Тяжко о чем-то вздохнули рябины.
Ветер листает истлевший псалтырь.
Осень слезой омывает руины
Там, где когда-то был монастырь.
Есть в дебрях осени ночка сырая.
Ночь, когда ветер по-волчьи поет.
Ночь, когда в келье, что с правого края,
Призрак монахини древней встает.
Вот зажигает монахиня свечи
И на колени встает у икон.
Болью пронзает усталые плечи,
Но за поклоном вершится поклон.
Сотня поклонов, и двести, и триста
Их остановит лишь утренний блик.
Слышно, как просит она за чекиста,
Пулю всадившего в Господа лик.
Просит она, как в ту осень просила.
В миг, когда шашка вошла под ребро:
«Не покарай их, небесная сила!
Дай им прозрения. Господи про..!»
Поздно, как поздно прозренье настало.
Очи открылись – вокруг мезозой.
Родина, как же тебя распластало
Пятиконечной каленой фрезой.
То во хмелю, то на утро страдаешь
И за похмелку себя раздаешь.
То, вдруг, из грязи кумира ваяешь,
То, вдруг, святого за правду убьешь.
Добр судья, но расплата явилась.
Не запасти для души сухарей.
Рухнуло небо да зацепилось
За колоколенки монастырей.
Ой, вы родимые черные птахи,
Не разлучайте трех сжатых перстов.
Не оставляйте молитву, монахи,
Чтоб небеса не сорвались с крестов.
Дай же, Господь, за всенощное пенье.
И за простуженное фа диез.
Веры, надежды, любви и терпенья
Этим последним подпоркам небес.
