Томми

Что может быть опаснее, чем льдинка у края того высокого амбара? Нет, пожалуй, ничего.
Так был свято убежден пятилетний Томас, озабоченно потиравший раскрасневшийся нос.
Амбар стоял на холме, с обратной стороны которого простиралось берегами заросшее озеро, покрытое льдом и снегом. Стояла тишина. Вечерний сумрак плавно крался по окраине чернеющего леса, перебегая через кусты и забираясь в глаза.
Томас деловито натянул красные варежки и побежал к амбару. Его ноги в резиновых сапожках тут же утопли, и Томми упал, ткнувшись лицом в снег. Но его боевой дух не был сломлен. Он воинственно поднял голову и пополз вверх, пыхтя от усердия и холода. На краю вершины ему пришлось встать, для начала деловито отряхнуть руки, а потом и колени. Было очень неуютно из-за снега, набившегося в обувь и под одежду, но Томми был, конечно, очень смелым мальчиком.
Его серые глаза опустились вниз, и он внимательно взглянул на приземистый домик с горящими окнами. Желтый свет пятнами падал на снег, а из трубы валил темный дым. В воздухе пахло таким особенным ароматом воды, льда и этого самого дыма… Никогда больше не пахло так, как зимой.
У Томаса, к тому же, в этом домике была хорошая семья. У них был настоящий штиль и покой, как в ленивое летнее время, когда солнце раскаляет воздух. Томас любил своих родителей и свой маленький домик, такой чудесный и далекий сейчас. Но, кажется, ему вдруг стало (и было) покорно небо, и колючий мороз, и вся жизнь. Все замерло и застыло в парализующей тьме, момент остановился на этом прекрасном ощущении вечности, которое всегда живет в детском сердце, что бы ни случалось.
Над его головой пролетела маленькая птаха. Может, воробей? Он пока не знал, как называются такие птички, но пернатое существо сразу стало ему самым близким другом. Пташка порхнула в щель у крыши красного гиганта, в котором наверняка было тепло и сильно пахло сеном. Томас пошел туда. Скользнул внутрь, закашлялся от столба пыли и поднял голову.
В высокую крышу врывались белые лезвия света, окропляя серебряную пыль у балок. Неожиданно кто-то тяжело ухнул, тихо чирикнул. Мыши зашуршали и подали свои тонкие голоски. Томас поискал глазами нового друга, но не нашел его. Углы заняла тьма.
Находиться тут было скучно, а потому Томас решил, что самое время выйти наружу и спуститься к озеру.
Лед уже был довольно прочный. Том, смелый Том, знал, что нужна осторожность, а потому шагнул на стеклянную поверхность с опаской. Ничего не произошло. Он сделал еще несколько шагов и уставился на линию горизонта, сливавшуюся со снегом и испрещенную черными лапами деревьев. Лес скрипел, вокруг не было ни души, ни какого-нибудь еще звука, только свист ветра. Неожиданно Томас почувствовал себя очень одиноким. Все здесь было чужим: и край берега, и колючие ветви, подпирающие тяжелое вечернее небо. Он ощутил в своем сердце какой-то тихий и пробирающий до мурашек ужас. Его будто парализовало, и мертвая тишина вместе с темнотой идущей ночи уставились на него своими огромными глазами из леса. Стая ворон поднялась в небо, тяжело хлопая крыльями, и больше не было ни звука, ни шепота, ни шороха.
Что-то, кажется, вышло из-за темных крон. Такое же черное, как стволы. Длинное и корявое, украшенное уродливыми рогами, с крючковатыми пальцами и желтыми пятнами глаз. Оно стояло и, наверное, смотрело на Томаса, а Томас не знал, правда это все было, или ему только показалось? А потому не мог сдвинуться с места. Оно подняло руку и погрозило мальчику пальцем, а потом вдруг ловко исчезло среди деревьев.
Томми побежал. Он быстро-быстро полз вверх, вспоминая отчего-то, как мать вчера вечером сказала, что скоро они купят ему теплые зимние сапожки, да, Томми? Потерпи, Томми, у нас немного не хватает. Он думал и думал, и мысли его были подобны быстро катящемуся мячу. Только мяч отчего-то катился с горы, а Томми упрямо полз вверх. Вот отец, он сидит и стругает для Томми дощечку. Сегодня утром он сказал, кажется, будто бы он сказал… Да, точно, он потер руки и пообещал, что сделает для Томми прекрасные санки. И ведь одна досочка уже есть. А вот они все вместе сидят вечером и пьют чай. Чай сильно пахнет малиной и еще чем-то… Чем же…
Томми добегает до амбара, в ушах стоит гул. Он кубарем катится вниз. За шиворот набивается снег и тает. Томас вскакивает на ноги и пораженно смотрит на стены домика.
Окна тусклы и темны. Вечер уже совсем спустился, тягучий и темный, как любой зачаток зимней ночи. Томас чувствует, как сердце болезненно защемило. Он ощущает себя совсем одиноким и очень, очень боится заходить в дом, потому что там…
По его щекам катятся слезы, и холод тут же щиплет детскую кожу. Он, тихо подвывая, подходит к двери и с силой толкает ее, вваливаясь внутрь. В темный и холодный коридор.
— Мама? — зовет он, плача, — Папа?
Никто не отвечает. Томас прикрывает за собой дверь и запирает ее на засов. Утирает слезы. Они обязательно здесь. Они точно тут. Мама и папа обязательно вернутся.
Томас шарит руками в темноте и проходит в комнаты. Из серых окон валит тускнеющий белый свет. Совсем тихо. И холодно. Он зовет родителей, но их нет.
Вдруг кто-то стучится в дверь. Томас замирает, но за счастьем приходит ужас. Кто это? Кто?..
Он стоит посередине комнаты в нерешительности. Вдруг мимо окна кто-то проходит. Что-то темное. Сердце Томми ухает вниз, он сглатывает, но смотрит в окно. Силуэт возвращается, останавливается совсем рядом и поворачивает к нему голову. Голову его матери. Она недобро улыбается. И у нее яркие, желтые глаза. Томас отходит в глубь комнаты. Мама грозит ему пальцем. И уходит.
Томас слышит шаги вокруг дома и, утыкаясь лицом в колени, плачет. Ветер воет протяжнее. Падает крупный снег. Становится совсем темно. Томас сжимает в руках свой маленький детский бокальчик с ободранным боком и с веселым утенком. Он пахнет малиной и… Да, и медом. Конечно. Они пили чай с медом и малиной.
Вдруг наступает тишина.
Томас прикусывает губы и обнимает себя сильнее, чувствуя, как одиночество разъедает его изнутри. Чувствуя, как он, совсем маленький, не может чего-то понять. Чувствуя неописуемую тоску. И засыпает, надеясь, что это просто страшный сон.
Но он не знает, что из-за окна, прижавшись лицом к стеклу, на него смотрят два немигающих желтых глаза.