Ласточка Соня

Комната Ульяны смахивала на добротный кабинет, в котором зачем-то поселили подростка и дали ему свободу действия. Огромный стол, библиотечная лампа с зеленым пластиковым абажуром, толстые корешки однотонных книг, видневшиеся через стекла шкафов. На светло-золотистые обои Ульяна приклеила плакаты музыкальных групп, полароидные снимки с лагерной вечеринки и школьного праздника, школьные дипломы, рисунки. Гриша остановился рядом с диваном. 

Прямо на него смотрела с альбомного листа длинная, как сарделька, карандашная такса, выведенная неуверенной детской рукой. Нос у таксы был угольно-черный, острый, а хвост – треугольный, похожий на морской флаг.

Ног оказалось почему-то шесть…

– Мой младший брат подарил, – поняла Гришино удивление Ульяна. – У него всяких чудиков в комнате целая пачка.

Она открыла дверцу шкафа, перебрала стопки однотонной одежды, вытащила и развернула светло-голубую футболку, похожую на ту, в которой она была сейчас.

– Отвернись.

Гриша хотел сказать. Узнать о мифическом брате, о том, куда делась ее комната и по-настоящему ее угол в доме и что думает об этом сама Ульяна. Но спросил другое:

– Почему тот парень во дворе назвал тебя странно? На «цэ» как-то…

– Цивьян? – Ульяна непонятно усмехнулась, будто ждала вопроса. Размышляла, можно ли его не задать. Обернулась к портрету на стене. – Знакомься, мой отец – Григорий Павлович Цивьян, известный в Союзе московский архитектор. Заслуженный, рачительный и крайне ответственный.

Она говорила шутливо, передразнивая ведущих передач, посвященных концертам в честь именитых личностей, но наболевшее сквозило через ее несерьезную интонацию, как осенний ветер через незаклеенную раму.

– Каково тебе с ним? – тихо спросил Гриша, и Ульяна изумленно вскинула бровь, но тут же осунулась, присмирела.

– Неплохо, но… ты же сам видел. У мамы вечно дела, ей младшего в школу отвести-встретить, дома занята, постирать, погладить, обед, а вечером спину прихватит или суставы крутит. Мне ничего не дает, говорит, получи образование, не будешь всю жизнь ни от кого зависеть. А мне надоело, понимаешь? – произнесла она негромко и честно. – Я не хочу думать, как жить, я просто жить хочу. Девочки взрослеют быстрее мальчиков, но тихие отличницы не взрослеют совсем. Они просто не живут. Я здесь не расту – меня выращивают, как щенка… Надоело...

Ульяна замерла, отведя руки за голову и так и не стянув футболку. Тонкое гибкое тело – беззащитное и нежное – было прямо перед Гришей. Ему захотелось обнять его, заключить в кольцо рук, закавычить громкой молчаливой фразой, направленной на весь мир: «Я не ваша. Я сама решаю за себя».

В голове возникло замысловатое книжное слово – «стан». Стан принцессы – тонкий, гибкий. Изящный стебелек цветка.

– Нравлюсь? – озорно улыбаясь, спросила Ульяна.

Гриша в ответ несильно ткнул в плотный, тугой узелок пупка. Как в кнопку лифта. Ульяна подобралась, Гриша почти ощутил сам: по коже ее живота проскользнули стыдливые щекотливые мурашки, мелькнули вдоль дорожки светлых золотистых волосков, спустились за пояс джинсов.

Он представил, что под ними, и жаркое тепло разлилось внутри, затопило, ударило в голову, вырубая напрочь мысли.

Ульяна наклонилась, внимательно заглянула Грише в глаза, провела ладонью по волосам. От нее пахло фантой и клубничной жвачкой. Искристая девочка – ток, бегущий по проводам, бенгальский огонек. Везде в доску своя, везде нужная, девочка, общению с которой всякий оказался бы рад. От тихой отличницы в Ульяне были разве что твердая уверенность и чувство своей неизменной правоты. Словно жизнь – урок, который можно выучить заранее и потом точно не сплоховать у доски.

Гриша помнил только одну такую отличницу.

Шанса повзрослеть ей не выделили…

…Сказать, что я офигел, когда Ромкин телефон на третий день зазвонил, – ничего не сказать. Я так и не понял, зачем прихватил его, и собирался загнать кому-нибудь по дешевке. Чисто машинально я нажал «принять вызов».

– Эээ, дарагой, ты куда пропал? Пачиму не заходищь? Товар продал?

– Э-эм… – выдал я неопределенно, не зная, как объяснить, что хозяин мобилы больше никогда и нигде не появится. Но слово «товар» заело в голове. Я зацепился, запнулся об него. Товар – значит, деньги. Деньги – возможность прикупить белую дурь. Такая нехитрая схема пронеслась у меня в голове.

– А обязательно, чтобы… чтобы, ну, тот же человек?

– Аааа, ищь, прыткий какой. А твой приятель не желал с тобой знакомить, а-ай!..

– Я бы очень хотел, ну… Вместо него если…

– Маладэц! Мои ребятки завтра за табой подъедут, ты только адрес скажи.

Я назвал номер своей школы.

– Вот и атлична. До связи.

Весь вечер и половину следующего дня я изнывал от нетерпения, буквально не мог усидеть на месте, ерзал, точно на раскаленных углях. После уроков, которые почти не запомнил, первым вылетел на улицу. И остановился в растерянности. Мной овладел внезапный страх: как меня узнают? А если перепутают с кем? Или никого не найдут и будут ждать в другом месте, а после скажут: солгал, не пришел, испугался, сосунок.

Прошло уже много времени. Я нервничал, бродил кругами и постоянно смотрел на экран мобилы. Покусывал ногти.

Разошлись курильщики за школьным забором. Молодая учительница завела продленку в здание. Похожие на взъерошенных воробьев младшеклассники в скрипучих цветных ветровках еще немного погалдели на крыльце, выстраиваясь парами, и друг за другом исчезли за пластиковой дверью.

Сделалось безлюдно и тихо, двор опустел. Я сбросил под ноги пепел с кончика сигареты, сплюнул и собирался тоже пойти, когда на асфальтовый пятачок перед школой въехал черный джип. Переднее стекло с тонировкой опустилось, из-за него выглянул азербайджанец или типа того.

– Э, слышь, ты к Мигелю? – спросил он без акцента. Я не знал, к кому, но кивнул.

– Наверное.

– Он тебе звонил?

– Да.

– Запрыгивай назад.

Я послушно метнулся к двери. Даже обидно стало: встречают меня, на такой крутой тачке, а никто из знакомых не видит.

В салоне оказалось трое парней, все как один на пафосе: лаковые туфли, золотые цепочки, пиджаки от «Армани», футболки в обтяжку. Тот, что сидел сзади, увлеченно залипал в телефон и на меня не обратил внимания. Магнитола выдавала приглушенный бит.

Вырулили из знакомого района. Быстро мелькнули за окном унылые окраины, машина свернула на загородное шоссе. Я слегка напрягся, потому что совершенно не знал, куда мы едем, но почему-то не решался спросить.

Наконец свернули в коттеджный поселок, покатались среди узких улочек с красивыми голубыми елками возле заборов, остановились напротив глухих ворот. Водила обернулся ка мне, смерил придирчивым взглядом, пояснил:

– Папка человек строгий. Прирежет и глазом не моргнет, если че не так. При нем много не вертись, на вопросы отвечай кратко, без болтовни, Мигель этого не любит, – увидев, как я напрягся, парень рассмеялся, показав неестественно белые ровные зубы. – Да не ссыкуй, все пучком будет.

Мы выбрались из машины, прошли через калитку по мощеным дорожкам к боковой двери дома. Там меня провели по бесконечно петляющим коридорам сплошь в мраморе и с зеркалами. Потом сопровождавший парень постучал в тяжелую дверь, подождал несколько секунд и толкнул меня вперед.

В дубовом кабинете густо пахло тлеющими благовониями. За необъятным столом сидел неопрятный усатый мужик в дорогом костюме и винного цвета рубашке, с горбатым носом и цыганскими черными бровями, крутил в руках Verty. При виде меня он расплылся в радушной улыбке. Сверкнули золотом коронки.

Я сразу понял: это тот человек, с которым разговаривал по мобиле Ромка и который звонил мне.

– Здрасьте.

Я нерешительно остановился на пороге. От незнакомца просто веяло опасностью, этаким едва уловимым запахом, и все внутри кричало: не подходи, беги отсюда, дурак!

– Привет, дарагой. Садись, пожалуйста! – Мигель указал на кожаное кресло напротив себя. Я покорным бараном подошел и сел. – Наканец увиделись. Расскажи, как дела? Пачиму один? Где твой друг?

– Он умер, – мрачно сказал я.

– Ай-ай, беда какая! Совсем маладой был. И ты прищел, конечно, чтобы работать вместо него?

Мигель прищурился, откинул крышку стоявшей на столе деревянной шкатулки. Внутри лежали аккуратно свернутые зипки с белым весом. Грамм к грамму. Хрустящие пакетики, замочки, защелкивающиеся с тонким чистым звуком. Мягкий порох. Концентрированная удача. Живительные мечты. Мягкий бабушкин плед, укрывающий от тревог мира. Вчера вечером кончился последний чек из запасов Ромки. И тут такая удача!..

У меня заскребло в горле, требовательно заныли вены. Наверное, так чувствовала себя несчастная собака Павлова, которую жалели девчонки на уроке биологии. Только у той текли слюни и выделялся желудочный сок.

– Клиентов много, каждый внимания хочит. Тяжело, сам понимаишь. Предлагаю тэбе поработать. Будишь брать товар, отдавать хорощим людям, а взамен получать дэньги. Сорок процентов с каждого оставляишь себе. Угощаться можешь тоже отсюда. Доволен будищь, не обижу!

Мигель вытащил из ящика стола новенький сименс в чехле, положил передо мной.

– Вот, связь держать будищь через него. Мой номер там записан. Звать меня можешь папка Мигель. Ну как?

Войдя в кабинет, я сразу стушевался и только согласно кивал. Обещания ослепляли. Я даже на секунду проникся к Мигелю симпатией.

– Ну, давай нюхнем за крепкую дружбу, дарагой, – он начертил на столешнице из красного дерева две жирные дороги «фена».

И тогда я понял, что попался...

Сложно подсчитать, сколько веса я толкнул за те летние месяцы у Мигеля. Постоянные клиенты были мной довольны, с новенькими я быстро находил контакт. Язык мне подвесила улица. Телефон разрывался от звонков, я постоянно с кем-то встречался, знакомился с симпатичными девчонками, в карманах появились деньги, и притом немаленькие. Я чувствовал себя в своей среде, веселым, живым по-настоящему, а не серостью, ежедневно плетущейся в свои офисы или универы.

Тогда же я устроился на первую реальную работу – барменом в клуб, днем работающий как обычное кафе. Во многом – чтобы оправдать перед матерью частое отсутствие дома и появление собственных денег. «Да, ма, такие зарплаты. Ну а ты хотела, ма? Так щас везде. Неужели ты не рада за меня?..»

Мама верила. А возможно, только делала вид, что верила. Знать ничего наверняка она не могла: я поумнел и уже больше не прятал вес дома, как полтора года назад. На тот момент медленный падальщик стал неотъемлемой частью моих будней. Там же в клубе я раскидывал гречку на мелкую розницу – для скоростных весельчаков и пафосных папиков с кучей девочек.

В те выходные я работал в дневную смену. Было тихо, клиенты всегда приходили вечером. Я механически протирал бокалы, погруженный в свои мысли, когда меня окликнули по имени.

– Гриша!

Я обернулся. У прилавка стояла девушка в черном шерстяном пальто. Пояс перетягивал узкую талию, придавая силуэту форму песочных часов. Казалось, один неловкий шаг или порыв ветра, и девчонка переломится в этом тонком, стеклянном перешейке. Заметив мой взгляд, она улыбнулась. На щеках появились и тут же исчезли ямочки.

Милая, но с такими я редко общался – слишком аккуратные, нежные, ухоженные. Домашние, к ним боишься лишний раз прикоснуться. Она нервно теребила длинными пальцами кожаную перчатку. Темно-шоколадные колечки волос рассыпались по плечам и упруго подпрыгивали при каждом движении.

– Знакомые сказали, ты знаешь, как сделать так, чтобы стало весело, – быстро сказала она вызубренную фразу. Точно долго перечитывала ее по бумажке и репетировала произношение у входа в бар, прежде чем на самом деле войти.

Я сразу расслабился. Проверка. Подослать кого-то левого и посмотреть нового человека на болтливость – это оказалось бы вполне в духе Мигеля.

– Могу предложить кофе и пирожное. Капучино и птичье молоко устроит? – я сделал вид, что ничего не заметил, повернулся к холодильнику-витрине, краем глаза ухватив, как вытянулось лицо девушки. Нет, не похоже на проверку.

– Мне говорили, ты можешь помочь. Ну, по поводу… гречневой диеты, – взгляд ее говорил намного больше слов. С тем же выражением я, наверное, прибегал к Ромке.

– Я понял.

Девушка перегнулась через барную стойку, шепотом сказала почти на самое мое ухо:

– Я уже без него не могу.

Я поморщился, встряхивая головой от щекочущего дыхания. Вцепился в только что протертый стакан, набросился на него с тряпкой, словно пытался придать такой блеск, который не снился всем барменам в мире.

– Вечером приходи в «Бабочку», – это был гаражный кооператив, репточка Ромкиных парней. – Постучишь в сто девятый, на последней…

– Я найду, – горячо заверила девушка и улыбнулась. Металлические пластинки брекетов на ее зубах поблескивали стразиками. Сразу подумалось: как ее только не травят? Ведь не боится и не стесняется улыбаться.

«А ее ведь не дразнят», – вдруг с четкой уверенностью понял я. Кофемашина противно запищала о готовности. Я оставил бокал и с радостью отвернулся. Взгляд жег спину от прилавка.

– Капучино, – сухо сказал я, подавая ей картонный стакан с пластиковой крышкой.

– Спасибо!

Снова лучезарная улыбка. Не послышался ли мне весь предыдущий разговор?

– Пирожное свое возьми. Кофе для кого?

– Соня. Вечером жди, я обязательно приду.

– …Соня, – произнес Гриша полушепотом. Вздрогнул и открыл глаза. Ульянино лицо было близко к его лицу. Она зажмурилась, мягко затаила дыхание. Сделалась податливой, нежной, теплой, точно кошка.

– Кто такая Соня? – распахнула глаза и спросила. Без потайной мысли, без ревности.

Гриша открыл рот, но сказать все равно ничего не успел. В дверь комнаты постучали.

– Уля, ты скоро? – требовательный тон, задрапированный, как в подарочную бумагу, в деятельное беспокойство. – Почему не горит свет? Доча!

– Темнота – друг молодежи, – послышался смешок, а следом за ним – глухой звук от шлепка полотенцем.

Ульяна отстранилась, пожала плечами, мол, надо выходить, крикнула в коридор:

– Да идем мы! А свет жечь не экономно, между прочим!

Сделала шаг прочь. Гриша поймал ее за руку. Соня тоже была такая: стремительная, быстрая. Ласточка.

– Гриш, пошли, – требовательно повторила Ульяна.

Гриша замер. Руки. Руки у них с Соней тоже были одинаковые. Он провел по белому худому предплечью, проскользнул к сгибу локтя. Ульяна попятилась, попыталась вырваться, но Гриша вцепился в ее запястье.

Под полупрозрачной кожей вены выпирали рельефным рисунком, сплетались в сеть, которая отчетливо, древесной заскорузлой корой, ощущалась под пальцами. Среди мелких родинок, созвездиями щедро рассыпанных от плеча до кисти, маленькими точками различались точки от шприца.

– Ох, Соня… – беспомощно выдохнул Гриша.