Метёлка (Таиланд)

Над курортным городом висела мгла. Уличных фонарей не хватало, с темнотой боролись магазинчики, облепившие первые этажи широкой центральной улицы. К ней, как к горному потоку, сходились, выныривая откуда-то из черной невесомости, ручейки узких улиц, кривые переулки и сырые проходы между домами, в которые страшно было заглядывать. Они казались зловещими трещинами в высоких серых скалах, ущельем зажимавших улицу. Река текла и бурлила, и в ней барахтались люди. Туристы плыли в небольших грузовичках с хромированной клеткой вместо кузова – нечто среднее между автобусом и мотоциклом, прозванное ими самими «тук-туком». Обычно, внутри такого транспорта располагались две скамейки и поручни, а забраться и выбраться из него можно было только сзади.

Тёма и Лена прыгнули внутрь, и Тёма протянул водителю сотню, тот обернулся, примеряясь к бумажке, Тёма посмотрел на дорогу – на скутеры и столбы, на светофор, моргнувший красным, и в водительском зеркале заднего вида снова увидел лицо водителя. Еще одно. Точно тот смотрел и на дорогу, и на Тёму одновременно. Первое лицо подмигнуло, протягивая сдачу, а второе, что краснело в зеркале, продолжало смотреть вперёд, следило за светофором, даже глаза не моргнули. Загорелся зелёный, «тук-тук» загудел и ускорился, инерция посадила Тёму на скамейку.

«Это невозможно, – решил он, – наверное, я просто устал».

Так оно и было – они с Леной прилетели ближе к вечеру, перед этим час дороги до аэропорта, два часа на регистрацию, девять в самолёте, два в автобусе до гостиницы, час на расселение – поспать им не удалось нигде, даже в самолёте. С вечера Тёму одолевала невыносимая усталость, перед его глазами то и дело проплывали, выныривая и снова погружаясь в неразборчивую муть, события этого огромного необычного дня. Там в самолёте Лена села у окна, подолгу рассматривала облака и землю, ей нравилось, но она постоянно бегала то за водой, то за соком, то еще куда-то, Тёме это надоело, и он захватил её местечко, наказав таким образом за мельтешение, а потом на посадке Лена тянулась над ним, высматривая в окно вечерний город, огоньки, и обсыпанную ими кромку моря, а ему стало немного стыдно, что ему всё это не интересно, а место он занял. Как сыч. Как будто совершил подлость, поступил несправедливо, отнял у неё что-то хорошее, а самому при этом не особо нужное. Хотел извиниться, но удобного момента не выпадало, так и спустился с этим червивым чувством на землю. Грызли и грызли его эти червяки, надо было их как-то унять, исправить всё. Правда, не совсем понятно, что именно.

К ночи он вымотался окончательно, звуки, цвета и запахи поплыли. «Тук-тук» скакал по дороге, вокруг тарахтели скутеры, мелькали огни витрин и лавок, ветер разносил незнакомые запахи, а в носках отчаянно потели ноги – «эх, надо было идти в сандалетах», – сожалел он, вдыхая тягучий, пропитанный липкой влагой воздух.

– Лучше бы мы дома поели, – сказал он, поворачиваясь к Лене. – Ну, где-нибудь в гостинице.

– Там всё было закрыто, – отозвалась Лена.

Возражать не стал, может и правда. Еще раз посмотрел на водителя – голова репой, между слипшимися волосами проплешины – блестят, переливаются словно медовые, затылок самый обычный, в зеркале желтое лицо. Одно. Всё как будто в порядке.

Улица, в начале которой они высадились, тянулась от шоссе к набережной. Туда, где нежное море поглаживало волнами песок, а туристы неторопливо бродили под кокосовыми пальмами, под их огромными орехами, готовыми в любой момент свалиться, расколов кому-нибудь череп. Концентрация магазинов, ресторанов и клубов здесь казалась максимальной. Лена тут же устремилась вперёд. На ней был тонкий сарафан, белый с фиолетовым рисунком, и лёгкие босоножки. Золотистые волосы собраны в слегка растрёпанный пучок, на спине играла светом застёжка-молния – эта будто шепталась с Тёмой, поблёскивая о чем-то хорошем, нежно и страстно одновременно. Сейчас бы в тихий уютный номер, к этой тоненькой застёжке с запахом волос, к нежной Ленкиной коже и тёплому прерывистому дыханию у своего виска. Но Лена неслась вперёд, как кавалерист в атаку. «Точно метёлка» – мысленно согласился Тёма с тёщей, так она её называла – «наша рыжая Метёлка». Собравшись с силами, он ускорил шаг и догнал её под вывеской «Игровой клуб русский биллиард». Вот так, с ошибкой. Такой вот иностранный ошибочный русский, словно поддельный. Здесь над толпой звучали всякие языки, вывески слушали их и повторяли, не особо заморачиваясь грамотностью.

– Ух ты! – Метёлка застыла у лавки с фруктами, расправляя сарафан, – что это?

Тёма встал рядом и рассеянно посмотрел на фанерный прилавок, заваленный экзотическими фруктами. Манго, бананы, личи, одни лохматые, другие чешуйчатые. Что-то розовое, похожее на облысевший ананас, какие-то шишки будто панцирь муравьеда, желтоватые звездообразные огурцы, черти-что, да и сама продавщица, как еще один неведомый фрукт. Низенькая, кругленькая, черная, словно муха, она разделывала огромный, еще не успевший развоняться дуриан – движения точны, сок блестит на широком ноже, короткие пальцы умело потрошат мякоть. Тёму заворожили её движения, танец рук, танго пальцев, но что-то было в этом странное, что-то невозможное, что-то невыносимо непривычное резало взгляд. Он присмотрелся. Склонился над телегой, рассматривая её мельтешащие пальцы.

Пальцев было семь, семь пальцев, а на другой руке восемь, по два больших.

Мороз по коже.

– Ладно, потом, – встряхнулась Метёлка и понеслась дальше.

Они вновь поплыли по улице, то и дело натыкаясь на медлительных стариков, обходя и пропуская встречных. Мимо, звеня цепями и громыхая багажниками, летели скутеры, на стенах пылали вывески, в лужах под ногами рассыпались витрины. Кругом всё гудело, тряслось, взрывалось, дёргалось, разлеталось и вновь собиралось, как в калейдоскопе. В этом безумном потоке, будто потерянные в Саргассовом море, они держали курс от одной макашницы[1] до другой. Через сотню метров Лена снова застыла у лавки с соками, перебирая глазами разноцветные запотевшие бутылочки. Тёма встал рядом, прилепившись взглядом к монаху, топтавшемуся у телеги с лотерейными билетиками. Тёма никак не мог разобрать, мужчина это или женщина, голова лысая, но по лицу не определишь. Он придирчиво сосчитал пальцы на руках монаха и, найдя их количество правильным, немного успокоился, перевёл взгляд на ноги, и тут в глаза вновь полезли черные пульсирующие пятна.

Буддистские монахи должны ходить босиком, только за сотни лет роста производства всевозможной бытовой дряни, это правило бесповоротно устарело, в XXIвеке под ногами человека могло оказаться что угодно. Ходить босиком по городу стало опасно. Монах у телеги с лотерейными билетами имел на ногах старые кожаные вьетнамки, от вида которых Тёма вновь почудилось, будто всё происходит не на самом деле, а на экране, не с ним, а сам он топорщится в удобном кресле, как разваренная картошка, придавленная богатырской ложкой двухдневной усталости. Лысый человек в горчичном одеянии мялся перед лотком в шлёпанцах, большой палец на его левой ноге сросся с указательным, заключив ремешок вьетнамок в непрерывное кольцо тёмной огрубевшей кожи. Ремешок словно врос в стопу, или сросся с ней.

Или это была не стопа.

Или не вьетнамка.

Голова снова закружилась, всё поплыло. Тёма зажмурился, растирая глаза. Странный монах пропал, растворился в пёстром шуме, вильнув на прощание запахом какой-то приторной специи. «Тоже потом», – буркнула где-то рядом голосом Лены цветастая темнота, и Тёма привычно устремился вдогонку, ориентируясь на её рыжий хвостик, как на противотуманную лампочку впереди едущей машины.

Наконец, она нашла ресторан, если верить запаху – рыбный, хотя Тёма был готов засесть в любой, а в идеале – залечь. Вспомнились тюфяки, расшитые золотом арабской вязи, изнеженные в своём роскошестве.

Меню представляло из себя толстую расхристанную папку с ламинированными изображениями блюд, посеревшими от мелких царапин и утратившими свою первозданную фотографическую яркость. Лена долго листала меню, сопела и хмурилась, затем ткнула пальцем в пару страниц и на столе мгновенно появились тарелки с горячей едой, словно они только и ждали когда их закажут, томясь в каких-нибудь безвоздушных закромах кухни. Официант поставил тарелки, забрал меню и улыбнулся, а Тёма зачем-то посмотрел ему в рот, и увидел там желтоватые зубы. Одно мгновение, но его хватило – эти зубы состояли из горизонтальных секций похожих на панцирные пластины мокрицы, и слегка шевелились, блестящие и склизкие, едва прикрывая белёсый язык, походивший на дрожащее в густых соплях мушиное брюшко, внутри которого тоже что-то ворочалось или вертелось, мелькая черными сгустками.

Тёме сделалось не по себе, сердце заколотилось чаще, он с ужасом уткнулся в тарелку – не найдётся ли там тоже какое-нибудь неестественное движение, гадость, в глубине этой маслянистой жижи, где-нибудь под торчащим над поверхностью супа плавником. Но есть хотелось не меньше, чем спать. Официант ушел и память о нём тут же выдавил голод. Впитал, как губкой, точно и не было ничего.

– Очень острое, – запивая водой, сообщила Метёлка, – ты осторожней.

Тёма наполнил ложку, понюхал и осторожно коснулся супа передними зубами. Через мгновение у него загорелся весь рот, пламя перекинулось в нос, обожгло гортань, он вернул ложку в суп и тоже схватился за стакан.

– Черт, что это?

Однако, голод пересилил и перец. Разбавляя суп водой, и посмеиваясь над тарелочкой с маленькими зелёными перчиками, что официант принёс на тот случай, если еда вдруг покажется гостям недостаточно острой, они съели почти всё. Но от такой немыслимой остроты Тёму слегка подташнивало, и он выскочил на улицу, глотая душный воздух.

– Всё, поужинали, – процедил он, – теперь в номер, спать. Я очень устал.

– Ага, – согласилась Лена.

Тёма усомнился в этом чересчур быстром «ага» и оказался прав. Метёлке, как зажиточному дикарю, залетевшему в супермаркет, хотелось всего и сразу. Она так и норовила сейчас же всё успеть и попробовать. Как будто этот день был у неё последним в жизни. Между тем, мрак Тёминой усталости густел с каждой минутой, и застывал, как клей, концентрируясь где-то на подошвах. Ноги потяжелели и с каждым шагом отлеплялись от асфальта всё трудней. Хотелось лечь и заснуть. Тёмные закутки переулков стали казаться уютными, пышные коврики магазинов манили своей мягкостью, а выставленные на улицу огромные чемоданы, открытые для продажи – представлялись комфортными кроватями, идеально подходящими для сна.

Тёма водил головой, стараясь не вырубиться окончательно: мимо плыли фигуры и лица… над толпой невысоких людей, словно грязные айсберги, возвышались большие и бледные европейцы… бесформенные, прыщавые, помятые, с неровными зубами… словно уродливые сказочные тролли, они петляли по тротуарам, ища свой Титаник… в желтке навязчивых ламп, перебирали ногами и сжимали пухлыми пальцами свои округлые кошелёчки… рядом с ними струились девушки, тонкие и стройные, как дым от индийских благовоний, только из янтаря… прекрасные азиатские пленницы ростом в плечи… своему жирному… европейскому… айсбергу…

Шоссе, наконец, остановка «тук-тука». В глубине переулка светились лавки. От них несло жареными креветочными палочками и еще какой-то незнакомой сладковатой копотью. Тёме вспомнились мухи, которых они с друзьями жгли на булавках во времена школьных каникул. Такой же был запах…

– Это же насекомые, – восхищенно шепнула Лена, высматривая в переулке телегу макашника, – надо же попробовать.

Тёма поплёлся следом, не хотел отпускать, потеряет же в этой мути и не сможет больше найти. Пока не выспится.

На огромном грязном противене шкварчали кузнечики. Прозрачные маслянистые отсеки справа и слева от сковородки были наполнены каким-то жженым корявым попкорном, похожим на облитые машинным маслом давленные стручки гороха, это были жареные личинки шелкопряда – белёсые, а черные, измазанные в копоти – сверчки, с промасленными бамбуковыми червями вперемешку, и зелёные обрезки тростника зачем-то.

– Ух ты как круто! Ща наберём на завтрак, – обрадовалась Лена.

Ушел их «тук-тук», остановка опустела, уличный фонарь неожиданно брызнул желтым светом, Тёма зажмурился, продавец ловко свернул бумажный кулёк и насыпал в него сцепившихся лапками кузнечиков, в другой – длинных бамбуковых червей, в третий – каких-то личинок, похожих на горелые лисички.

– Во, ща будет дегустация, – оживилась Лена, осматривая добычу, – доставай мобилу, будешь фоткать, коробочка лопнет от зависти! – «коробочкой» она называла ту часть своего офиса, в которой стоял её рабочий столик. Весь в зелени, у окна.

Тёма вынул телефон, батарейка красная, девять процентов, начал снимать. На первой фотографии у Лены в зубах кузнечик, со всеми его ножками и усиками, торчащими в разные стороны. На второй – она кусает белого червя, оказавшегося лишь сухой хрустящей оболочкой. На третьей – её рот заполнен маслянистыми личинками. И так далее, и далее, и далее…

– На чипсы похоже, – хрустя кузнечиком, сообщила Лена, – только жевать тяжело и лапки острые. Тёма тоже попробовал, сунул одного в рот, разжевал, ему не понравилось – горелый хитин был похож на черную корочку запеченного на костре яблока, только с неприятным горьковатым привкусом. Мягких частей в насекомых почти не оказалось, а те, что попадались, напоминали подсохшую нугу. Тёма запомнил, что вкус этот примерно соответствует запаху.

– Так себе, – скривился он, ковыряясь в зубах, – мне не понравилось.

– Думаю их надо с чем-то смешивать, – отозвалась Метёлка, – может с рисом? Утром попробую, если на завтрак дадут рис. Или в суп покидать?

– Да ну зачем… вьетнамцы с голодухи жрали… во время войны, больше нечего было… а эти дурака валяют, типа экзотика… туристам.

– Не, зырь, они сами тоже едят, – Лена кивнула в сторону мужика, увлеченно и со знанием дела собиравшего себе кулёк.

– Это же китаец, – хмыкнул Тёма.

– Почему?

– Ну или японец, вон камера на шее, тоже турист. Они вообще едят всё что движется. Они бы и нас съели… во, вишь как смотрит… сейчас набросится… зубастик.

– Да ну тебя, – улыбнулась Лена.

– Умираю, – чуть не простонал Тёма, – давай уже домой, а…

Невыносимо, его глаза словно тормошили заснувшие цвета и звуки, с усилием, он будто выдавливал ими из предметов сок, чтобы увидеть его или услышать, мысленно слизнуть. Те поддавались неохотно, жались в темноту, маскировались под тишину теней или уличных гул ламп, расставались с собственным объемом и массой, лишь бы сложнее их было заметить, и складывались, перемешиваясь, в расползающуюся, как нефтяное пятно кляксу. В этом странном сюрреалистичном стакане, где звуки накатывали волнами, свет щипал глаза, а «тук-тук» вился над дорогой, как облако, Тёме уже не показалось странным, что рядом с японцем стоит, покачивая головой то вправо, то влево, как дешевый китайский болванчик, низенький щекастый человек… с вывернутыми в обратную сторону коленями.

* * *

Солнце добросовестно грело море, ветер ласкал кожу невидимым шелком, волны накатами опустошали память, а массажистки, безостановочно пересмеиваясь о чем-то своём, пропитывали размякшие от безделья тела различными ароматными маслами. У гостиницы, по дороге на пляж продавались фрукты, готовые к немедленному употреблению: нарезанные дольками ананасы, прохладные кокосы с трубочкой для питья, очищенные от кожуры и уже нарезанные манго. В стороне от отеля располагался офис агентства по приключениям. Сплав по реке Квай, крокодиловая ферма, слоновий питомник, несколько конкурирующих шоу трансвеститов, один другого противней, аквапарки, рыбалка, дайвинг, тур по островам, глаза разбегались, как муравью по лесу. Тёма и Лена зависли перед витриной, пытаясь сложить буквы в слова, как будто массажистки перемешали им не только кости, но еще и мозги. Дверь в офис дышала холодом, открывать её не хотелось.

– Ты куда-нибудь хочешь, – медленно произнёс Тёма, удивляясь звуку собственного голоса и с трудом поворачивая пострадавший от ананаса язык.

– Эм-м… – задумчиво промычала Лена, – может сюда?

– Бангкок?

– Не… – она поднесла палец ближе к стеклу, коснулась листочка с надписью «Сафари» и фотографией каяка, несущего команду бесстрашных туристов по бурлящей от порогов реке.

Тёма скривился.

– Может че попроще? – спросил он, выковыривая из уха песок, – ну там, это… – он ткнул в парочку, зависшую на толстом двойном канате – «800-метровый полет над джунглями и дикие гиббоны – развлечения в экстрим-парке».

– Это по-твоему проще? – усмехнулась Метёлка, – Тёмыч, ты упасть не боишься, вон в тебе жира почти центнер, верёвка не выдержит и улетишь со всей дури к этим самым гиббонам. Вон смотри какие у них лица серьёзные, явно что-то нехорошее задумали.

Гиббоны и правда выглядели как-то преступно.

– А на каяке я не улечу? – вздохнул Тёма.

– Ну да…, – Лена смерила его весёлым взглядом, – там тебя какие-нибудь крокодилы сожрут.

Тёма хмыкнул.

– Шоу трансвеститов? – предложил он, увидев длинноногих женщин с яркими перьями на голове, но тут же вспомнил, какие странные люди попадались ему прошлым вечером. «Трансвеститы, – подумал он, – пожалуй, не самое страшное, что здесь есть».

– Короче, я придумала, – оживилась Метёлка.

– Ну.

– Видела в инете ресторан, где круто готовят насекомых.

– Издеваешься?

– Без паники, цуцик, зато они всё грамотно делают, по рецептам, должно быть вкусно, отзывы хорошие, к тому же…

– Ленка, – перебил её Тёма, – какие там могут быть рецепты? Ты же знаешь, я с тобой хоть на край света, но жрать этих гадов, пусть и пережаренных…

– Будет вкусно, не понравится убежим, – она улыбнулась и, сжав зубы, легонько толкнула его кулачком в плечо, – мы же банда.

В её светлых бровях забилась морская соль, кожа блестела от массажного масла, завязка на купальнике топорщилась растрёпанным бантиком. Она зажимала под мышкой большое отельное полотенце со следами песка и светилась счастьем, ярче солнца.

– Ага, – улыбнулся Тёма, тая в её лучах.

Ресторан находился на той же улице, где они ужинали в первый день. Вид у места был пафосный и подчеркнуто европейский: меню выставлено снаружи, перед входом ступеньки, коврик, высокая массивная дверь с толстой позолоченной ручкой. Тяжелая дверь, ты словно червяк, настоящая дохлятина. Зайти не получилось, у меню их перехватил низенький лупоглазый мужичок с жиденькой азиатской бородкой, принялся объяснять на ломанных английском и русском, что это место исключительно для туристов, которые ничего не понимают, и что готовят там вовсе не насекомых, а обычных змей, делая их только на вид похожими на жуков или огромных гусениц. Обманывают, короче, наивных туристов. А вот он покажет место, где жарят настоящие деликатесы и только отборную саранчу, где питаются настоящие ценители, причем выбор в том месте самый огромный и вообще самый лучший во всем Таиланде, и сам он в том месте покупает на вынос, предпочитая его всем прочим. Тёма старался отвертеться от мужичка, как от назойливой мухи, но тот шипел и жужжал, коверкая слова, словно обиженный кем-то шмель. Метёлка загорелась, и Тёма не смог ей противостоять, вспомнился вчерашний случай в самолёте, позволил себя уговорить, и они направились через какие-то тёмные безлюдные переулки в сторону мерцавшего над городом одинокого, как зуб бабы-яги, небоскрёба.

Их встретил очередной макашник с телегой по-настоящему сверхъестественных размеров, его лоток выглядел ослепительным авианесущим крейсером по сравнению с жалкими каяками лотков конкурентов. Широкий, длинный, трёхуровневый, мегамаркет в мире лотков. Содержимое его также было выдающимся. Целый энтомологический музей на колёсах, и даже пауки. Московский инсектарий умер бы от зависти, или подавившись слюной.

– Я это есть не буду, – объявил Тёма, глядя, как у Метёлки в изумлении отъезжает нижняя челюсть, – это отвратительная тошнотворная гадость.

– Сам ты гадость, – буркнула она, – где еще такое попробуешь?

– И ты не ешь, вдруг они ядовитые…

Лупоглазый мужичок услышал знакомое слово, свёл брови и начал размахивать руками, как голландская мельница – «нет, не ядовитые, их тут все едят, никто не умирает».

Лена начала дегустацию, Тёма отвернулся. Щелчки камеры за его спиной свидетельствовали об искреннем энтузиазме, накрывшем Метёлку с головой.

Тёма вздохнул и стал рассматривать улицу. Повсюду валялся мелкий мусор, лежали пятна и тени, прохожих почти не было. По дороге вдоль тротуара что-то ползло, что-то маленькое и черное. Света в том месте было совсем мало, и оно, черное, как тень, то и дело сливалось с маслянистыми пятнами на асфальте. Мимо прошла тощая собака. Тёма осмотрелся – что могло отбрасывать тень такой формы, но ничего подходящего не приметил. Между тем, тень приобрела некоторый объём и перевалилась на тротуар, по загривку Тёмы пробежал холодок, он зажмурился на секунду, а затем еще шире открыл глаза. Тень добралась до миски с рисом, которую оставили у дороги по буддистскому обычаю, и накрыла её, окружив со всех сторон, и завибрировала. Во рту Тёмы пересохло, от очередного щелчка за спиной он вздрогнул, облизал губы и сделал шаг в сторону тени, скорее инстинктивно, чтобы лучше разглядеть. Еще шаг, за спиной щелчок и хруст, одобрительное мычание, еще один, тень застыла и напряглась, Тёма замер, неприятный комок страха сгустился где-то под грудью.

– Тёмыч, ты куда? – его тряхнуло от неожиданности, словно в темечко ударила молния, едва не вскрикнул. Тень юркнула за мусорный бак, миска покачнулась, пустая.

Вокруг Ленки собралась уже целая толпа местных, они одобрительно смеялись и подбадривали, продавец улыбался во все шестнадцать имевшихся в наличие зубов, таскал что-то из-под прилавка и мерзко чавкал. Метёлка это заметила и жестами поинтересовалась, чего он там ест, тот достал белый пластиковый поддон, на дне которого в мутной молочной жиже шевелились желтоватые личинки с красными головками и длинными, раздваивающимися на хвосте отростками. Он подцепил одну за хвост и протянул Лене. Тёма зажмурился, с ужасом представляя, как эти твари дружно заползают во все возможные отверстия её тела.

– Ты же не станешь это есть?! – воскликнул он.

Лена протянула руку, примеряясь, как лучше ухватить вихлявшуюся личинку, Тёма сморщился и, плюясь, завертелся на месте. Воображение его рисовало всякие ужасы, а мысли вертелись вокруг того, как с ней после этого целоваться. Она положила личинку в рот, попыталась прожевать, но случайно проглотила, уж очень скользкая.

– Всё, – не выдержал Тёма, – хватит. Идём в нормальный ресторан. Это приказ.

По дороге домой её несколько раз стошнило чем-то черным, и как показалось Тёме, живым.

– Ты их даже не прожевывала что ли? – кричал он, возмущаясь Ленкиной безрассудностью.

– Прожевывала, – отвечала Ленка, сгибаясь от очередного спазма рядом с вонючим арыком.

– И как тебе эта гадость в рот лезла? Есть что ли больше нечего?! Что за дурдом!

Её отпустило к ночи, она заснула быстро, уставшая от недомогания. Утром сказала, что пропустит завтрак, потому что «очень хочется спать».

– У тебя что-то болит? Ты себя хорошо чувствуешь?

– Да, – ответила Лена, – всё хорошо, просто не выспалась.

За завтраком Тёму давила тоска и опять встрепенувшееся после самолёта чувство вины, ему вспомнилось предыдущее утро, как они потешались над корейцами, которые поливали кетчупом бананы, и над соседями по столику, как те морщились, когда они вытряхивали в рис остатки купленных в первый день кузнечиков и гусениц, превратившихся к тому времени в похожую на раздавленные чипсы труху.

Днём он вернулся в номер с фруктами, Ленка всё еще спала. Тёма посидел рядом, без особого интереса пролистал в телефоне новости, еще раз справился о самочувствии, не вызвать ли врача, но ответ был прежний: «со мной всё хорошо, только очень хочется спать».

Он побродил вокруг гостиницы, нашел сауну, осмотрел спортзал, узнал, где находится фитнес, потоптался у барной стойки, пиво оказалось невкусным, глупым, как говорят обычно про не добродивший квас. Без Метёлки не хотелось ничего. Вспомнился Цой с его «больной девушкой». Когда стемнело, у бассейна зашумела чья-то тусовка, будто беспокойные осы слетелись на липкую от сладости дыню. Он поднялся в номер с очередной надеждой, но всё там было по-прежнему – Ленка сопела на кровати, завернувшись в одеяло, как в кокон. Он не стал включать свет, сел рядом, помолчал с минуту, затем сказал:

– Всё же я вызову медиков, у нас же есть страховка, ты явно отравилась какой-то дрянью, ведь ясно же, как день. Это же не нормально – столько спать.

– Не надо, – сипло отозвалась Ленка, голос у неё был странный. Точнее, это был совсем не её голос.

Тёма нахмурился. Подошел, тронул одеяло и ему показалось, что оно качнулось так, точно было единым целым, будто затвердело. Внутри послышалось хлюпанье, кокон задрожал от какой-то влажной внутренней возни.

Тёма отступил.

– Ленка? – испуганно прошептал он.

– Мне надо в ванну, – послушалось в ответ, сиплый сдавленный хрип.

Тёма отошел еще дальше и опустился в кресло.

Кокон с хрустом раскрылся, словно бутон, из него появилось что-то костлявое и мокрое, и направилось в ванную. Тёме сделалось не по себе, он медленно встал, дверь захлопнулась, зашумела вода. На кровати, как и прежде бугрилось одеяло. Тёма включил свет, рука дрожала, заглянул внутрь, в ужасе отшатнулся и сполз по стене на пол, голова закружилась, словно увидел человека изнутри.

Он очнулся от грохота в ванной, ночь, темнота, редкие пьяные смешки за окном. Гулкий скрежет ввинтил его сознание на место, как ржавую лампочку, заставил подняться на ноги, затёкшие и колючие. Шатаясь, он добрёл до ванной и уставился на ручку, собирая остатки мужества, чтобы открыть дверь, за которой слышались стоны и тихий плач. Затем раздался удар, сыпь разбитого зеркала, и снова плачь.

– Ленка? – произнёс он.

За дверью стихло.

– Что?

– Ты в порядке?

Стоны, скрежет, царапающие звуки, об дверь что-то бухнуло.

– Я войду, – сглатывая сухой комок, спросил Тёма, – можно?

– Нет, – был ответ, и от того как он был произнесен, Тёма вздрогнул.

На минуту он застыл, собирая вновь заметавшиеся мысли, а затем вышел из номера с решительным намерением вызвать скорую или что у них там есть. После разговора в приёмной гостиницы, он немного успокоился, девушка сказала, что отравления случаются часто, не все русские сразу адаптируются к местной еде, что вот сейчас она уже сделала заявку, пусть он не волнуется, возвращается в номер и ждёт их дежурного врача, тот будет совсем скоро, его уже вызвали.

Тёма послушно вернулся в номер, открыл бутылку вина и присосался к ней, как младенец к сиське. Через минуту, кажется, ситуация вернулась под контроль. Он вышел на балкон и развалился на белом пластиковом стуле, уставившись на соседний корпус и мерцавшие над ним звезды.

Грохот прилетел из номера, бутылка упала и с зубным скрипом покатилась по бетону. Дверь в ванную была выбита и висела на нижней петле, дверь в коридор стремительно закрывалась. На коврике чернели, поблёскивая, мокрые пятна похожие на следы. В голове зашумело – следы рук, только рук, очень много рук и немного густой яркой крови. Тёма направился следом.

Она была закутана в полотенце, высотой не выше колена, размером с небольшую обезьяну или собаку, и передвигалась по ковролину медленно и неуклюже, как слепой. Но, натыкаясь на двери, резко и быстро подпрыгивала, висла на ручке и проваливалась в проём, когда дверь открывалась. Тёма шел следом, покачиваясь, перебирая ногами вязкие невидимые волны, осыпающиеся в шагах, как барханы. Нелепый сон, где здравый смысл привычной реальности, со всеми её правилами, ограничениями и условностями, отошел как будто на второй план, или даже на третий. Утонул, растворился, ветром унесло. Здесь и сейчас он преследовал то, во что превратилась за ночь его Метёлка, шел без единой мысли о будущем, не задумываясь о том, как и почему всё это произошло, просто шёл за ней, привычно, как делал это всегда.

В это время, за час до рассвета, в гостинице спали все, и кажется, даже камеры видеонаблюдения.

Он проследовал за полотенцем на улицу, пробрался через небольшой садик, затем мимо спящего охранника в будочке у шлагбаума. Его вынесло к шоссе, словно обшарпанную бутылку на берег, на пустой и сонный, как безумная вечность. Здесь Ленка остановилась, повернулась и внимательно посмотрела на Тёму. И забрала у него весь воздух, нечем стало дышать.

Из маленького водянистого черепа, состоящего то ли из прозрачных костей, то ли из затвердевшей слизи, на Тёму смотрели большие человеческие глаза. Это были глаза его любимой Метёлки, невыносимо знакомые, как всегда серые. В полупрозрачных трубках вокруг них и под ними перемещалась какая-то розовая жидкость, рот был похож на бледную присоску, или на дыхательное отверстие, что бывают у каких-нибудь моллюсков.

– Помоги, – произнесла она с тихим булькающим свистом.

Тёма опешил, уставился на неё, хватая воздух. Голова закружилась, всё вокруг поплыло, руки и ноги одеревенели, к горлу подступил комок.

– Слон, – сказала Ленка, – мне нужен слон.

Тёма не сразу понял это слово, оно показалось выдохом или свистом, но повторенное дважды, а затем еще раз, он его понял.

– Слон... зачем…

– Помоги, – еще тише сказала Ленка, – будь другом.

Сам не понимая, что делает, Тёма вышел на дорогу с поднятой рукой, через минуту рядом с ними остановился небольшой сутулый грузовичок, водитель не сразу понял, что он него требуется, тряс головой и опасливо поглядывал на «живое полотенце» у обочины. Тёма вывернул все карманы, нашел пару грязных бумажек, сунул тайцу, и они поехали.

Свернули под сколоченную из досок арку с цветастой надписью «Elephant refuge» под рисованным изображением синего слона с задранным хоботом. Вышли у будки со спящим охранником. Ленка привычно рванула вперёд, но быстро двигаться она теперь не могла, часто останавливалась и хрипела, трясясь, словно от кашля. Тёма взял её на руки, лёгкую, как котёнок, и понёс вперед, ориентируясь по неприятному запаху, исходившему, скорее всего, именно от слонов.

По дороге им никто не встретился, небо светлело, над головой таяли звезды. Воздух застыл, словно холодное желе, одно за другим мимо плыли какие-то строения, столбики, деревья. Тёма пересёк просторную парковку, и в зелёной глубине за пальмами нашел собранные из толстых бамбуковых стволов покрытые сухими листьями загоны. Земля была вытоптана до грязи, но самих слонов не было. Ленка вырвалась и понеслась куда-то в сторону. Рядом с колодцем спал на привязи небольшой слон, он лежал на боку, как не растасканная гора щебня. Ленка подошла к нему и скинула с себя полотенце. Тёме снова сделалось дурно, это было жуткое, невообразимо безобразное существо, его будто собрали наспех из тех частей человека, что обычно скрывает кожа.

Шесть ног были сделаны из изогнутых рёбер разной длины, одни заканчивались пальцами с сохранившейся кожей, другие походили на увенчанные фиолетовой опухолью отростки. Мышц не было вовсе, их заменяло полупрозрачное студенистое желе. Всё вместе это походило на уродливого паука, будто сросшегося заново после удара мухобойкой. Под нескладными конечностями висел плотный сизый пузырь, похожий на раздувшийся фурункул, или зародыш с собственными, прижатыми к брюху лапками, черными точками глаз и тремя дрожащими отростками на спине.

Тогда разум Тёмы окончательно перешел в то удивительное состояние, которое нас спасает, когда происходящее беспощадно выходит за рамки объяснимого, когда события окончательно теряют какую-либо связь с накопленным нами жизненным опытом. Паника и апатия, последние рубежи обороны рассудка. Тёме досталось второе, страх уступил место безразличию.

Ленка подползла к слону и перевернулась на спину, крепившейся к ней зародыш ожил и, расправив собственные лапки, отлепился от тела. Он был размером с небольшую дыню или ободранный кокос, приблизился к слону со стороны хвоста, расправил водянистые отростки и сжался, вытягиваясь. Вытянувшись, начал ввинчиваться в коричневое отверстие под слоновьим хвостом. Тот встрепенулся, вскочил на ноги, загудел и завертелся, как ошпаренный, размахивая своим морщинистым хоботом и хлопая ушами, словно тряпками В бытовке позади Тёмы проснулась возня и крики, наружу выскочил всклокоченный таец, уставился на слона, на Тёму, на дрожащие в конвульсиях остатки Ленки и, поняв что-то, принялся верещать, как поломанная циркулярка. На шум высыпали другие, с не менее ошалевшими и бледными лицами тайцы, беспомощно окружили слона, Тёма подошел к Ленке, она еще шевелилась, в её сохнущих глазах остывала странная, безумная радость. Она открыла свою ротовую присоску, и по ведущей к ней трубочке поползли пузырьки. От тела, от того, что у неё осталось, сохранились только конечности, и никаких внутренних органов, и даже эти пузырьки, как заметил Тёма, были почти на исходе.

– Спасибо, – произнесла она.

Тёма заторможено кивнул.

Лена подняла одну из лапок, ту, что имела кисть, сжала её в дрожащий кучок и легонько дотронулась до Тёминого колена.

– Помог мне, – сказала она, – потому что мы…

На этом пузырьки иссякли, и последнее слово не прозвучало, его произнесла тишина.

– Банда… – повторил за ней Тёма.

Тайцы прогнали чужака с территории «приюта», и Тёма поплёлся вдоль пыльного шоссе, бестолково рассматривая под ногами мусор. Пару раз ему хотелось броситься под громыхавший мимо автобус, но всякий раз его что-то останавливало, не хотелось, наверное, губить еще одну жизнь. К вечеру его подобрала полиция, никаких внятных объяснений он дать не смог. Через день его отправили домой, на родину. Чтобы прийти в себя ему потребовался почти год. Теперь у него семья и двое детей, все изменилось, стало другим, но в своих папках на компьютере в и фотоальбомах он хранит фотографии той девушки, своей неугомонной Метёлки, и подолгу всматривается в её молодое лицо, всегда молодое и красивое, в её глаза, широкую счастливую улыбку, и золотистый пучок волос, за которым он когда-то бегал по далёким и чужим улицам, и он думает о том, что с тех пор никто и никогда не считал его своей «бандой».

[1] Так называют уличных торговцев едой и вообще всем на свете, таскающихся со своими забитыми товаром телегами по улицам южно-азиатских городов. Как и многие другие, это название придумано русскими туристами и, скорее всего, происходит от глагола макать.