«Я изучил состав твоих слез»

Она стояла на площадке перед лифтами – сбежавшая девочка Валерона. Именно девочкой она и выглядела, аккуратной, послушной: белая обтягивающая футболка, джинсы без единой модной дырки и потертости, нежно-голубые балетки. Худые руки с россыпью мелких родинок казались хрупкими, сахарными – только тронь, рассыплются, обломаются белые музыкальные пальчики, пойдут трещинами матово-розовые ноготки.

Девочка не обернулась на Гришины шаги. Только еще крепче вдавила кнопку вызова.

Лифт трещал. Кабина дергалась далеко в шахте, скрипя тросами, но не двигалась.

– Не едет, скотина. Скоро опять сломается, – она будто оправдывалась. За русыми волосами, падавшими вперед, Гриша не видел лица, но догадался, почему та даже не взглянула, когда он вошел. Девочка отрывисто вздохнула, подавляя спазм в груди, но нечаянный всхлип все равно получился слишком громким.

– Станешь утешать? – спросила затравленно.

– Даже не подумаю. Будет только хуже.

– Так проницательно… Если б ты меня еще понимал…

– Как никто другой, – очень серьезно произнес Гриша. – Ты же из-за него? Из-за того, что он…

Он не стал договаривать. Есть слова, которые не принято называть. Они притягивают беду, для замены им придумали множество обозначений, лишь бы пройти рядом и не коснуться. Дурь. Порошок. Витамины. Конфеты. Доза…

Девочка не удивилась. Только подняла наконец голову и посмотрела на Гришу внимательно и заинтересованно.

– Ульяна.

– Гриша. Не могу сказать, что рад знакомству ну… – он замялся, дернул головой в сторону квартиры, намекая на Валерона.

– В другой бы момент я бы даже внимания на тебя не обратила. Да и что ты знаешь про неудачные знакомства? – усмехнулась Ульяна, но на этот раз без иронии – с грустью. С пройденной, отжитой грустью, с которой вспоминают смерть любимого попугайчика, когда был еще ребенком. – Хочешь, расскажу, поймешь? Только пошли по лестнице. Этот гроб на колесиках сегодня поехал к другим…

…Они познакомились на квартире Валериных друзей почти год назад. Ульяна уже не помнила, с кем там оказалась. Позвавший ее был всего лишь случайным попутчиком. Оно выяснилось позже, но тогда девушка просто ожидала неплохо провести вечер в компании творческих молодых людей: художников граффити, начинающих музыкантов с треками, пробирающими до самой души, выворачивающими наизнанку нутро, гремящими в сознании цветными всполохами фейерверков.

Чтобы войти в поток и творить искусство вне всяких рамок, молодые таланты потребляли какие-то порошки – «усилители вкуса к жизни», как сами выражались. Валера Зыкин – старший из компании и самый заметный, самый цепляющий, самый яркий – на момент их первого с Ульяной свидания уже крепко сидел на «винтах». Она быстро обо всем узнала, в большей степени потому, что Валере было плевать на нее и на то, рядом она или нет. Но он искренне удивился, когда узнал: рвать общение Ульяна не собирается. Даже наоборот.

Они стали встречаться чаще, иногда даже ночевали вместе то у нее, то у него. Неизвестно, как считали родители Ульяны, но о том, что парень дочери плотно сидит на системе, они не знали.

Однако если Уля часто задумывалась об учебе и будущем, о совместном переезде в центр после поступления, то Валерон как был мудаком, так и оставался – неделями пропадал на квартире в Бутово, общаясь с собиравшимися там парнями и девочками.

В один из таких загулов, после сотни пропущенных, скандалов по телефону и отключенной в итоге трубки, Ульяна приехала сама. Она пыталась достучаться, но Валера не слышал слов сквозь героиновое одеяло бабки-смерти. Тогда-то она и приняла решение. А может, кто-то ей помог.

Когда Валера очухался и пришел на кухню за добавкой, то застал Ульяну в глубоком хмуром коматозе. Он бил ее по щекам, орал благим матом, тормошил.

«Пойдем, пожалуйста, отсюда. Нам срочно надо уходить!..»

«Теперь мы в одной лодке с тобой, – наконец подняв голову, сказала Ульяна. – Хочешь, чтобы выбралась я, выбирайся вместе со мной. Так».

Внутри кипело странное чувство, даже целый коктейль чувств. Валера по-настоящему испугался, что убил ее, точнее, Ульяна сама убила себя, сделав шаг по пути, с которого не сходят долгожителями. Другая его часть неожиданно увидела в девочке надежду. Возможность спастись, увидеть мир, о котором мечтал маленький ребенок внутри него. Она сильная, гораздо сильнее него, эта нежная солнечная крошка. Теперь она все понимает. Они выберутся вместе. Она вытащит его за собой.

«Дура!» – смачно сказал Валера. Он выволок ее на улицу и усадил на лавку перед подъездом. От декабрьского мороза Ульянины щеки быстро покрылись алым румянцем. Или то были горящие следы от ударов ладонью, Валера не разобрал. Стянул с себя шапку, нахлобучил ей на голову. Обхватил руками, крепко прижал к себе, пытаясь одновременно и привести Ульяну в чувства, и не дать ей замерзнуть.

«А ты хотел кого-то другого? – она наморщила нос. – Зато ты наконец-то включишь голову, бросишь эту дрянь и найдешь работу. Будем жить вместе, снимем квартиру. У-ммм…»

Ульяна ласково потерлась об его плечо щекой. Валера опустил руку, на несколько секунд задумался, вытащил из кармана чек и, не оборачиваясь, швырнул пакет в сугроб за спиной.

Внутри у него что-то перещелкнуло. Подумалось о семейных притонах, где героиновые родители делают героиновых детей. Где вместо памперсов покупается грамм. Тогда Валера понял: его девочка настроена серьезно. Да и он больше не мог ее отпустить.

– Все. Сегодня точно последний раз.

Конечно, Валера нашел работу в первый же месяц после своего решения. Вот только совсем не такую, о какой говорила Ульяна…

Когда они вышли из подъезда, Ульяна резко затормозила. Гриша чуть не налетел на нее.

– Я даже не представляю, куда мне теперь.

– Могу составить компанию. Если захочешь…

– Не знаю, но наверное, захочу. Будешь?– Ульяна вытащила из пачки сигарету, ловко прикурила от зажигалки, предложила Грише взять тоже. Дымили вместе, игнорируя косые взгляды старух и мамаш с колясками, торопливо проходивших табачное облако по узкой дорожке.

– У него отец родной… на маке сидел, – внезапно снова заговорила Ульяна. – А мама его очень любила. И Валера любил. Он был самым лучшим человеком в мире для них. Я дядю Борю знала. Жене каждый день дарил цветы. У дома нашего росли. Глупо, конечно, но так приятно, наверное. Втроем в парк ходили на карусели, вечером смотрели что-то по телевизору – всей семьей. Даже когда уколется, все равно оставался хорошим, ни разу руку не поднял, не кричал никогда. Потом, когда заморозки пошли, ну, когда наркотиков в городе вообще нет, стал прикрикивать, потом начал пропадать, вещи из дома тащить. Тетю Веру бил, только она не признавалась. Мне Валера рассказал. Он один раз вступился за мать, так отец его скрутил и чайник с кипятком на спину вылил, – Ульяна тяжело сглотнула, голос дрогнул. – Тетьвера после этого денег у сестры заняла, мужа в центр какой-то отправила. А дядя Боря там в этот же день взял да удавился на пруте от кровати. Валера мать во всем винил, только недавно помирились. Говорил, дал себе обещание никогда не связываться с наркоманами. Ага… Привет, ребята.

Ульяна затушила сигарету о забор, сунула в рот жвачку. Со стороны, наверное, все выглядело так, будто она о чем-то обыденном и простом рассказывает.

– Понимаешь, я думала, я с ним до конца. Но я очень жить хочу. А без него или с ним таким я жить долго не смогу.

– Почему ты уйдешь? Чтобы понял, что без тебя ему никак? – спросил Гриша и тут же постыдился своих слов.

«Только не оставляй меня одного. Я боюсь потерять контроль. Я боюсь потерять себя…» Вот и вся твоя поганая сущность. Вот и весь ты, какой есть, человек. Ничего не скажешь…

Ульяна промолчала, поджала губы.

– Мне кажется, теперь брошу. Пошел он нахер. Пр-ридурок. – Она потерла ладонью доски скамейки, собираясь сесть, но тут со стороны площадки перед домом прокричали радостно и непонятно:

«Цивьян! Иди к нам!»

– Пошли, – Ульяна подтолкнула Гришу вперед.

Под навесом возле детской песочницы собралась компания – человек семь. Парни и девушки, но не такие, как в квартире Валерона. Живой пульсирующей энергией от них тянуло, а химическим кислым душком – нет.

– Привет, дорогие. А я сегодня не одна. Примем новичка?

К Ульяне потянулись руки для объятий, одна девушка подала ей гитару, попросила (видимо, привычно):

– Сыграй что-нибудь.

Ульяна озорно улыбнулась и повернулась к Грише.

– Да. Сыграй. А мы послушаем.

Она откровенно дурачилась. Но Гриша воспринял просьбу серьезно. Забрался с ногами на лавку, поудобнее устроился на спинке. Перебрал ловкими пальцами бронзовые тугие струны. Инструмент оказался хорошо настроенным, гриф без сколов и потертостей – налицо бережный уход.

Гриша осторожно извлек первый аккорд, договариваясь, что сейчас они войдут в одну стихию, сольются воедино. А потом сознание унеслось в другой мир.

Я был всего лишь в начале пути,

Силен и молод, но не ведал, куда идти.

Побоялся принять решение и все потерять,

И доверил себя мнению толпы.

Она звала и манила к себе,

Заставляя отвергнуть все, что было во мне.

Обвивала холодными петлями,

На пути воздвигая лабиринт километрами

Но я почему-то верил ей.

Она не любила пустых торгов,

Обещала взамен море благ и цветов,

Стоило только отдать, навсегда потерять

Свою сущность и душу.

Это было, в сущности, ценой из грошей

За признание в мире людей,

Только я выбрал душу и толпе стал не нужен,

Стал отвергнут со всех сторон.

И в жестоком мире остался один на один,

Потому что не знал, проиграл? победил?

Я боялся упасть,

Сделать еще хоть шаг и пропасть,

Проиграть в борьбе с самим собой.

Потому что здесь все одно:

Оступился – и попал под огонь,

Сделал что-то не так, оступился – и в прах,

Все надежды уйдут в бесконечность и...

Подскажи, как себя найти,

На каком перекрестке чужого пути?

Как себя отыскать, попытаться достать

Навсегда утонувшего в вечности?

Ты поверь – мне неведом страх.

Не боюсь рисковать – здесь все не так.

Вопреки толпе,

Буду жить, позабыв о мгле,

Только веря и только надеясь.

Что еще нужно сделать, чтоб себя спасти?

На каком поискать закоулке пути?

Что еще нужно отдать,

Что – мне б только понять, –

Чтобы просто быть вместе?..

Когда он играл, то переносился в иную реальность, забывался. Не существовало тесного гаража, Ромкиных дружков, криков школьных учителей, печальных глаз изможденной работой матери. Были только музыка и текст, возникающий легко, точно ткался из сигаретного дыма. Зря Гриша боялся, что подростковая ломка голоса отрежет дорогу к вокальному будущему – девушки млели от его мягкого, с хрипотцой тембра. Только Гриша мало кому играл из них. Разве только Соне…

Струны стихли, Гриша поднял глаза и столкнулся взглядом с Ульяной. Она смотрела потерянно и обезоруженно.

– Где ты так научился?

Он пожал плечами, мол, сам не знаю. Его никто никогда не учил, все выходило само, лилось из вскрытого нутра, как кровь – из разорванной вены, но было не мерзко. А так же сладко и тепло, как под героиновым покрывалом старухи-смерти. Со словами из него вытекала боль.

– Как она называется? – спросил кто-то из ребят.

– Не знаю, – снова движение плеч.

– Сам сочинил?

– А сбацай еще!

Просьба и внимание к нему были внезапными. Гриша переглотнул, собираясь отказаться, но снова посмотрел на Ульяну и передумал.

Это была красота, которую сломали.

Это был человек, рядом с которым он не стеснялся себя, своей зависимости и страхов. Сжимающий челюсти зверь внутри слегка ослабил хватку, затаился, спугнутый тихим голосом и осторожными повадками мелкого, но смелого существа.

Он тихонько коснулся податливых струн.

– Дай мне проверить прочность твоих ресниц, прозрачность глаз. Я изучил состав твоих слез и написал об этом рассказ… (1)

Когда он снова открыл глаза, то увидел потихоньку возвращавшиеся в реальность лица. Такой эффект исчезнувшего времени, иной Вселенной оказывали только две вещи, которые Гриша знал: музыка и наркотики. И в кои-то веки вторые были совершенно ни при чем.

Он огляделся, но Ульяны не заметил. Она показалась со стороны площадки, держала в руках телефон и уверенно шагала навстречу.

– Мама звонила. Они с дачи вернулись, надо зайти домой за лекарствами, а потом отнести бабушке на другой конец района. Кр-расная шапочка, блин, – она усмехнулась. – Ты говорил, хочешь со мной. Не передумал?

– А твои родители не скажут, че приперся?

– Уж тебе-то они точно будут рады. Просто поверь.