же Рамадан, может поэтому…

– А какая связь?

– Ну, – отозвался Лёнчик, – им надо есть до восхода и после заката, вот он и встаёт в пять, ложится, наверное, тоже поздно, на голодный желудок спится плохо.

– А днём? – Маша отрезала дольку папайи.

– Днём он работает, чего ему здесь делать? Вечером у них молитва, он же писал, что это… ну, что он заморачивается всеми этими мусульманскими делами. Вот и нет его.

– Да, – согласилась Маша, – всё равно странно. Мне кажется, нам было бы интересно с ним пообщаться.

– О чем?

– Ну… может он сходить куда посоветует.

– Мы вроде и сами знаем.

– Так он же местный…

– У местных всё по-другому. Их, вон, концерты интересуют, ты же не пойдёшь на концерт какой-нибудь малазийского Киркорова?

– Нет, конечно, – фыркнула Маша.

На столе перед ними лежал завтрак, фрукты. Небольшой рынок был в ста метрах по дороге за выходом с проходной того жилого комплекса, где они сняли у Розы комнату, там они покупали всё, что видели, точнее почти всё, за исключением дурианов. Эти вонючки лежали отдельно и в сторонке от остальных прилавков, шумная индонезийская семья торговала ими из багажника старенькой, прижатой к обочине Тойоты.

При этом, такой фруктовый завтрак Лёнчика и Маши сильно отличался от того, чем питался хозяин квартиры. По утрам они замечали его посуду – глубокие лохани с недоеденным рисом и серой затхлой субстанцией, походившей на прессованный ил. Судя по тому, что еда оставалась, Роза ужинал без особого аппетита. Подразумевая это, Маша собиралась предложить ему при встрече арбуз, до самых корок наполненный сочной, освежающей мякотью. «Арбузный сок похож на кровь, – неожиданно для себя подумал Лёнчик», удивился своей странной мысли и начал стягивать ножом тугую кожуру с похожего на небольшой солнечный кабачок манго.

Ночью, уже в который раз, ему не давал спать противный зуд. Он просыпался и, рассыпая по дороге бесшумные проклятия, озлобленно шлёпал в туалет. Их комната была устроена таким образом, что для его посещения не требовалось выходить в коридор. Ванная находилась в смежной комнате, в помещении с туалетом, душем и раковиной. А за стеной от неё была центральная вентиляционная шахта – просторная полость внутри многоэтажного дома, куда запросто мог пролезть полноценный грузовой лифт. Эта шахта служила вытяжкой, она начиналась от основания дома и уходила в небо. Заглядывать в неё было неинтересно – между серыми засаленными стёклами множества других квартир медленно тянулась к небу вязкая, наполненная бытовыми запахами духота. Иногда она заплывала в квартиру, сплетничая о бытовых пристрастиях соседей: один мылся мятным шампунем, у другого под рыбой подгорело масло, третий просто курил.

Закончив с делами, Лёнчик устало заглянул в окно этой вытяжки: всё по-прежнему – всюду пыль и полосы от ночного дождя. Но на противоположной стороне шахты размещалось окно кухни их квартиры, и Лёнчик, случайно скользнув по нему взглядом, заметил там какое-то движение. Прислушавшись, различил звяканье столовых приборов и стук посуды. Затаив дыхание, почувствовал собственный пульс. Черные тени ползали по стенам кухни. Роза готовил еду. Мелькнули его тёмные руки, сверкнули ногти, в миску посыпался рис. Из высокой бутылки хлынул соус, затем Роза на секунду задумался после чего запустил руку в холодильник и достал оттуда большой тёмный свёрток.

Лёнчик приподнялся на цыпочках, чтобы лучше разглядеть, но видны были только руки и верхний край бурой упаковки – не то бумага, не то плёнка. Когда Роза поборол её, оттуда показалось что-то волосатое, похожее на очищенный, разлохмаченный кокос. Роза поднял его над столом, держа обеими руками, после чего сверху на это непонятное что-то опустил третью… Лёнчик отшатнулся и побледнел, зажмурился и потряс головой, но перед его глазами продолжала шевелиться, ворочаться и пульсировать эта… конечность. За раздавшимся затем из окна скрежетом и чавканьем Лёнчику почудилось, как она рвёт и вгрызается в мякоть того лохматого предмета из бурой упаковки. Он сделал глубокий вдох, выдох, и снова направился к окну, осторожно приподнялся и вновь отскочил – Роза заглядывал в шахту.

Каким-то образом Лёнчик снова оказался в постели. Но до утра ему так и не удалось заснуть – беспокойство ворочалось и жгло, словно змея в тесной банке. Единственный простой вопрос: видел ли его Роза? Положительный ответ на него тянул за собой такую длинную цепь других вопросов, что от гудящего стука её тяжелых звеньев Лёнчика бросало то в жар, то в холод.

За три дня до обратного вылета Маша объявила:

– Во, прикинь, договорилась с ним сегодня вместе поужинать.

– С кем? – осторожно поинтересовался Лёнчик.

– С Розой, – сказала Маша. – Лё, ты снова какой-то бледный, опять прихватило, бедняжка… а я думала прошло, вечером хотела… ну…

– Вечером?

– Ну да, после Розы.

– Так он же дома будет.

– Фух, – улыбнулась Маша, – и что?

Лёнчик облизал губы. Конечно, он решил не рассказывать ей о том, что видел ночью. К тому же, со временем он списал всё на явившийся ему во сне кошмар. Видел, или приснилось, попробуй теперь разберись. Тем не менее, желания встречаться с Розой у него после этого пропало, и Лёнчик втайне надеялся, что они с Машей уедут, так ни разу с ним не повстречавшись.

К вечеру его тревога усилилась. Они купили арбуз, огромный, тяжелый и чертовски сочный. Такой, что сам с хрустом разваливается под ножом. Маша положила дольки на тарелки, и, прислушиваясь к звукам за входной дверью, они стали поджидать Розу. Лёнчик вдруг подумал, что ни разу не слышал, как Роза звенит ключами, когда входит или, когда уходит, а ведь за дверью есть еще решетка, она закрывает небольшой тамбур с полками для обуви. У той решетки свой отдельный замок, причем неудобный, висячий, запирать его надо, просовывая руки сквозь металлические прутья, изгибая их так, что, бывает, и ключ вываливается и звенит всей связкой при ударе о бетонный пол. Но в этот раз он услышал характерный стальной скрежет. Как наждачной бумагой по нервам. Щелчок замка, стук ботинок. Роза вошел. Он оказался небольшого роста, коренастый, широкоплечий, с черными волосами, уложенными в пышную, но аккуратную прическу. Его широкий лоб блестел от пота, на глазах чернели очки. Роза старательно улыбался, демонстрируя свои ровные молодые зубы. На нём была лёгкая светлая рубашка и темно-серые брюки с черным поясом, на котором сверкала золотом выпуклая львиная голова.

– Хай, – произнёс Роза по-английски.

– Хеллоу, – отозвалась Маша.

– Извините, что быть так поздно, – продолжил Роза, – я сделать исключение для сегодня, не пошел на молитву, как обычно. Очень рад вас увидеть.

– Мы тоже, – ответила Маша. – Вот, купили арбуз, хотели еще пива, но не нашли.

Роза вежливо отказался от арбуза. До захода солнца ему нельзя было есть, а солнце только клонилось к закату. Небоскрёбы отливали горячим металлом, город светился в розовой дымке, и на полу в прихожей лежали прямоугольные оранжевые пятна. Едва заметно они ползли от стены с лианами проводов, свисавших под телевизором, к разомлевшему от зноя дивану, что стоял напротив, развратно раскинув свою черную кожаную мякоть.

Познакомившись с Розой, они стали говорить о том, чего еще интересного можно посмотреть в городе, да и вообще в стране, затем перешли к обсуждению климата, кто как живёт и чем занимается. Пару раз удачно пошутили, весело посмеялись. И им показалось, будто они с Розой старые друзья. Лёнчик спросил, почему тот в черных очках, ведь уже достаточно темно, они даже включили свет, а он не снимает. На это Роза не ответил, вместо этого он загадочно улыбнулся, подошел с арбузом к окну и, проводив за горизонт последнюю искорку солнца, вгрызся в него так, что аж брызги полетели. Маша добродушно ухмыльнулась.

– Я стараться быть правильный муслим, – сообщил Роза, разделываясь с арбузом. – С тех пор, как Датори Банданг первый раз прийти из Масакара в Банда Ачех, чтобы поведать королю Гова о красоте Аллах, и тот стать после этого первый султан Маджапахит, а Сулейман Али назвать его султан Муххамад, с тех пор прошло много времени, недавно я многое понял и для себя решил, что должен изменять себя в лучшее. Ходить в мечеть и молиться великий Аллах, творец всего сущего, добра и зла, попечитель и хранитель всякой вещи. – Последние слова Роза произнёс едва разборчивой скороговоркой, после чего его улыбка померкла. Он нахмурился и покачал головой, словно сожалея о чем-то. – Раньше я вести себя плохо, очень плохо. Теперь я стараться быть лучше, но это быть тяжело, очень непросто.

Маша с Лёнчиком переглянулись. Она вопросительно подняла брови, а он вымученно улыбнулся. Ему снова сделалось не по себе, перед глазами поднялись, словно вылупляясь из сонной темноты, странные руки, которые он видел той болезненной ночью. Ему захотелось схватить Машу и убежать прочь из этого места, черт с ними с деньгами, вещами и документами. Прочь! Ведь «лучше» – понятие относительное, и прожжённый убийца может стать лучше, если, к примеру, перестанет материться, или если после каждой «мокрухи» вздумает посещать церковь, ставить там свечки и молиться во спасение своей души и душ грешников, собственноручно им убиенных. Став таким образом безусловно лучше, он всё равно останется убийцей.

– Буду с вами откровенен, меня зовут не Роза и второе моё имя не Сапутра, – он положил арбузную корку на подлокотник дивана, – у меня было много разных имён, но моё настоящее имя – Ханту Райа, и я жить здесь давно, еще до ислам. Я очень сильный и могу делать разные страшные вещи. Раньше я не знал, не понимал, где добро, а где зло, что угодно Аллаху, а что – нет. Праведные молитвы указали мне верный путь и теперь я понимаю, насколько прежние мои дела быть ужасные. О-о, теперь я всё понимаю, стараюсь быть правильный муслим, соблюдать Коран, ходить на проповедь, и правильно жить в Рамадан.

Блаженство слетело с лица Розы, его губы словно высохли, он продолжил:

– Но иногда моя природа берёт верх. Не беспокойтесь, я не пригласить вас в мой дом, не разрешить жить, если бы не уметь всё исправлять. Теперь я умею владеть собой. Потому что я познать ислам и время. Время есть великая вещь. Самая великая из всех. Теперь я могу быть самим собой без повреждений.

Маша снова посмотрела на Лёнчика и, незаметно для Розы, покрутила указательным пальцем у виска. Роза повернулся к ней и спросил:

– Что значит этот жест?

Маша покраснела, как он увидел? Её взгляд, ища спасение, устремился на Лёнчика.

– Это значит, – тихо произнёс тот по-английски, изо всех сил стараясь улыбнуться как можно приветливее, – что ты, мой друг, настоящий натс. Говоришь какой-то рабиш. Обманываешь нас без ризона. И звучит это всё весьма хоррорно. И если это шутка, то плохая. Какой-то дикий булшит, а не шутка.

– Нет, я не шучу, – Роза приблизился к ним, закрывая своей черной фигурой свет догорающего заката, – смотрите.

Он остановился, расставил руки в стороны, его очки сами поползли вверх, точно то были веки. Нижняя челюсть упала, разрывая рот, и из него вывалились многочисленные языки, почти каждый походил на огромную присоску, какие бывают у мух. Маша закричала и схватила со стола испачканный в арбузе нож. Лёнчик бросился к ней. Ему стало страшно за себя, за Машу, особенно за Машу, которую он сюда привёл. Они вжались в угол, бежать им было некуда. Роза стоял совсем рядом, раскрывая свой жуткий рот еще шире. Он уже не был похож на человека – это было кошмарное существо, у которого от Розы оставалась лишь голова, да и та заканчивалась на зубах верхней челюсти. Ниже копошились щупальца разнообразных языков, одни как присоски, другие, как когтистые крюки, третьи с глазами, плававшими точно желтки в маслянисто-кровавой жидкой коже. Он надвинулся на своих гостей и, не обращая внимания на выставленный Машей нож, принялся рвать на ней одежду и плоть, и ломать кости, затягивая своими разнообразными языками куски её разодранного тела в свой жуткий рот, и там пережевывать. Одновременно с этим он проделывал тоже самое с Лёнчиком, чей разум окончательно растворился в оглушительной боли. Свет померк, звуки и запахи загустели и, слившись в непроглядную черную вату, заполнили собой всё. Последняя рана страдания кольнула резью под сердцем Лёнчика и погасла, когда его тело погибло.

– Да, конечно, я шутить, – произнёс Роза, – неужто вы поверить?

– Фух, – облегченно выдохнула Маша, – это, наверное, Рамадан на тебя так действовать, мы сегодня вечером видели таксиста, у него тряслись руки, он сказать, что не ел весь день. Как так можно? На, съешь еще арбуз.

Лёнчик вздрогнул. Он снова оказался в нормальном мире, без боли и страха, и всё вокруг выглядело прежним. Непослушной рукой он дотянулся до бутылки с водой, наполнил стакан и выпил. У него началась икота. Он внимательно посмотрел на Розу, тот снова был в очках, и светился белой улыбкой. Кожа у него замечательная, волосы отличные. Роза поймал на себе чужой взгляд, и обратился к Лёнчику:

– Ведь это бред, что я могу отменять прошлое. Разве мочь человек, – он сказал «человек» как-то особенно, с усилием, – жить в другой время, который идёт… – он замялся, подбирая нужное английское слово, и не найдя его, произнёс, – не параллель с настоящим? Нет, я такой не мочь. Пошутил, конечно, давайте арбуз.

Лёнчик, словно во сне, точно это был не он в своём теле, протянул ему дольку.

– Пожалуй, нам пора, – произнёс он, кивая Маше, – у нас еще дела намечались.

– Ах да, – она вскочила, – у нас были еще дела на вечер, спасибо, что найти время с нами пообщаться, если хочешь, можешь доесть, или ты будешь готовить свою Рамадан-еду?

– Спасибо, да, – произнёс Роза, – было интересно с вами пообщаться, это было… – он смущенно опустил голову, – ха-ха, вы мне очень понравились.

– Ха-ха, – поддержала его смех Маша, – ты тоже нам понравился. Было весело, спасибо.

Через пару минут всё произошедшее показалось Лёнчику сном, как это бывает, когда просыпаешься, и в первые минуты возвращения в явь, виденное до пробуждения кажется реальней самой реальности, потом оно мутнеет, тускнеет, распадается на волокна и уносится прочь, в забвение и пустоту, чтобы раствориться в ней без следа и навечно. Это действительно похоже на время, которое «не параллельно», то есть перпендикулярно, события происходят в нём, множество их проносится за какое-то крохотное мгновение, целая жизнь может уместиться в одну единственную крупинку, неизмеримо мелкую корпускулу реального времени, того самого, в котором все привыкли жить. Но ты прожил её, эту крупинку, впитал в себя её суть, пережил её по-настоящему, словно она была реальной, и воспоминания о ней, если сразу же не утонут, то остаются в памяти надолго. А что такое жизнь, если не последовательность подобных воспоминаний, с которыми ты продолжаешь жить, и которые время от времени перебираешь, словно четки? И разве так важно, настоящие они или выдуманные, случались ли они на самом деле или их принесла с собой та самая, неразличимая в реальности корпускула выдуманного, ненастоящего времени?

Ханту Райа – имя, которым назвался Роза. Лёнчик полез в Интернет, и, пока Маша принимала душ, а сам Роза, проникая взглядом сквозь стену, таращился на неё через центральную шахту из окна кухни. Лёнчик вычитал следующее:

«Ханту Райа, дословный перевод – «великий призрак» – самый опасный из всех малайских призраков. Обладает большой силой и способен принимать любую форму, может сделать своего хозяина богатым и причинить огромный вред его врагам, в том числе и убить. Кроме этого, способен вселяться в хозяина, чтобы заняться любовью с его женой. Сила призрака ограничена его постоянным жилищем, за пределами которого она быстро слабеет».

– Я готова, – сказала Маша из ванной.

– Минуту, – ответил Лёнчик, поднимаясь, – я тоже схожу.

Под душем он пытался настроить себя на романтический лад, но в голову лезло совсем другое. Покоя не давало то, что какой-то непонятный малайский призрак, пусть и самый развеликий из местных, может овладеть супругой своего повелителя. «А кем он решит овладеть, – размышлял Лёнчик, – если у него не окажется никакого повелителя? Кого тогда он начнёт делать богатым, и каких таких врагов станет убивать? И вообще, каким образом он вообще способен проворачивать подобные вещи? Чертов джинн из бутылки».

Капли воды скатывались по его лицу, от тела шел пар, окно вентиляционной шахты запотело. За ним, через шахту глубиной в семь этажей, готовил себе халяльную пищу великий призрак Ханту Райа. «Какой еще призрак? С чего я это взял, почему вдруг стал верить во все эти сказки? Да, кошмар выглядел реально, но разве не кажется он сейчас каким-нибудь нелепым наваждением? Маша ничего не помнит. Руки и ноги целы, всё нужное на месте. На всякий случай, надо быть осторожней эти два дня, – решил для себя Лёнчик, – держать ухо востро и поменьше лезть к этому Ханте, Розе, или как его там».

Он вышел из душа совершенно не в том приподнятом настроении, на которое рассчитывала Маша. И, несмотря на все её усилия, снова разочаровал её своей вялостью и отсутствием желания, девушка отвернулась к окну и с грустью посмотрела на мерцавшие у горизонта башни Петронас.

Утром Маша закапризничала. Долго валялась в постели, а затем потребовала сходить на рынок за фруктами, обычно она делала это сама. Лёнчик знал, чего она хочет, но не мог ничего поделать, у него снова разыгрался этот противный ржавый зуд. Кроме того, он слышал, как на кухне, несмотря на позднее для этого время, копошится Роза. Возможно у него случилось какое-то окно в работе, или он просто опаздывал, но возился он очень долго, ходил туда-сюда, таскал какие-то пакеты, дёргал телевизор, и так часов до десяти.

Лёнчик тоже тянул с уходом, не желая оставлять Машу с ним наедине. А та всё валялась на кровати, выстреливая в него то одной своей стройной ножкой, то другой. В иных обстоятельствах Лёнчик не упустил бы момент, и непременно воспользовался бы её таким шаловливым настроением.

– И проследи, чтобы кокос не выливали в пакетики, – уточнила Маша, – мне так не нравится. Мякоть тоже вкусная.

Он выбрался из комнаты только после того, как услышал стук решетки, за которой обувь привычно пряталась от коридорных воришек. Он оделся и вышел. Внимательно осмотрел коридор, прошелся до самого конца вдоль других квартир, заглядывая в их запертые обувные клетки, пробежался глазами по углам, проверил выход к пожарной лестнице. Удостоверившись, что Роза нигде не прячется, Лёнчик спустился вниз на лифте, постоял у подъезда, присматриваясь к людям у бассейна и в саду, миновал охрану на проходной у ворот и устремился к торговцам фруктами. Купил всего, как обычно, развесил пакеты по загнутым крючками пальцам и отправился в обратный путь. На всё ушло минут десять.

На своём этаже он остановился у клетки и присмотрелся к замку. Уходя, он постарался запомнить его положение. Оно не изменилось, от сердца отлегло, но из-за двери послышались сопение и вздохи, по которым, словно лодочки по пенистым волнам, проносились страстные, и до ужаса знакомые стоны. Лёнчик прошел через гостиную, между черным диваном и телевизором у него в руках прошелестели пакеты, он сжал их крепче, приблизился к комнате и толкнул дверь. Увиденное там выходило за рамки возможного – под Машей на постели лежал он сам. Его тело, его голова, и его лицо, только не как в зеркале, а точно с фотографии, во всех подробностях и мелочах – цвет кожи, рост, глаза, пальцы, ногти, всё в точности – это был он, лично он – Лёнчик.

Неожиданное удушье сковало шею, ноги подкосились, и тело рухнуло на пол. Чернота расползлась перед глазами, время остановилось.

– И проследи, чтобы кокос не выливали в пакетики, – уточнила Маша, – мне так не нравится. Мякоть тоже вкусная.

Лёнчик поднял перед собой руку, разглядывая пальцы. Подошел к зеркалу, сделал глубокий вдох и выдох. В кармане у него были деньги, он пересчитал. Он еще не ходил на рынок. Вдалеке звякнула клетка, это ушел Роза.

– Ну, – произнесла Маша, – он ушел. Чего теперь ждёшь?

Как будто ничего страшного не случилось, он словно оказался в прошлом. Лёнчик вышел из комнаты проверить, сжал кулаки и вернулся. Молча расстегнул ремень, стянул с себя шорты, затем трусы и бросился к ней в постель. Сначала он был сверху, затем сбоку, сзади, а потом она оседлала его, положив на спину, и в этот момент дверь открылась, в комнату вошел человек с пакетами в руках – это был снова он – Лёнчик.

– А-а-а, – завизжала Маша, откатываясь в сторону.

– Хочешь, – улыбнулся один Лёнчик другому, – я сделаю тебя богатым?

Рейс UN 551

Где-то над Бенгальским заливом

Несколько дней спустя

В самолёте, потягивая Скотч, Лёнчик рассеянно думал над тем, как можно отличить увиденное во сне от настоящего прошлого. В том случае, если ни то, ни другое не оставляет никаких вещественных доказательств, лишь эмоции. «Впрочем, – решил он, – здесь я не совсем честен сам с собой, доказательства всё-таки есть. Конечно, я жив, здоров, и никаких сросшихся переломов или заштопанных шрамов у меня нет, но как же быть с этим? Ведь на этот раз доказательства очевидны – я первый раз в жизни лечу первым классом».

Он осмотрелся, рядом с ним спала Маша, стюардесса то и дело заботливо поправляла на ней плед, шепотом спрашивала не принести ли еще чего выпить. И только странное сомнение пощипывало его разум – насколько всё это реально?

Лёнчик допил Скотч.

Маша проснулась.

Её глаза отливали чужим кровавым блеском.