Михаил Бучек

Она вам будет говорить, что очень любит,
она вас будет обнимать и целовать,
в печали тяжких дней вас приголубит,
разделит с вами стол, очаг, кровать,
простит вам всё, пусть даже вы неправы,

Вновь убедился я, что третье не дано —
всё подчиняется законам дуализма:
из сусла уксус выйдет, если не вино...
И быть фашизму там, где нет либерализма.
Всё повторяется: и веймарский синдром,

Был друг когда-то у меня. Со школьных лет
всегда и всюду были с ним мы неразлучны.
Как музыкальный был наш дружеский дуэт —
настолько мыслями, казалось, мы созвучны.
Окончив школу, поступили в институт,

Коль мир во власти Бога в целом,
не нам судить Его дела,
вводя в шкалу своих оценок
добра критерии и зла.
И всё, что с нами происходит,

Когда и так тоскливо на душе
от мрачных дум про то, что ждёт в грядущем,
и нет надежд на лучшее уже,
а есть лишь страх пред временем бегущим;
когда нет сил и в теле ломота

Не проходите, люди, мимо
вниманья ждущего поэта:
жить без него невыносимо
ему, как деревцу без света.
Как в листьях ветра дуновение

Облака бегут по небу, облака,
как по телику бегущая строка.
На экране голубом, где звук затих,
что-то пишется иероглифами их.
Не понятен только смысл идеограмм.

Легко делить всё пополам!
Средь женщин есть две половинки:
одна - пугающий нас "вамп",
другая - милые блондинки.
Одним приписываем мы

Почему так печальны глаза лошадей?
Это грусть от невольничьей доли.
Ведь они, тратя силы во благо людей,
жизнь свою проживают в неволе.
И не то, чтобы труд так уж их тяготил.

Для того, чтобы что-то продать,
нужно, чтобы хоть что-то имелось.
Для того, чтоб кого-то предать,
подружиться иметь нужно смелость.
Для того, чтоб свернуть с полпути,

Я с грустью открываю холодильник,
а в нём застыл ноябрьский пейзаж.
Всё кончилось. И мне уже полтинник.
И за окном такой же антураж.
Поля пусты. С утра ложится иней.

О чём звенит в ночной тиши комар?
О чём пищит чуть слышно мышь-полёвка?
Какой звук выдаст бабочки кошмар,
когда её иглой проткнули ловко?
О чём жужжит, кружась, пчелиный рой?