Цепные псы века

Зашуршал ключ. Сначала потолкались на лестничной площадке, где, по мнению соседей, было лучшее место для склада ненужных вещей. Пахло пылью и слежавшейся одеждой. На древней стиральной машине загибалось сухое растение. На багажник трехколесного велосипеда приткнулась жестяная кофейная банка – пристанище бычков.

В темноте прихожей Ульяна сказала: «Подожди, я быстро» и исчезла в комнате, прихватив какие-то пакеты с тумбочки. Гриша остался на пороге. Из кухни слышались бодрая болтовня телевизора, стук посуды, шипение воды в раковине и редкие реплики.

– Вернулась уже, доча?

Женщина высунулась из-за занавески в дверном проеме. Плотная, высокая, с полотенцем, перекинутым через локоть.

– Эм-м… Здрасьте.

– Да, мам, я думала, вы позже приедете. Давайте, что нужно отнести. А то у меня потом дела, – Ульяна незаметно вынырнула из комнаты.

– Сядь, деловая. Попей чаю с родителями. Всю неделю не виделись, – пробасил мужской голос, заглушая телевизор.

– Да, ребятки, останьтесь на пятнадцать минут, потом пойдете. Молодой человек?..

Права она была – слишком много радушия оказалось в родителях. В матери, по крайней мере.

– Гриша.

Он переглянулся с Ульяной. Девушка тяжело выдохнула, закатила глаза и помотала головой. Странным образом такое сочетание означало у нее согласие.

В крошечной кухне уже был накрыт стол на троих: три тарелки в цветочек, три чашки, три ложки. Стула тоже три, только четвертая табуретка стояла возле окна, гостевая. Закинув на нее ноги в серых резиновых тапках, за столом сидел мужчина в клетчатой фланелевой рубашке и спортивных штанах. От входа была отчетливо просматривалась только крупная блестящая лысина. Редкие волосы вокруг нее серебрились проклюнувшейся сединой.

Мужчина смотрел футбольный матч по спортивному каналу, но практически сразу, как Ульяна и Гриша вошли, переключил на новости, где дикторша с лицом, похожим на посмертную маску – неподвижным и безэмоциональным – зачитывала сводку последних событий. Внизу экрана ее дублировала бегущая строка.

На шаги мужчина не повернулся.

– В США новый экономический кризис и торговая война с Китаем. Мировые фонды страдают, ресурсов не хватает, правители собачатся, зато у нас все хорошо и даже олимпиада в четырнадцатом. Вот я тебе и рассказала. Переключи на музыку? – Ульяна плюхнулась на стул у стены, украшенной неразборчивыми детскими рисунками, сложила по-турецки ноги. – И отдай Грише табуретку, он не сядет на полу.

– Тут говорят о вещах глобального масштаба, а тебе лишь бы музыку… добрый день, юноша, – он все-таки отвлекся и обернулся.

Внешностью Ульянин отец напоминал пожилого университетского преподавателя – благородная седина, интеллигентное лицо, внимательный прищур глаз, легкое покровительственное выражение которых вытаскивало из подсознания фразу «Эх, молод ты еще, студент!..». Но не был он похож на ироничного болтуна, смущающего первокурсниц каверзными вопросами. Скорее, на пожилого ворчуна, валящего на зачете отличников.

– А Пэрис Хилтон недавно отбыла трехнедельный тюремный срок за вождение без прав. Еще Исайя Вашингтон прилюдно назвал своего партнера по съемкам… ну, короче, нетрадиционной ориентации. А Лохан несколько кварталов преследовала на машине мать своей помощницы, пока ее не задержала полиция. Пап, об этом тоже говорят… – не унималась Ульяна, но отец перескочил на другую тему.

– О, бросила своего наконец. Слышь, мать, Ульянка своего проходимца бросила… Григорий Палыч, – он протянул плотную сухую ладонь.

– Гриша.

– И ничего он не проходимец! – возмутилась Ульяна, накалывая на вилку ломтик огурца, но осеклась, посмотрела на Гришу внимательно и с молчаливой мольбой. «Только, дурак, не заикнись о той истории, только не…» – говорили ее глаза.

– Тамара Михайловна, – представилась мать. – Доченька, я так за тебя рада! – она всплеснула руками. – Я бы такое дело даже предложила отпраздновать, но настаивать, конечно, не буду.

– Оставь. Они без нас уже напраздновались. За это и за все остальное.

– Пап…

– Да вы садитесь, садитесь, – засуетилась Тамара Михайловна, разливая домочадцам суп.

Гриша придвинул освобожденную табуретку к столу и сел.

– Нет, нет, спасибо, я не буду, – пресек он попытку поставить тарелку и перед ним тоже. – Я из дома. На самом деле я только сегодня приехал, мы практически только что познакомились с Ульяной.

– Ну и правильно. И к добру, видит Бог. Тот парень мне никогда не нравился. Неприятный тип.

Тамара Михайловна сделала вид, что не расслышала Гришину просьбу, сунула к борщу толстый кусок черного хлеба, намазанный сливочным маслом.

– Мам, он не плохой человек. Просто запутался, и ему нужно помочь. Я помогаю. Но иногда мне тяжело, и я от этого плачу. Разве нормальные люди никогда не плачут?

– Не из-за безработных неучей, – мама изобразила, будто бьет по струнам гитары. – Ты не того одухотворяешь и не того спасаешь.

– Ты бы слышала, какие он песни пишет. И не неуч. Он в колледже учится.

– Пэ-тэ-у, а не колледж.

– Вот и опять. Все песни и песни. К чему вас, молодежь, тянет? На что жить собираетесь? На завтрак, обед и ужин песни кушать? – Григорий Палыч усмехнулся в усы нечаянной рифме. – А вы чем изволите заниматься, молодой человек?

Ульяна тоже перевела заинтересованный взгляд, подперла кулачком подбородок, приготовившись слушать. Ей было интересно. Ведь Гриша еще ничего не рассказал о себе. А о ней наслушался много.

– Я, ну… – он замялся.

– Школьник ведь еще?

– Девятый класс закончил.

– Окончил, – тихонько поправила мать, не поворачиваясь от включенной плиты. – Дочь, спину выпрями, сколько можно говорить. И сядь уже нормально.

Ульяна поерзала, спуская ноги на пол.

– Воооот!.. – Григорий Палыч чему-то обрадовался: то ли безграмотности оппонента, то ли его робости, то ли подтверждению своей еще не высказанной мысли. – А дальше куда?

– Пока не знаю…

Гриша правда не знал. Растерявшийся под внезапным напором, сбитый с толка, он даже забыл, зачем они с Ульяной пришли. Поганая змея неуверенности свернулась в груди, растормошила внутреннего зверя.

– Никакой определенности в вас отроду нет. Не заложили! А может, и закладывали, да смысла нет – вышло с придурью!

– Пап! – Ульяна вскинула голову, укоризненно посмотрела на него, взывая к сдержанности. Заметно было:такая обеденная встряска у них не в новинку. Уже вроде застольной традиции. Обреченность сквозила в ее взгляде. И смирение. Точнее, тихое неповиновение словам отца.

Григорий Палыч словно не заметил восклицания дочери и продолжал в запале.

– Когда страну растащили, мы выдержали. Выстояли, вырастили вас с надеждой, что вы таких ошибок не допустите. Что от вас теперь требуется? Учиться, выбрать профессию, работать. Быть порядочными людьми, в конце концов! Привить себе патриотизм, созидать новое. У нас же как? Только разрушать умеют, а если создают, то сразу туда бегут, – он мотнул головой в сторону пузатого телевизора, стоявшего на холодильнике, где шел репортаж о запуске завода микроэлектроники в Америке. – На вас наше будущее, которое вы должны воссоздать. Всей страны. Всего поколения, а вы не осознаете.

– Выходит, мы всем должны – построить, возродить, а жить-то когда? Пользоваться всем этим – кому? И с кем? По твоим словам, главная задача нынешнего поколения – костьми лечь ради чьего-то идеального «когда-то» взамен хорошего и нашего «сейчас». Тебе не кажется, – Ульяна задумчиво поскребла зубцом вилки по тарелке. – Что концепция самопожертвования немного потеряла актуальность? А то получается, какой бы хороший и богатый дом ни охранял, твое место – будка под забором.

– Без этой «концепции» вы потеряете ориентиры. Вам все – игра. Воспеть распущенные нравы и отсутствие воспитания. Романтизировать безграмотность, необязательность. Вас легко сбить с пути, внушить ложные ценности.

– А ты сам-то представляешь, каким оно должно быть – то самое будущее? – голос Ульяны сделался вкрадчивым. – Или это только отговорки?

Григорий Палыч сжал ложку, прикусил изнутри щеку, но больше растерянности не выдал.

– Будущее, – медленно проговорил он, – в котором дети не променяют друга, любовь и мать на деньги и пакетик порошка. А это сейчас сплошь и рядом…

Гриша вздрогнул и съежился. Ульяна вскочила с места и неожиданно закричала:

– Да разве ты можешь так говорить?! Разве это похоже на меня?! Разве я когда-нибудь вам подобное высказывала?!

Кулачки ее были крепко сжаты, и не выглядела она ни грозной, ни пугающей. Скорее, жалкой, точно обвиненный нипочем испуганный ребенок. Лицо покраснело, щеки налились горячим румянцем.

– Гриша, – укоризненно произнесла мать. – Доча, папа не про тебя. Он вообще. Он любит у нас рассуждать, он же у нас философ, а не архитектор – добавила с нажимом и многозначительно посмотрела на Григория Павловича. Дернулась в нерешительности – хотела обнять дочь, но передумала. Лишь руки не опустила.

Ульяна тяжело дыша снова упала на стул, но почти сразу поднялась.

– Мне нужно переодеться. И вообще – где лекарства, я пойду отнесу их бабушке?..

Она глазами показала Грише в коридор. Гриша задвинул табуретку и попятился.

– Спасибо вам за приглашение к столу и за разговор. Было очень… э-мм… приятно, – неуверенно промямлил он.

Ульяна метнула в него гневный взгляд, стиснула за руку и повела через темный коридор к комнате.

– А пацан-то тебе там зачем?– весело крикнул вслед отец. Выглядел он почти торжествующим.

– Молнию на кофточке сзади застегнуть, вдруг не справлюсь! – в тон ему бросила Ульяна. – А то заболтаете еще до смерти.

Вслед послышался приглушенный шепот:

«Слышь, мать, а может, не все потеряно, а?»

«Ой, да замолчи ты уже!..»

Дальше Гриша не расслышал. Ульяна захлопнула за собой дверь и, облегченно дыша, привалилась спиной к плакату Токио Хотел, украшавшему ее изнутри.

– Кажется, я только что спасла тебя от неминуемой гибели…